Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

Он вспомнил, о чем размышлял, сидя под вязом, и ужаснулся тому страшному противоречию, в которое вступили его мысли с его поступками. Кто привел его сюда, кто дал ему ружье? Что заставило его идти против крестьян и стрелять в них? Неужели все это произошло из-за лошадей? Да, из-за них. Он был раздражен с самого утра, и тогда, под вязом, искал в своих мыслях успокоения, чтобы оправдать свое безразличие к жизни остальных и сбросить с себя бремя всяких обязанностей перед обществом… Любовь-то оказалась пустой мечтой рядом с пропажей лошадей, и вот что произошло теперь!.. «Я действительно вел себя глупо! — кричало все в нем. — Мог ли я стоять, скрестив руки, когда все посходили с ума, мог ли надеяться на милость? Брат прав: ты не укусишь, укусят тебя!»

Кто-то положил тяжелую руку ему на плечо. Перед Костадином стоял крупный рябой мужчина. Это был Топалов, бывший секретарь околийского начальника.

— Ну и лихой же ты вояка, Коста! Такой прыти я от тебя никак не ждал, — сказал он, хлопая его по плечу.

— Добровольцы возвращаются в город! По приказу господина ротмистра… Строиться за вокзалом! — кричал кто-то на перроне.

Костадин вспомнил, что не сможет сегодня привезти повозку в город. Вспомнил и про Николу, и про Янаки, но все это промелькнуло в его голове как-то тускло, оттесненное другими мыслями. Он поднялся и вышел наружу. Потом вдруг быстро зашагал напрямик к своему полю. Шел как слепой, не оглядываясь, с тяжелой винтовкой за плечом, под жарким солнцем, обливаясь потом, с пересохшими губами и мрачным лицом… Пришел конец спокойной жизни.

Что-то неумолимо властное наваливалось на него и против воли связало его жизнь с теми, кого он до сих пор избегал. Гнет этого принуждения напоминал о враждебной силе, которую он ощутил сегодня утром, когда солдаты вернули его в город.

Янаки ждал его у дороги. На рубахе его еще издали были видны пятна крови.

— Ну что, их нет? — спросил он еще издали Костадина.

Костадин понял, что тот спрашивает о лошадях, но не ответил.

— Что с Николой? Он тяжело ранен? — спросил в свою очередь Костадин.

— Ушел в город. Рука прострелена, много крови потерял, — сказал Янаки. — Ох, бай Коста, а как же лошади? Где будем искать их теперь? До чего ж страшно было, особенно возле станции — там так грохотало все… А вон там лежит убитый.

— Где?

— У дороги.

— Оставайся здесь, стереги повозку. Я пойду в город, найду лошадей, и увезем ее отсюда.

Костадин прошел мимо убитого. Это был щуплый мужичок с худым лицом, редкими темными волосами и чуть пробивающейся бородкой. Видимо, пуля настигла его, когда он хотел пробраться по тропинке к оврагу, потому что лежал он как раз на перевальчике. На дороге валялась его старая шапчонка. Возле убитого темнела лужа запекшейся крови. Большая синяя муха ползала в углу его рта. Вперенные в безбрежную небесную высь глаза, казалось, спрашивали, что произошло, без всякой надежды получить ответ.

Подгоняемый суеверным страхом, Костадин снял свою соломенную шляпу, перекрестился и, топнув ногой по твердой, утрамбованной земле, зашагал по направлению к городу.

30

На следующее утро, когда Костадин увидел пустую, притихшую конюшню, висящие у ворот лошадиные хомуты, осиротевшую повозку под навесом, его охватил новый приступ ярости, и на этот раз гнев его был вполне определенно направлен на крестьян и их правительство.

Янаки, которого он отправил попросить лошадей, доставивших вчера его повозку, вернулся и сообщил, что хозяин не дает их больше. Костадин рассчитывал поездить по окрестным селам и разыскать своих коней. Расстроенный и разнервничавшийся, он обругал батрака, зло пнул ногой ведро, о которое споткнулся, и вошел в дом.

Минувшей ночью только малые дети спали спокойно. В гостиной, за покрытым клеенкой столом тревожное молчание взрослых нарушали только детские голоса и звон чайных ложечек о чашки. Старая Джупунка, которая слышала разговор с Янаки и для которой пропажа лошадей была важнее всего другого, бросила вилку на тарелку с брынзой и встретила Костадина вопросительным беспокойным взглядом.

— Ну, и что теперь будешь делать? Господи, неужто мы их не увидим больше! — воскликнула она.

Манол, у которого глаза припухли от бессонной ночи, проведенной в околийском управлении, нахмурился.

— Я же еще вчера вечером сказал ему, что надо делать. Есть у тебя мобилизационное — вот и отправляйся с командой да ищи их. И выкинь из головы, что кто-то тебе их приведет под уздцы.

— Да его изувечат, как изувечили вчера кума Николу. Чтоб его там убили? Не дай бог! — возразила старуха.

