Анатолий Калинин - Товарищи

• Название: Товарищи
• Автор: Анатолий Калинин
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1986

В книгу известного советского писателя вошли его ранние романы о войне, переработанные для настоящего издания, стихи военных лет и сегодняшних дней; очерки жизни и творчества М. А. Шолохова.

---

— Из госпиталя.

— Был ранен?

— Всего лишь контужен. Разве тебе майор Скворцов не говорил?

— Н-нет.

— Правда, целый месяц провалялся почти без памяти, разжимали зубы и кормили через трубку какой-то мерзостью.

Всматриваясь в него, капитан Батурин отчетливо вспомнил мать: те же почти синие глаза, курчавые волосы. Только нос — как у отца — широкий. Уже больше года прошло со времени последней встречи Батурина с младшим братом. Но и что-то новое выступило у него в лице. Может быть, эти складочки в уголках рта. Капитан Батурин почувствовал, как горло у него опять начинает сжиматься.

А брат тоже смотрел на него и думал: «Как же ты изменился, милый. Волосы стали у тебя совсем белые, как горелая проволока, и весь ты какой-то стал сутулый. Одни глаза не изменились».

— Черт, злой этот «Беломор», — капитан Батурин смял в пальцах папиросу. — Что же я тебя так плохо принимаю? Конечно, проголодался? Василий!

— Нет. Меня покормили на ка-пе батальона жирной бараниной. Прямо из-под «юнкерсов». Теперь целую неделю буду воду пить.

И когда ординарец Василий принес ему в котелке воды, он выпил ее до дна, собрав губой с края котелка капли.

— А говорили, что у вас тут и хорошей воды не осталось, — он провел по губам рукой, как будто выжимая их.

Так всегда делал их отец, вытирая после обеда усы. Но у брата усы только намечались.

— Матери из госпиталя писал? — успокаиваясь, спросил капитан Батурин.

— Сначала не мог, а потом решил, что не стоит. Мало ли что она начнет думать.

— Стара она стала, слепа.

— Да, стара, — грустно повторил брат.

Тиунов смотрел на них из своего угла и не находил в их чертах ничего общего. У капитана лицо было худое и бледное, с запекшимися губами. А в щеках его брата еще оставалась округлость. «Никто бы не мог сказать, что у них одна мать», — подумал Тиунов. Но когда они заговорили о матери, сходство вдруг сразу выступило у них.

Слушая их разговор, Тиунов ощутил знакомый прилив тревоги. Своей матери, которая осталась в селении Псыгансу под Эльбрусом, он теперь уже не мог написать.

— Из госпиталя, конечно, выписался до срока? — спросил капитан.

— До срока, — признался брат.

— Как и следовало ожидать, — насмешливо сказал капитан Батурин.

— Но ты сам посуди, это же смертная мука, да и какой смысл? Правда, голова еще недели две побаливала… — брат дотронулся рукой до густоволосого затылка.

— А теперь? — недоверчиво спросил капитан.

— Что ей сделается? Батурины живучие, — махнув рукой, возразил брат. Совсем как, бывало, говорил отец. Нет, он не очень изменился. — Если бы мне раньше сказали, что бывают такие совпадения, я бы никогда не поверил, — брат встряхнул головой. — Но и майор Скворцов, конечно, тут приложил руку.

— Как по наследству, Хачим, — оглядываясь на Тиунова, сказал капитан. Он как будто оправдывался, что по счастливому стечению обстоятельств сдавал теперь роту брату. Вставая, он предложил ему:

— Давай, я проведу тебя но хозяйству.

— Не стоит. Это я сам. Давай еще немного поговорим. — Брат уселся удобнее, закурив новую папиросу и неумело отставляя ее в руке. Он что-то хотел спросить, но почему-то не спросил.

Перехватив его колебания, капитан дотронулся рукой до кармана с бусами.

— А то, может быть, пройдем?

— Еще будет время, — сказал брат.

«Нет, не похожи», — окончательно заключил Тиунов.

Запел зуммер. Капитан снял с телефона трубку. Майор Скворцов спрашивал:

— Еще не нацеловались, братья? Пора принимать батальон.

— Иду, товарищ майор, — сказал капитан.

Положив трубку, он поправил надетый через плечо планшет.

— Я пошел, Николай. Потом обо всем поговорим. Все, что нужно, тебе Тиунов расскажет. — Он повернулся к ординарцу — Ты как, Василий, решил?

— Разрешите мне остаться, товарищ капитан, — бледнея сказал ординарец.

Он уже успел сделать для себя выбор. Оставаясь при новом командире, он как будто и капитану Батурину не изменял, и избегал необходимости покидать роту.

— А… — нахмурившись, сказал капитан. Он подошел к Тиунову. — До свидания, Хачим.

