Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

В казино он заходил редко и обычно садился спиной к дому Джупуновых, чтоб никто не подумал, будто он пришел сюда увидеть Христину. Но иногда она появлялась на балконе, и он наблюдал за нею издали, просто для того, чтоб увидеть выражение ее лица. В одно из воскресений он встретил ее на главной улице. В блестевшем на солнце темно-синем платье с белым воротничком и в белой шляпке, она шла навстречу ему, высокая, стройная, чуть покачивая слегка пополневшими бедрами. Молча прошла мимо него, нисколько не смутившись, тогда как он почувствовал, что краснеет, и готов был произнести слова приветствия. Ее профиль, блеск темных глаз с длинными загнутыми ресницами, очертания ее губ, подбородка врезались в его память. Ее черные волосы, стянутые у висков, выбивались из-под белой шляпки, так что видны были только кончики розовых ушей. Этот тонкий профиль долго стоял перед его глазами, теперь он куда более осязаемо и по-новому оценивал ее женскую сущность и тайну — ведь Дуса сделала из него мужчину. Прежнее чувство ожило в его сердце, и весь тот день он боролся с ним и страдал. Он не мог понять, почему он предпочитает ее всем другим женщинам. Чувство к Дусе сразу же отступало перед чувством, которое он испытывал к Христине. В начале зимы он бывал у Дусы каждый вечер, за исключением тех, когда в город ненадолго приезжал Корфонозов… Иногда оставался у нее ночевать. Его привлекала обстановка этого некогда богатого дома. Несмотря на свою старомодность, дом этот создавал у него совсем другое настроение, нежели нищенское убранство его жилища.

Потрясенный трагической историей жизни Дусы, он полюбил ее, но страсть его распалялась только силой первого мужского огня, взамен истинного чувства. Достаточно было ему вспомнить, через что она прошла, как он начинал себя корить за то, что стал жертвой этой распутной женщины. В их связи было что-то неестественное, унижавшее его гордость. Он стал держаться с Дусой со снисходительностью супруга, уверенного в своем превосходстве, и однажды ночью она обвинила его в том, что он ее не любит.

— И ты такой же, как остальные, — сказала она. — Не женишься на мне, так хоть люби меня, окаянный…

— Почему ты думаешь, что я не люблю тебя?

— Наторел ты очень быстро в любовных делах, а теперь нос задираешь. Душа-то у тебя черствая. Я думала — молодой, будет мне благодарен, будет любить меня…

Он подумал и сказал:

— Тебе просто хочется иметь и мужа и детей.

— Не рассчитывай обмануть меня своими философствованиями. Я чувствую, что ты меня не любишь или же все еще продолжаешь любить ту. Если я узнаю, что это так, глаза тебе выцарапаю. И далась тебе эта черная цыганка?! Да она и мизинца моего не стоит! Вот, погляди, чудак, разве она такая? — И, отбросив смятое одеяло, Дуса бесстыдно обнажила грудь.

В эту ночь Кондарев понял, что не следует давать Дусе повода сомневаться в его любви. Он решил, что самым лучшим средством для этого будет подчеркивать свою влюбленность и побольше шутить. И он притворялся влюбленным и шутил. Играл на мандолине ее покойного мужа, рассказывал ей анекдоты. Он то веселил ее, то вызывал в ней томную грусть, наблюдая быструю изменчивость ее чувств. Он был убежден, что таким образом сохранит их связь, не углубляя ее, но обманулся: Дуса любила его все сильнее, и он знал, что хотя она и не говорит о будущем, но постоянно думает о нем. Все чаще она плакала, терзала его упреками, обвиняла в бессердечности и даже грозилась отравиться. И он убеждался, что, как бы ни поступал, как ни притворялся, она чувствует тугой узел в его сердце, и этот узел, вместо того, чтоб ее оттолкнуть, еще больше разжигал ее женское высокомерие.

Порой, когда она засыпала у него на плече, рассыпав по подушке свои роскошные волосы, когда он ощущал на своей груди ее теплое дыхание и видел, как подрагивают ее розовые ноздри, как во сне чуть приоткрывается рот, опьяненный теплом, сладостной нежностью ее тела, он сам в каком-то запоздалом новом порыве страсти и душевного размягчения обвинял себя в неблагодарности и холодности. Он говорил себе: «Она чудесная женщина, и ради ее женской доброты, суетности ее печальной жизни я должен ее любить». Но эти самообвинения оставались бесплодными — любовь не рождается милосердием. Он злился оттого, что она не понимала, как безнадежна, в конце концов, их связь.

