В Макеев - А раньше - целая жизнь

• Название: А раньше - целая жизнь
• Автор: В Макеев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Вместе с другими авиаторам комиссар и Каштанкин работали до вечера, пока по-южному, почти без сумерек, не настудила темнота.

Сложив носилки и лопаты, летчики и техники окружили батальонного комиссара. Говорили о том, что знают наземную обстановку лишь на своем участке, а что за радиусом действий - - представляют порой весьма смутно. Комиссар ответил, что обстановку перед всем фронтом знает командующий, но она меняется, и всем знать ее, наверно, не обязательно. В общих же чертах он готов о ней рассказать.

Все согласно закивали головами, и Салов стал говорить о продвижении врага к Большому Кавказу и Сталинграду, о необходимости стоять в каждом бою насмерть. С убежденностью сказал он о том, что еще до конца года фашисты выдохнутся, недолго осталось ждать перелома в войне...

Был уже поздний час, когда комиссар полка и капитан Каштанкин попали в мастерские. Здесь у штурмовика, при свете небольших Лампочек, подсоединенных к старому аккумулятору, трудились лишь краснофлотцы-ремонтники.

Вошедших окружили краснофлотцы, попросили, чтобы чаще бывали у них летчики, рассказывали о полетах и боевых делах.

- Тут такое дело, - степенью говорил один из моряков. - Латаем мы самолеты, видим пробоины от осколков, а вот картину боя и как наши летчики воюют, тоже знать надобно...

- Вот товарищ капитан как-нибудь зайдет и расскажет, - сказал Салов, кивнув на Каштанкина. - У него впечатлений предостаточно.

- Наслышаны, что и вы, товарищ комиссар, в боях удачливы, но о себе никогда не говорите, - с хитринкой в голосе проговорил пожилой краснофлотец. - А ведь говорите все о других летчиках.

- Военная тайна, - попытался отшутиться Салов.

- Так и всегда, - не то с обидой, не то с одобрением сказал пармовец, о себе ни слова, все о других.

- Что я! О себе одно сказать могу: пока руки держат штурвал, а глаза видят небо и землю, буду сражаться, - ответил комиссар, - А что о себе расскажешь? Что-то было, а вроде ничего особенного и не было...

"Вот тут батальонный комиссар похож на большинство летчиков, - подумал Каштанкин, - многие так отвечают... А я что рассказал бы? Жене пишу кое-что, так это скорее для детей: когда вырастут, больше обо мне будут знать. Еще в газетах о нас писали. Меня ведь, если что, ребята и не запомнят. Малы еще очень..."

13

Передовицу в газете "Красный флот" первым прочитал батальонный комиссар Салов. Он сам разыскал Каштанкина и, вручая ему свежий номер, улыбаясь, сказал:

- Бывает ведь и так: похвалили человека, а он и успокоился. - Салов внимательно посмотрел в глаза капитану. - Ну, это к слову, потому что летчику без самокритики никак нельзя.

Каштанкин понимающе кивнул и, взяв газету, стал читать. Статья называлась "Бить врага всей мощью авиационного оружия", и были в ней такие строки:

"Наиболее эффективно действуют по аэродромам наши самолеты-штурмовики. Подразделение, которым командует капитан Каштанкин, только за один вылет бомбами и пулеметно-пушечным огнем уничтожило и повредило на земле свыше 20 вражеских самолетов... За короткий срок они разрушили несколько переправ, сожгли много танков, истребили сотни гитлеровцев..."

Но не сами по себе приходили боевые успехи. Стремление воевать лучше, обязательно победить, отыскать новые приемы, неудовлетворенность достигнутым всегда отличали Каштанкина. После одного из боев, в котором эскадрилья потеряла самолет, летчика и стрелка и не полностью решила задачу, он стал размышлять о том, что за призывом воевать активно, творчески подчас не стоят конкретные дела: бомбят с круга по одному - прием врагу хорошо известный, редко используются налеты с разных высот и направлений, не всегда грамотно проводится противозенитный маневр. Получалось, что прошлый опыт часто становится грузом, который тянет к шаблону в действиях на поле боя.

Виктор Николаевич потер переносицу; он иногда делал это, когда решал трудную задачу, и остро отточенным карандашом стал рисовать кружки и крестики - цели и самолеты. На бумагу ложились варианты боев: выход из-за облаков и со стороны солнца, атаки с разных высот и направлений.

Думая о завтрашних боях, капитан не забывал о тех, кому предстоит их вести. Его подчиненные - летчики, воздушные стрелки, техники - люди разные по роду выполняемой работы, опыту, знаниям. Взять хотя бы только летчиков: один точнее бомбит, другой - стреляет, третий больше привык к групповым ударам, четвертый инициативнее действует в одиночку. Это тоже надо учитывать, чтобы воевать эскадрильей творчески.