— До свидания, кунак, — ответил Тиунов.

Усы у него задрожали.

17

В доме Тимофея Тимофеевича остановились два немецких офицера. С того самого часа, когда первая группа солдат ворвалась во двор и стволами автоматов стала взламывать ульи, уже ни одного дня не обходилось без новых квартирантов. Каждую проходящую машину так и тянуло завернуть в голубые ворота под жестяным козырьком. Они почти не закрывались. Сперва Тимофей Тимофеевич еще пробовал запирать их на ночь, но, после того как одну створку ворот сорвали с петель, махнул рукой.

Солдаты закатывали во двор полевые кухни и сразу же принимались рубить в саду деревья, разводить огонь. Не спрашивая разрешения хозяев, шарили в курятнике и катухе, хлопали крышками закромов, лезли по лестнице на чердак.

Зажав, как клещами, сердце, Тимофей Тимофеевич вынужден был молча наблюдать, как его жена, казачка, воспитанная матерью и отцом в духе нетерпимости ко всякому баловству, должна была терпеть около себя охальство чужих мужчин. Не стесняясь, они расхаживали при ней в одних исподниках и, бесстыдно оголяясь, принимались искать у себя вшей. Спали теперь Тимофей Тимофеевич и Прасковья не в горнице, а за печью. Бывало, Прасковья, ревностно следившая за тем, чтобы в горницу не занесли со двора грязь, заставляла Тимофея Тимофеевича разуваться еще на крыльце. Теперь же грязь на полу в горнице лежала на вершок, окурки шуршали под ногами, как сухая листва.

Но двое новых квартирантов не были похожи на всех предыдущих. Серая приплюснутая машина въехала во двор, и тотчас же два денщика стали выносить из нее большие чемоданы. Пока офицеры разминали ноги во дворе, денщики успели и мусор вымести из дома, и хорошую мебель расставить, доставленную на машине лично комендантом Зельцем из бывшего колхозного клуба. Денщики внесли в горницу черные ящики, а шофер протянул по стенам проволоку и повесил над столом электрическую лампочку. Только после того, как все это было закончено, офицеры вошли в дом.

Один из них был худой и высокий, с седыми бровями, нависшими на самые глаза. Серый френч лежал на нем складками, а брюки, вправленные в широкие, с короткими голенищами, сапоги, казались из-за худобы ног внутри пустыми. На сером сукне френча поблескивали золочеными кантами узенькие серые погоны с двумя звездочками.

На втором офицере погоны были черные. Такого же цвета была на нем и фуражка, которую он, сняв, положил в горнице на тумбочку. На кокарде фуражки Тимофей Тимофеевич увидел такой же череп, какой он до этого видел на бутылках с денатуратом.

Второй офицер по виду годился первому в сыновья. Но Тимофей Тимофеевич догадался потом, что по чину он был старше. Недаром же и комендант Зельц увивался перед ним больше, чем перед высоким.

С дороги офицеры первым делом выпили и хорошо закусили колбасой и черной икрой, которую намазывали на хлеб сверху коровьего масла. После этого они долго шуршали на столе какими-то бумагами и, разговаривая вполголоса, рассматривали большую военную карту. Вечером к ним опять пришел комендант Зельц. Они о чем-то расспрашивали его, рассматривая карту.

Поужинав, потушили свет, но уснули не сразу. Разговор между ними продолжался. Лежа за печкой, Тимофей Тимофеевич слышал его через отдушину в стене. Он успел уже почти забыть немецкий язык, выученный им четверть века назад в германском плену, где он пробыл почти три года вместе с Чаканом, но кое-что из услышанного все же сумел понять. Он наверняка понял бы больше, если бы не удары за окнами ветра по разболтавшимся на петлях ставням и не другой звук, тягучий и стенящий, который Тимофей Тимофеевич последнее время слышал по ночам уже не раз. Видно, и в самом деле пропащее наступило время, если даже волки уже стали безбоязненно приходить из степи к человеческому жилью.

В горнице заскрипела пружинами кровать.

— Вы слышите, полковник?

— Слышу.

— Неужели это волки?

— Россия есть Россия.

— Черт знает что за мистика. И это в двадцатом веке?!

— Я был несколько другою мнения о ваших нервах.

— Нет, это не только нервы, по и долгая дорога по однообразной степи, обстрел из леса.

На некоторое время в горнице стало тихо.

— Курчавенький… — вдруг сказала во сне Прасковья. Тимофей Тимофеевич закрыл ей рот ладонью, и она, всхлипнув, тяжело перевернулась на другой бок. В щели ставен сочился свет месяца. В четырехугольнике трюмо он отражался, как далекое зарево.

— Вы еще не спите?

— Нет.

— А этот Зельц — препротивный субъект.

— Может быть.

— Вы обратили внимание на его внешность?