В воскресные дни и праздники Дуса требовала, чтобы он водил ее в кино или в недавно открытую в городском саду кафе-кондитерскую, ставшую очень модной. Она приходила туда со своей приятельницей, телефонисткой, тоже вдовушкой. Он присоединялся к ним как бы случайно. Он любил смотреть, как Дусина ножка, обутая в лаковую туфельку, весело постукивает под столом в такт музыке, как Дуса бросает на мужчин кокетливые взгляды и как вожделенно поглядывают на нее мужчины. Он знал, что она это делает нарочно, чтобы подразнить его, и в то же время ему было лестно, что другие догадываются об их отношениях и завидуют ему.

«Со временем она поймет, что надежды на меня бессмысленны, и увлечется кем-нибудь другим; я же должен быть готов к этому», — думал Кондарев. Но как только он пытался представить себе Дусу в объятиях другого, сердце его сжималось от ревности и боли.

Так развивались их отношения до первых дней июня, когда Дуса однажды сказала ему, что какой-то поручик каждый вечер заходит в почтово-телеграфное отделение, чтобы побыть в обществе ее приятельницы во время ее ночного дежурства. Приносит ей конфеты, цветы, провожает домой. Не будет ничего удивительного, если он женится на ней, хотя она на шесть лет старше его.

Намек был достаточно прозрачен. Кондарев выслушал ее с насмешливой улыбкой. Потом он вспомнил о слухах насчет готовящегося переворота, спросил Дусу, с каких пор поручик посещает ее приятельницу на почте, но Дуса не знала. Хотя слухи эти ходили довольно давно и Кондарев не придавал им серьезного значения, тем не менее он в тот же вечер рассказал в клубе о поручике и настоял на том, чтобы на всякий случай предупредили земледельцев в городе.

22

Костадин понимал, что убеждать жену в преимуществах усадебной жизни бесполезно, не напоминал больше об имении, хоть и хранил о нем заветную мечту в душе. С каждым днем он все больше убеждался, что брат толкает его жизнь совсем в другом направлении и что Христина помогает ему в этом.

После ссоры из-за скобяных товаров разница во вкусах и взглядах между ним и Христиной становилась все более явной. По старой привычке, питая слабость к земле и охоте, Костадин не обращал внимания на свою внешность; возвратившись с поля или с охоты, он часто отказывался ужинать за общим столом, а устраивался отдельно за низеньким столиком, садился по-турецки и нередко забывал вымыть руки. После каждой охоты он заносил с собой в дом блох, его грязные сапоги оставляли всюду следы. Охотничьи брюки его вечно были испачканы кровью, облеплены заячьей шерстью, но он сердился, когда Христина заставляла его переодеваться, перед тем как войти в комнату. Вместо того чтоб находиться в лавке, он большую часть дня проводил с Янаки возле скотины. В самые большие холода после рождества захотел вдруг спать на полу на шерстяной подстилке в комнатке, выходящей на север, которая отапливалась старинным очагом. Костадин утверждал, что, поскольку он в ней родился точно в такой же холод, его душевное здоровье просто требует этого. Христина согласилась, но только на две ночи, и они поссорились. Ссоры вспыхивали у них и когда Христина требовала купить новые гардеробы и стулья. Костадин считал, что старые еще достаточно крепки и нет никакого смысла их менять. Всякая перемена раздражала его, для него каждый предмет был связан с какими-то воспоминаниями, и он сердился, если вещь ставили не на привычное место. Христина понимала, что делает он это не из скупости, а от глубокой привязанности к своему прошлому, но не могла смириться с такими косными привычками и считала это просто капризом.

Другие поводы для ссор возникали из-за его отказа посещать вечера и представления в читалище. Чем больше хотелось Христине бывать в обществе, вызывая зависть других женщин, тем упорнее Костадин старался не замечать ее женского тщеславия, тем больше сторонился общества.

Размолвки между ними не имели бы столь важного значения, если бы Манол не поощрял стремлений Христины и не использовал их в своих целях.

Еще осенью Манол говорил неправду, утверждая, что отказался от затеи с паровой мельницей — не может он, мол, никак договориться с Миряном, — и умышленно распространял эту ложь. Тем самым он поднял цену на водяную мельницу в ущелье, которая после сноса мельницы Миряна осталась единственной на четыре села, и неожиданно продал ее раза в три дороже, чем она стоила. Костадин не имел ничего против продажи, однако нечестная игра брата его возмутила, а еще больше его возмутило то, что Манол все же договорился с Миряном, но об этом ему ничего не сказал. Костадин по-прежнему не верил брату, и, хотя тот его успокаивал, говорил, что мельницу он будет строить на свои личные средства, взятые в кредит, Костадин все же проверил, как обстоят дела в банке.