— Я его ни за что не отпущу в эту команду, — заявила Христина.

— Держите тогда его возле своих юбок, и пусть он простится с лошадьми. А мужичье придет, ограбит нас и подожжет!

— А ты сам почему не пойдешь? Чего мне-то вправляешь мозги? — спросил Костадин.

Манол поставил чашку с чаем на стол.

— Я состою в гражданском комитете, защищаю наши интересы. А тебе что, мало лошадей, все никак не опомнишься? Ежели мы не удержим власть, дружбаши нас раздавят. Как выжимки виноградные, будут нас ногами давить. А лошадей своих ты увидишь после дождичка в четверг!

— Сам впутался в политику и меня хочешь впутать в эти дела.

— Эти дела не только мои или твои. Это государственные дела, общие дела, сама жизнь требует! Как это так — вроде бы учился больше моего, а ничего не смыслишь?

Костадин чувствовал себя несчастным, всеми обиженным. И мать, и Христина, которые пять минут назад не хотели пускать его в команду, отправляемую на усмирение сел, теперь молчали, видимо согласившись с доводами Манола. Он встретил полный ожидания и страха взгляд жены и молча допил чай. В сознании его крепко засела мысль, что брат прав и что не столько ради новой власти, сколько ради своих лошадей надо отправляться с добровольческой командой. Поразмыслив, что искать лошадей по селам одному бесполезно и опасно, он попросил военное обмундирование, принесенное Манолом и сыном Гуцова, и через несколько минут, топая сапогами и одергивая полы измятого кителя, нетерпеливо дожидался, пока Христина пришьет оторвавшуюся пуговицу.

В доме началась суета. Женщины, без конца охая, собирали ему еду, а дети, очарованные новым видом дяди, разглядывали его, вытаращив от любопытства глаза. Он надел старую фуражку Манола и отправился в своих рабочих портах, с охотничьей сумкой, полной еды, за плечами, без патронташа, но с карабином — одним из тех, что он привез в своей телеге в тот памятный вечер.

Июньское утро было ясное и свежее. Во дворах еще сохранялась ночная прохлада, припекающее солнце высасывало из цветов напоенную нектаром росу. Колокола настойчиво звали к воскресной литургии, но на улицах людей было очень мало — горожане досыпали после тревожной ночи, которую они провели в ожидании нового нападения крестьян, и занавески на многих окнах были еще опущены.

Костадин шагал по узкому тротуару, в голове его теснились тяжелые, все время путавшиеся мысли; он топал ссохшимися, грубыми сапогами, которые, несмотря на новые портянки, больно натирали ему пальцы. Он услышал, что в городском саду заиграл полковой оркестр, и удивился. Потом сообразил, что начальник гарнизона отправил сюда оркестр пораньше для того, чтоб придать уверенность и спокойствие населению. И тотчас же в памяти его невольно всплыли слова маршевой песенки, которую сейчас исполнял оркестр:

…Май то был или июнь —
Дней уже не вспомнить тех.
Мы под цветущими ветвями
Свой сотворили первый грех…

Всю дорогу до околийского управления покаянно — тоскливый куплетик бередил ему душу ироническим смыслом, который приобретали для него самого эти слова.

Во дворе околийского управления и в тени навеса у лестницы шумели и хорохорились добровольцы из вчерашней команды. Один кавалерийский поручик, белокурый, тонкий в талии, со светлыми кошачьими глазами и маленькими усиками на свежевыбритом лице, стоял у входа со списком в руке. Рядом с ним стоял Андон Абрашев, угодливо увивался сын Гуцова и писаришка со свечного завода с длинным старым ружьем и новеньким патронташем.

— Беги скорее наверх — получишь патроны и тебя запишут. Вот сейчас прибудут из казармы повозки, и мы отправимся, — сказал Костадину Андон.

— Я так не могу… Мне надо найти своих лошадей. А куда вас посылают? — спросил Костадин.

— Как будто в Симаново, но точно не знаю…

Костадин взглянул вопросительно на подпоручика, тот улыбнулся, но ничего не сказал, и, растолкав рассевшихся на ступеньках добровольцев, Костадин стал подниматься на второй этаж. Еще на середине лестницы он услышал наверху сердитый голос Александра Христакиева. Христакиев кого-то ругал. «Неужели мой посаженый так и не уходил домой?» — подумал Костадин. Вчера вечером, когда он приходил сюда заявить об угнанных лошадях и передать ружье Николы, он слышал этот повелительный, дерзко-наступательный голос, и сейчас невольно создавалось впечатление, что Христакиев продолжает говорить со вчерашнего вечера. Манол рассказал ему, что посаженый отец вначале держался в стороне, но после нападения крестьян прибежал в околийское управление, отругал коменданта и весь комитет, обвинив их в слабохарактерности и нерешительности, и пытался посягнуть на власть самого начальника гарнизона.