Эмилиян Станев - Иван Кондарев

• Название: Иван Кондарев
• Автор: Эмилиян Станев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

Роман «Иван Кондарев» (книги 1–2, 1958-64, Димитровская премия 1965, рус. пер. 1967) — эпическое полотно о жизни и борьбе болгарского народа во время Сентябрьского антифашистского восстания 1923.

---

Усмирив села Симаново, Босево, Гайдари и еще несколько небольших общин, забрав оружие и произведя аресты, добровольческая команда из К. в среду утром 13 июня выехала обратно в город, ведя за собой человек пятьдесят крестьян. Кавалерийский же эскадрон отправился отдельно с эшелоном.

От села Звыничева к городу арестованные двигались колонной по три человека в ряд по свежескошенным лугам. Шапки и деревенские соломенные шляпы покачивались в нестройном ритме шагающих ног, то погружающихся в траву, то разминающих затвердевшие после дождя комья пыли. В хвосте конвоя мягко и звонко дребезжали военные повозки; лошади сердито фыркали — их манили к себе пастбища. Задувший с ночи северозападный ветер низко пригибал дикие груши и гнал по небу стада рваных облаков, тени которых ложились на поля темными пятнами. Балканские горы то становились холодно-зелеными, как изумруд, то, освещенные вдруг солнцем, светились, как опал.

Костадин шел впереди повозок, закинув руки на карабин, как на коромысло. Не бритое уже четыре дня, похудевшее и злое лицо его почернело; шея зудела от пота и пыли, левый сапог жал ногу. В памяти его беспорядочно мелькали знакомые и незнакомые лица, сельские корчмы, кривые улочки, плетни, дом, в котором он спал прошлой ночью; и над всем этим, подобно тяжелому, давящему каменному своду, нависали над душой его омерзение и тревога, мучило раскаяние, что он не бросил команду еще в Выглевцах. Проклятая надежда найти лошадей и уговоры Андона заставили-таки его отступить от принятого тогда решения.

Арестованные смыкали ряды и толкались, когда из-за раскисшей дороги приходилось идти по обочине. Пуговицы и крючки на штанах у них были отрезаны, поэтому они держали их одной рукой, а другой — прижимали висящую на плечах бурку или дерюжку. Два стервятника кружили над колонной и то сверкали на солнце своими белыми крыльями, окаймленными черной полоской, то вдруг, подхваченные ветром, завершив круг, на миг застывали неподвижно в воздухе.

Пришпорив крупного буланого коня, отделенный командир поскакал через болотца, хлюпая и разбрызгивая вокруг грязь, к голове колонны, где ехал с сигнальщиками белокурый подпоручик.

— Чего ноги бережешь, ведь не на смотрины отправился?! Эй ты там, в середине, тебе говорю, пентюх! Не нарушай равнение! — заорал он, оттесняя конем нескольких арестованных и вынуждая их шлепать прямо по луже.

Кавалеристы из конвоя хмурились и избегали глядеть на крестьян.

— Ты что, турок? Не слишком заносись: Болгария не так уж велика, — отозвался один из арестантов.

— Не торопись стелить постель, ворона! Подожди, когда стемнеет! — Отделенный принялся насвистывать какое-то хоро и нарочно продолжал вклиниваться между конвоем и крестьянами.

Костадин стал искать арестанта, голос которого показался ему знакомым. Тот шел в хвосте колонны, ступал легко, даже молодцевато, как бывалый солдат, привыкший к походам. Это был молодой крестьянин, обутый в грубые башмаки на босу ногу. На плече у него висела крестьянская бурка, скрученная, как шинель. Рядом с ним мелкими шажками семенил кривоногий пожилой мужчина, единственный среди арестованных одетый по-городскому. Он прихрамывал. На голове у него была засаленная железнодорожная фуражка. В свободной руке он держал торбу, из которой высовывался хлеб городской выпечки, завернутый в газету.

Костадин поравнялся с ними, чтобы заглянуть в лицо молодого. Крестьянин взглянул на него своими светлыми глазами, зоркими, как у степной птицы, и насмешливая улыбка заиграла в уголках его светлых усов.

— Чего уставился на меня, как баран на новые ворота? Не узнаешь?

Костадин даже вздрогнул, узнав в нем своего сверстника из села Гайдари, с которым во время войны служил в одном взводе.

— Ты что же, заодно с ними? Дружбашем стал, да?

— Я в своем стаде, а ты вот с волками.

— Паршивая овца в паршивом стаде! Ты потише там, рот не очень раскрывай, не то без зубов останешься, — с неожиданной злобой ответил ему Костадин.

Пожилой поглядел на него своими серыми холодными глазами. Его черные, давно не стриженные волосы, начинавшие уже седеть, терлись о засаленный воротник тужурки.

— Ну и паршивые же вы все, буржуазия. Еще посмотрим, кто без зубов останется, — сказал он.

— Хорошую компанию ты себе нашел, годок! А тебе, пугало железнодорожное, еще достанется, пока не оторвут голову где-нибудь!

