Дэвид Лоуренс - Счастливые привидения

• Название: Счастливые привидения
• Автор: Дэвид Лоуренс
• Издательство: Б.С.Г.-Пресс
• Жанр: Короткие любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-93381-225-0

В наследие английского классика XX столетия Д. Г. Лоуренса (1885–1930), автора всемирно известных романов «Сыновья и любовники» и «Любовник леди Чаттерлей», входят и несколько стихотворных циклов, и путевые заметки, и более полусотни новелл, в которых в полной мере отразились все грани его яркого дарования. «Быть живым, быть живым человеком, быть цельным живым человеком — вот в чем суть». Он всегда и во всем был верен своему девизу. В данную книгу включены 13 ранее никогда не издававшихся в нашей стране рассказов этого блистательного мастера «малого жанра».

---

По дороге он выключил еще несколько лампочек, пока провожал меня до моей комнаты.

— Знаете, я могу понять счастье полковника теперь, когда несчастный неприкаянный дух Люси нашел покой в его сердце. В конце концов, он как будто снова взял ее в жены! И она должна угомониться. У него красивая грудь, правда? Вместе им будет хорошо спать. А потом он опять заживет, как нормальный мужчина, и перестанет быть ходячим мертвецом. Сегодня в доме необычайно уютно! Это мой старый дом. Запах цветущей сливы — чувствуете? Это наше привидение — в тиши, как крокус. Ох, огонь у вас в камине погас! А комната чудесная! Надеюсь, наше привидение навестит вас. Уверен, что навестит. Только не заговаривайте с ней, а то она уйдет. Она тоже предпочитает тишину. Мы слишком много говорим. Сейчас я тоже замолчу и буду молчать, как привидение, имя которому тишина. Спокойной ночи!

Он тихо притворил дверь и удалился. Так же тихо, стараясь не шуметь, я разделся. Карлотта царила в моих мыслях, и мне было грустно, наверное, из-за неодолимой власти обстоятельств. В ту ночь я мог бы восславить ее своим телом, и, возможно, ее телу как раз требовалось, чтобы его восславили. Однако у меня не осталось сил, чтобы продолжить борьбу с обстоятельствами.

Слишком долго я сражался, пусть даже с впечатляющими обстоятельствами, и у меня не осталось сил для любви. Страсть священна, и ее нельзя осквернять насилием.

«Тише! — мысленно произнес я. — Пора спать, а мое привидение, имя которому тишина, пусть идет, заключенное в эфемерном теле страсти, чтобы встретить ту, которую ему суждено встретить. Пусть мое привидение идет, куда хочет, я не буду стоять у него на пути. Много случается непостижимых встреч, и много неведомых радостей дарит нам страсть».

Итак, я стал потихоньку засыпать, как и собирался, не мешая теплому, похожему на крокус, привидению, живущему в моем теле.

Наверное, я забрел далеко, очень далеко по бесчисленным галереям сна, в самый центр мироздания. Помнится, позади остались пласты образов и слов, железные узы памяти, даже драгоценные россыпи отдыха, прежде чем я нырнул, как рыба, в конечную тьму, оцепеневший, безмолвный, ничего не помнящий, но все же живой и способный плыть дальше.

В самой сердцевине глубокой ночи ко мне пришло привидение, в глубине океана забвения, которое и есть сердцевина жизни. Ничего не слыша и даже не понимая, я встретил и познал ее. Понятия не имею, как я об этом узнал. Но я знал безглазым и бескрылым знанием.

Телесная ипостась мужчины сформирована бесчисленными эпохами, и в центре есть частичка, искорка, вокруг которой воздвигнута его конструкция. Это даже не он, это глубже всяких его глубин. И эта глубина взывает к другой глубине. Когда же другая глубина отзывается, мужчина вспыхивает и превосходит самого себя.

Помимо всех драгоценных покровов сознания, помимо эпох и эпох сознания, глубина взывает к глубине и иногда получает отклик. Зов и отклик, каждый раз новый, божественный зов из глубин мужчины и такой же божественный отклик из других глубин. Иногда эти другие глубины принадлежат женщине, как случилось со мной, когда явилось мое привидение.

Я знаю, что оно приходило. Я знаю, что оно приходило как женщина ко мне как к мужчине. Однако больше я ничего не помню, мне лишь известно, что это — было. Из глубин сна был мой зов, и был отклик женщины как чуда женственности. Ни губ, ни бедер, ни лица. Я не помню прикосновений, не помню ничего. Всё в глубинах тьмы. И все же я знаю — это было.

Проснулся я перед рассветом, словно пришел из очень далекого далека, неясно ощущая, как из абсолютного небытия приближаюсь, приближаюсь, подобно солнцу, к горизонту. Пока, наконец, слабое бледное сознание не окрасилось моим пробуждением.

Уже потом я учуял пропитавший всё аромат, как будто цветов сливы, и ощущение чего-то на диво шелковистого, но когда и как свершилось прикосновение, я понятия не имел. Это было похоже на первый проблеск зари.

Сознание практически ничего не зафиксировало, и это исчезло. Подобно киту, который уплывает в бездонное море. Память о том, что произошло между привидением и мной покинула меня, не оставив ничего определенного, словно аромат цветка сливы спрятался в дальнем закоулке мозга, тогда как руки и ноги, заласканные, впитывали шелковистость, ни с чем не сравнимую.

Всё осознав, я вдруг засомневался. Мне хотелось обрести уверенность, получить реальное подтверждение. Но пока я искал это подтверждение, аромат воспоминания о том, что что-то было, окончательно исчез. Больше я ничего не знал достоверно.

