Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

Он не был уверен, что Кондарев примет его. «Пережду по крайней мере, пока перестанут выбрасывать мусор…» — утешал он себя, стоя у двери дома.

Заскрипела лестница, стукнула отодвинутая щеколда, и на пороге появился Кондарев в накинутой на плечи какой-то одежде.

— Это ты, Сиров? Чего тебе? — Он вглядывался в Анастасия.

— Впусти меня ненадолго в дом, я тебе кое-что скажу…

— Что ты можешь мне сказать?

— Впусти на минутку, не бойся.

— Какое у тебя может быть ко мне дело?

— Ты боишься, но почему?.. Тогда я уйду. — И Анастасий было повернулся к нему спиной, но Кондарев посторонился и дал ему дорогу.

Свет лампы, падающий из открытой двери комнаты, освещал верхнюю часть лестницы. Оба поднялись наверх.

— Я сниму плащ, а то с него льет, — предложил Анастасий. Язык не слушался его — ведь он за весь день не промолвил ни слова.

От грубых башмаков на чистых половицах маленькой прихожей появились мокрые пятна. Вода стекала и с его торчавшего колом черного дождевика. Анастасий снял кепку, совершенно потерявшую форму от дождя, и хрипло прошептал:

— Куда девать эту дрянь?

— Оставь на лестнице.

Они вошли в комнату. Анастасий оглядел ее, потом его беспокойный взгляд остановился на хозяине.

— Закрой окно и опусти занавеску.

Его похудевшее лицо было мокрым, густая растительность на подбородке, хоть и бритом наспех, казалась поседевшей. Из-под черной одежды — некоего подобия куртки с большими карманами — выглядывал воротник блузы. Не дожидаясь приглашения, он сел на стул и, жмурясь от света, утер рукавом лицо. На занавеске появилась его огромная тень. Заметив ее, Анастасий сразу же передвинул стул в угол, к двери.

Кондарев сел у стола. Некоторое время они разглядывали друг друга. Анастасий наклонил голову. Блестящие от влаги брови приподнялись. Насмешливая улыбка мелькнула в уголках губ.

— Раскаиваешься, что впустил меня?

— Мне все равно, что ты думаешь.

— Я оказался здесь случайно — в силу обстоятельств, точнее, в силу моего нынешнего, поистине ботевского положения.[103] Вижу, у тебя свет, дай, думаю, зайду… Я все знаю о тебе, всем интересуюсь. Рана зажила?

— Зажила.

— Ты не можешь мне этого простить, да? По глазам вижу… Знаю, но что поделаешь, вот: свалился тебе как снег на голову…

— Я и в мыслях не держал винить тебя.

Анастасий поглядел на свои мокрые колени, от которых поднимался пар. Его раздражала лампа — единственный огонек, возможно во всем Кале в эту зловещую ночь, но он не решался попросить Кондарева погасить ее. Не смел сказать ему и о встрече с судебным следователем. Усталость навалилась на плечи, им овладело мучительное желание растянуться на полу. Ведь он прошел более пятидесяти километров по глухим тропам, через порубки и лесные чащи, и стоило сейчас закрыть глаза, как перед ним снова вставали все эти места — деревья, кустарники, лесные тропинки, покрытые опавшей влажной листвой, туманы, клубящиеся у горных вершин.

Анастасий расстегнул куртку, вынул смятый носовой платок и высморкался. Под одеждой показался револьверный патронташ из серого брезента.

— Видишь ли, Кондарев, я должен рассказать тебе, что произошло. К сожалению, полчаса назад я наткнулся на судебного следователя. Только было собрался пересечь главную улицу, гляжу — он. И вот теперь я не смею появиться у себя дома.

Кондареву показалось, что за его сосредоточенным взглядом таится улыбка. И в самом деле, Анастасий улыбнулся, сперва насмешливо, потом кротко, выжидательно.

— Почему ты пришел ко мне? Пошел бы к Сандеву или к кому другому из своих людей.

— К кому и как я могу сейчас постучаться в дверь? Полиция прежде всего будет искать меня у них. Погаси-ка лампу — ведь нигде не светится ни одно окошко.

— Какой дьявол принес тебя ко мне?

— Если бы я знал! Фатальность, стечение обстоятельств…

— Только этого не хватало — чтобы тебя нашли здесь. Христакиев сразу же возобновит следствие.

— Видишь ли, к делу доктора я непричастен, — хрипло ответил Анастасий.

— Это все равно, сам ли ты или твои люди. Все вы одинаковы. — Кондарев встал и принялся стелить постель.

Анастасий скривил губы. Язык его, казалось, распух. От усталости мысль работала вяло. Откровенное пренебрежение Кондарева убивало его.

— Тебе я постелю на полу. У тебя нет вшей?

— Стели где хочешь. Вшей у меня нет — я все у людей чистоплотных скрывался. Не ругай меня, мне и так больно, я словно избит.