Такие мысли приводили к определенным решениям. Каштанкин посоветовался с парторгом эскадрильи и на совещании рассказал о своих раздумьях, обращаясь к схемам боев, приводя примеры удачных и неудачных действий подчиненных. И словно оживали нарисованные им крестики и кружочки, изготовленные механиками макеты наших и немецких самолетов, приходили в движение стрелы на картах.

Нашлось что сказать и предложить почти у каждого, разгорелись такие споры, словно проходило не служебное совещание, а беседа в курилке. Парторг эскадрильи улыбнулся: они с командиром так и задумали.

Пусть выскажется каждый, сердцем поймет, что можно и нужно воевать лучше.

Каштанкин слушал летчиков и размышлял о том, что заметно выросли они в последнее время. Не только о выполнении задач беспокоятся, но и какой ценой, как это сделать тактически грамотнее, надежнее. О себе Виктор Николаевич не думал, но это не меняло того обстоятельства, что в словах летчиков эскадрильи - его опыт, в мыслях - частица его мыслей, в их боевых победах его наука.

С гордостью смотрел Виктор Николаевич на товарищей. На похвалу он был в общем-то скуп, но тут не удержался, сказал, что неплохо умом пораскинули, теперь следует потрудиться, чтобы теория приобрела материальную силу.

Закончив выступление, отодвинул листы с кружочками и крестиками, макеты самолетов, раскрыл карту - боевое задание на завтра...

На другой день был бой, в котором "илы" стремительно, с различных высот и направлений нанесли удар по большой железнодорожной станции, скопившимся на ней эшелонам. Летчики видели, как у орудий метались вражеские зенитчики, не зная, с какой стороны ставить завесу летящим, казалось, со всех сторон штурмовикам.

Каштанкин ударил по батарее реактивными снарядами. У орудий запрыгал огненный смерч. Бомбы с других самолетов падали на вагоны, на станционные постройки. Загорелись составы, цистерны с горючим. Над железнодорожным узлом, закрывая небо черной гарью, заполыхало дымное пламя. Краснозвездные штурмовики уходили к своему аэродрому без потерь.

В авиации говорят, что разбор полетов - лучшая форма учебы. На нем, отметив удачные действия пилотов, командир эскадрильи сказал:

- Вы знаете, в налете участвовала "девятка". Фашисты вопили по радио, что их атакует двадцать "илов", просили прислать побольше истребителей. Небо врагу с овчинку показалось. - Каштанкин с теплотой, как и после вчерашнего занятия, оглядел летчиков и продолжил:

- Вот это бой! Доказали, что штурмовики не те, кто летает на самолетах-штурмовиках, а те, кто врага умело штурмует!

После первого, довольно легкого ранения в сентябре 1941 года пули и осколки зенитных снарядов словно облетали Виктора Николаевича стороной, хотя нередко он возвращался на аэродром на такой поврежденной машине, что механик самолета и моторист головами качали, как она в воздухе держалась, а Каштанкин виновато улыбался: "Привез вам, друзья, работы..." Но из последнего вылета он "привез работы" и техникам, и врачам.

В штурмовик попало несколько снарядов. Заклинило руль поворота, отбило часть стабилизатора. Самолет был еле управляем. Самого летчика тоже ранило. Раскаленный осколок снаряда пробил борт кабины и обжег кисть. Рука упала с ручки управления, самолет свалился вправо. Капитан перехватил ручку здоровой рукой и выровнял машину. Но нужно было не только вести самолет, но и управлять рычагом газа, обеспечивая питание мотору. Каштанкин закрепил сектор газа на средние обороты двигателя.

Кровь капала на пол кабины, и Виктор Николаевич почувствовал, что все больше слабеет. К горлу подступила противная тошнота. Он открыл фонарь кабины. В нее ворвался свежий, прохладный воздух. Словно чудодейственная живая вода, он давал пилоту сил.

Посадку капитан Каштанкин произвел на высокой скорости, и штурмовик долго скользил по траве. "Для самолета - это дорожка в ремонт, для меня - в госпиталь. Только бы покороче оказались эти пути-дороги", - подумал летчик.

14

Белая больничная койка, белый потолок, белые стены. Непроходящая боль в распухшей, одеревеневшей руке. Сосредоточенность и строгость в глазах хирурга при осмотре его раны, - значит, не такая уж она легкая у него, как казалось самому Каштанкину.

За окном сгущались сумерки. Виктор Николаевич натянул на голову одеяло. Мысли уносили его в прошлое, в Ленинград, в Ригу, а когда снова возвращались к сегодняшнему дню, беспокойно становилось на душе. Сможет ли он теперь управлять самолетом, не закроет ли рана ему дорогу в небо?