Рассвет понемногу проникал в окна, с которых я снял ставни, накапливался в комнате, пока я искал подтверждение.

Мне никогда не узнать наверняка. Мне никогда не узнать наверняка, было привидение бесплотным духом или женщиной, реальной женщиной, что подсказывало мне ощущение шелковистости на руках и ногах, или сном, галлюцинацией! Этого мне никогда не узнать. Мне пришлось спешно покинуть Риддингс, поскольку неожиданно заболела леди Латкилл.

— Вы приедете к нам еще, — сказал мне Люк. — В любом случае, часть вас навсегда останется тут с нами.

— До свидания, — сказала Карлотта. — Напоследок все было чудесно!

Она показалась мне невероятно красивой, когда я уезжал, словно опять явилось привидение, и я вернулся в далекие глубины сознания.

Следующей осенью я снова отправился за море, но перед этим получил письмо от лорда Латкилла. Он редко писал мне.

«У Карлотты теперь есть сын, у меня — наследник. У него светлые волосы, цвета желтого крокуса, и одна молодая слива у нас в саду зацвела, перепутав осень с весной. Для меня мальчик — плоть и кровь нашего привидения. Даже мама больше не заглядывает в потусторонний мир. Теперь вся ее жизнь — по эту сторону.

Итак, наш род, милостью привидения, не исчезнет. Мы назвали мальчика Габриэлем.

Дороти Хейл тоже стала матерью, на три дня раньше Карлотты. Она родила дочку, похожую на черную овечку, которую назвали Габриэллой. По звучно блеющему голоску девочки легко угадать отца. У нашего сына голубые глаза и опасные задатки яростного спорщика. Ему не грозит невезение нашего рода, потому что он зачат привидением и в любую минуту готов пустить в ход кулаки.

Полковник здоров, спокоен, выдержан. Он фермерствует в Уилтшире, выращивает свиней. Теперь это его страсть, crême de la crême[61] свинья. Должен признать, что у него золотые свинки, элегантные, как Диана де Пуатье[62], и боровы, словно сам Персей в золотом цвету ранней юности. Он смотрит мне прямо в глаза, я отвечаю ему тем же, и мы понимаем друг друга. Он спокоен и горд, здоров и радушен, выращивая свиней ad majorem gloriam Dei[63]. Отличное развлечение!

Я люблю мой мирный дом и всех, кто в нем живет, включая ту, с ароматом сливы, которая приходила к вам. Не понимаю, зачем вам бродить по неспокойным далеким местам. По мне, так нет ничего лучше, чем быть дома. Я живу в мире с собой, и если земля придет к жестокому и безвременному концу, как утверждают пророки, чует мое сердце, что дом Латкиллов уцелеет, ибо держится на нашем привидении. Возвращайтесь и убедитесь, что мы никуда не девались…»

Прекрасная дама

В свои семьдесят два года Полин Аттенборо при сумеречном освещении выглядела не больше, чем на тридцать. Она действительно прекрасно сохранилась и была на редкость эффектной. Естественно, немалая роль принадлежит правильному оформлению. Но все равно ее скелет был бы изысканным скелетом, а череп — изысканным черепом, как у этрусской женщины, и ее оголенные кости и прелестные здоровые зубы не потеряли бы женского очарования.

У миссис Аттенборо был идеальный овал лица, и само лицо немного удлиненное, обычно такие медленно стареют. Обвисать нечему. Великолепный нос с горбинкой не изменился с годами. Разве что чуть-чуть выпуклые серые глаза выдавали ее возраст. Тяжелые голубоватые веки иногда, как будто не выдерживая напряжения, были не в силах скрывать озорной блеск в прячущихся за ними глазах, и в уголках глаз появлялись крохотные морщинки, которые то становились глубже, когда она уставала, то почти исчезали, и она сияла весельем, как дама Леонардо[64], которая вот-вот рассмеется.

Наверное, одна Сесилия, племянница миссис Аттенборо, все знала о невидимой пружинке, соединявшей морщинки Полин с силой воли Полин. Лишь Сесилия видела, как вваливаются глаза тетушки, становятся старыми и усталыми и остаются такими до прихода Роберта. Тогда щелк! — таинственная пружинка, соединяющая волю Полин с ее лицом, натягивается, и усталые, ввалившиеся, измученные глаза снова начинают светиться, веки поднимаются, причудливо изогнутые брови сдвигаются с ироничной многозначительностью, и вновь оживает прекрасная дама во всем своем очаровании.

Она и вправду владела секретом вечной молодости, точнее говоря, она, подобно орлу, умела хранить свою юность. Однако она была экономной. Ей хватало мудрости не растрачивать свои силы на многих. Другое дело сын Роберт, проводивший вечера с ней, или сэр Уилфред Найп, приходивший иногда к чаю, да случайные гости по воскресеньям, когда Роберт бывал дома. Для них она хранила очарование и красоту, не вянувшие и не устаревавшие с появлением новых обычаев, для них оставалась блестящей, милой и утонченно-насмешливой, как Мона-Лиза, которая кое-что знала о жизни. Полин знала больше, так что чваниться ей было ни к чему, и она заливалась прелестным вакхическим смехом, в котором в то время не было даже намека на злость, но была великодушная терпимость и к добродетелям, и к порокам. К порокам, правда, она проявляла куда большую снисходительность. Во всяком случае, проказливо намекала на это.