Кондарев поднял с пола чергу и постелил ее в углу. Поверх бросил шерстяное одеяло, потом принес еще одну чергу, положил и подушку.

-. В случае, если заявятся, как мне лучше выскользнуть?

— Искать тебя тут они не додумаются… Да и Христакиев, возможно, не узнал тебя. Раздевайся, я погашу лампу.

Анастасий весь дрожал, он быстро вышел в прихожую и вынул из кармана дождевика новенький револьвер.

— Как я его забыл там?! — сказал он, обтирая скатертью револьвер. Взгляд Анастасия остановился на раскрытой книге и тетрадке. — Ты занимаешься, да? Готовишься к экзаменам?

— Просто читаю.

Кондарев задул лампу. Оба разделись в темноте. Анастасий сопел — колебался, снимать ему башмаки или нет. За окном дождь то утихал, то хлестал с новой силой. Стихия вносила в комнату влагу и неприятный запах.

— Почему ты не поинтересуешься, как я живу? — со вздохом спросил Анастасий, устроившись на своем ложе.

— Это меня не интересует, Сиров.

— Боишься. На всякий случай…

— Если бы я боялся, я бы тебя не впустил к себе. Сам видишь, что у нас в доме это неудобно. Рано утром тебе надо будет уйти.

— Будь спокоен. Мы этичнее вас, коммунистов. Почему ты так ненавидишь нас?

— Нет, я вас не ненавижу. Мы смеемся над вашими мечтаниями.

Анастасий вздохнул.

— Всякая великая идея — мечта, Кондарев. Ох, я очень многому научился, скитаясь среди народа.

— Убедился наконец, что анархизм — это глупость?

— Еще нет. Может быть, в нынешнем виде он еще не то, что надо… но это уж другой вопрос. Но вы, коммунисты, просто болтуны. Вам дружбаши еще зададут, запомни мои слова. Сам-то я, может, не доживу до этого…

— Ничему ты не научился, только отчаялся.

— Мы сознаем, с какими трудностями столкнется будущее общество, а вот вы их недооцениваете, просто не видите.

— Ты даже не представляешь, куда заведет тебя твой анархизм.

Анастасий заворочался под одеялом. Глаза у него уже слипались от сна, но последние слова больно задели душевную рану.

— Человек никогда не знает, куда его приведет борьба, Кондарев. Тут, понимаешь, словно на лед ступишь — и не почувствуешь как… И уже не остановишься… Но если ты готов жизнь отдать… Неужели ты меня осуждаешь?

Вместе с горькой ноткой в его голосе прозвучал и вызов.

В его памяти снова появился тот момент, когда он стрелял в доктора. Каждую ночь он переживал это снова и покрывался испариной от боли и гнева на самого себя.

Кондарев вслушивался в шум дождя.

— В конце концов, идея — вот что главное. Явлений много, но без этических критериев — все хаос… Один лишь народ — хранитель нравственности. В этом и состоит различие между нами и вами — вы этого не понимаете.

— Твоя идея превратилась в иерусалимскую Стену плача,[104] — сказал Кондарев.

— Что? Я не понял…

Анастасий был уверен, что Кондарев насмехается над ним.

— Что ты хочешь этим сказать? — проворчал он. — Читал ли ты евангелие или библию? Не припомню, где это сказано: не приближайся к страшной тайне с нечистой душой! Тайна — это жизнь. Я в последнее время пришел к такому выводу наперекор всему и… именно поэтому жажду света!

— Анархизм и христианство словно соседние комнаты. Из одной — в другую.

— Слова! — резко оборвал его Анастасий. — Тебе не хватает твоей теории, но когда ты поднатореешь в ней — станешь таким фанатиком!

— Кто знает… Вот ты говоришь — идея. А какая? Вымысел или реальная цель? Увлекаешься теорией, все вокруг да около нравственных идеалов топчешься — и вот теперь: жизнь — это тайна, я ошибся и жажду света… Ты даже не заметил, как превратил свое самолюбие в этический критерий, ошибки свои — в тайну, а недостаточное осознание всего этого — в жажду света! Капитулируешь, Сиров! Какой ты революционер и что общего у тебя с народом? Никакой ты не революционер, а трагикомический герой…

Усталость и сон у Анастасия испарились. Душа его онемела от боли. То, что в уме его безысходно месяцами накапливалось, теснилось, вдруг словно залило светом. То, что в своей нынешней жизни он называл ботевским положением, вмиг поблекло, мученический ореол померк. Анастасий закрыл глаза, и в памяти его вихрем промчалось все, что он пережил в последнее время. Но воспоминания эти приобрели совершенно иную оценку в его сознании. Они подтверждали слова Кондарева. Его бросило в жар, он весь покрылся испариной, и в душе вспыхнула лютая ненависть к Кондареву.