Топалов, шедший вблизи, молча подскочил к пожилому и ударил его прикладом ружья по спине.

— Что ты с ним церемонишься? Это же Гарибалдев, отпетый коммунист! Вот я тебе покажу, где раки зимуют!

От удара железнодорожник покачнулся и уронил котомку. Молодой крестьянин проворно нагнулся и поднял ее.

Костадин нарочно замедлил шаг. Холодные глаза железнодорожника напомнили ему сестру выглевского учителя. В глазах той сучки он видел такую же неукротимую ненависть, что и у этого хромого, и теперь вдруг его собственная душа ответила той же слепой ненавистью, которая окончательно потопила в себе измученную, униженную совесть.

Из-за повозки показался Андон.

— Что за шумиха тут была? — спросил он, застегивая на ходу штаны.

Костадин не ответил, но Топалов рассказал о случившемся.

— Эта гадюка, железнодорожник? Вот-вот, а он еще их жалеет. Жалеет, их, жалеет! — добавил он, намекая на скандал в Выглевцах.

Всю дорогу Костадин отставал от колонны, измученный желанием поскорее очистить тело и душу от всей той мерзости, которая налипла на него за эти дни.

В город они прибыли перед обедом. На озаренный июньским солнцем двор казармы, утоптанная земля которого после дождей покрылась травкой, так что он стал похож на вышитый сочной зеленью ковер, доставили для допроса группу арестантов. Тончоолу, в наброшенной на плечи безрукавке, похудевший, почерневший, небритый, широко расставляя ноги, прохаживался возле конюшни, словно искал там что-то. Молодой человек в штатском важно прошел по двору с папкой под мышкой, направляясь к штабу полка.

Дежурный караула, плотный белобровый подпоручик, которому надоело весь день принимать и размещать мятежников, сердито вызвал фельдфебеля.

— Куда же мне их девать?! — твердил он белокурому подпоручику, который требовал поскорее принять арестованных. — До чердака все набито битком. В околийском управлении не принимают и отправляют сюда. Тут что — тюрьма или казармы? Да еще эти следователи заняли все канцелярии — даже нам, офицерам, нет места.

Выяснив, что еще нет списка арестованных, он вскипел.

Подбежал фельдфебель с папкой; сбившиеся в кучку арестанты терпеливо ждали конца спора между офицерами; добровольцы нервничали. Наконец фельдфебель принялся составлять список.

— Кметов — отдельно, — приказал дежурный караула.

Тщательно пересчитав всех, офицер составил список, и белокурый подпоручик, нетерпеливо расхаживавший взад — вперед, чтобы размяться после долгой езды, направился к штабу.

— Если кто-нибудь вздумает бежать, будем стрелять без предупреждения! Стрелять прицельно. Если за кем есть какая вина, пусть сразу же признается следователю, а не юлит. Ясно? Выдайте им пояса, пусть подпояшутся, — сказал дежурный.

Костадин и Андон попросили офицера разрешить им зайти к арестованным крестьянам, доставленным из других сел. Костадин хотел поискать среди них тех, кто угнал его лошадей.

— Все они будут вместе. Перед обедом их выведут по нужде. Стойте у дверей и глазейте на них, сколько душе угодно, — сказал офицер. Но Андон стал его уговаривать, и дежурный, махнув рукой, заявил:

— Ладно, коли хотите вонищи нанюхаться — идите. Если обнаружите воров, приведете их в караулку!

Огромное помещение в здании пехотной казармы, служившее прежде вещевым складом, было до отказа набито людьми; прямо на голом полу, вповалку, словно снесенные потоком бревна, здесь лежали по меньшей мере человек триста. Сквозь высокие, покрытые пылью и паутиной окна, как сквозь бычий пузырь, процеживался мутный свет. Запах портянок, пота и чеснока волнами накатывался в открытую дверь. Вновь прибывшие размещались кто как мог и где попало, наступая на ноги своих товарищей. Многие стояли как истуканы, другие сидели, опустив голову на колени или на мешок, и дремали. Сотни глаз жадно глядели на отворенную дверь и на входящих новых арестантов.

Костадин передал свой карабин одному из часовых и вошел с Андоном в помещение. Глаза его ощупывали лица одно за другим.

Неподалеку от двери он увидел черного круглолицего крестьянина, очень похожего на того, который тогда обхватил его за пояс. Крестьянин сидел у стены, охватив руками колени. Но Костадин все же не был уверен, что это один из воров, и решил отыскать рыжего. Андон ждал его у двери.

Когда Костадин прошел в глубь помещения, возле одного из окон он заметил широкую спину в полосатом, как арестантский халат, желтоватом пиджаке. Эта спина и огромные босые ноги, выделявшиеся среди крестьянских царвулей, в которые были обуты остальные, показались Костадину удивительно знакомыми; знакомыми были и всклокоченные каштановые волосы, словно кровля, нависавшие над крепкой шеей. Арестованный батрак сидел спиной к нему и прятал свое лицо.