Алексис Токвиль - Демократия в Америке

• Название: Демократия в Америке
• Автор: Алексис Токвиль
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1992
• ISBN: 5-01-002-688-0

Токвиль Алексис де. Демократия в Америке / Пер. с франц.  В. П. Олейника, Е. П. Орловой, И. А. Малаховой, И. Э. Иванян, Б. Н. Ворожцова; Предисл. Гарольда Дж. Ласки; Комм. В. Т. Олейника. — М.: Прогресс, 1992. — 554 с., 16 с. илл.

Издание осуществлено при содействии Информационного агентства США (USIA)

Книга французского государственного деятеля, историка и литератора Алексиса де Токвиля (1805—1859) — выдающееся сочинение из большого числа тех, что написаны европейскими путешественниками об Америке. Она представляет собой весьма сложный сплав путевых заметок, исследования, документа, философского эссе и публицистики. Автор всесторонне анализирует объективные условия существования, государственно-политическое устройство и духовную жизнь Соединенных Штатов Америки, превращавшихся буквально на глазах поколения Токвиля из «окраины цивилизации», из полулегендарного Нового Света в реальный фактор европейской и мировой политики.

Alexis de Tocqueville.

ББК 63.3(7 США)

---

То, что те или иные добродетели или пороки были в большей степени свойственны знати, чем простолюдинам, что определенные деяния по отношению к виллану считались нормой, но становились наказуемыми, если они были направлены против дворянина, носило произвольный характер, но то, что честность или бесчестность поступков человека оценивалась в зависимости от его положения, являлось уже результатом самого устройства аристократического общества. Это наблюдалось практически во всех странах, имевших аристократию. Пока в обществе сохраняется хотя бы один из аристократических пережитков, эти предрассудки в нем существуют: совращение чернокожей девушки едва ли испортит репутацию американца, женитьба на ней считается бесчестьем.

В определенных случаях феодальная честь предписывает отмщение, клеймя позором того, кто готов простить оскорбление; в других случаях она повелительно требует, чтобы люди сдерживали свои чувства, приказывая им забывать самих себя. В этом кодексе чести не было никаких понятий ни о человечности, ни о доброте, но в нем превозносилась щедрость; широта души в нем оценивалась выше благотворительности, он позволял людям обогащаться с помощью азартных игр, на войне, но не трудом; крупные преступления в нем предпочитались мелким махинациям. Алчность считалась менее отвратительной, чем скупость. В нем часто одобрялось насилие, тогда как хитрость и предательство всегда осуждались с презрением.

Подобные странные представления не были порождены исключительно причудами тех, кто создавал эти нормы.

Класс, которому удается стать во главе, возвысившись над всеми остальными, и который постоянно прилагает усилия для того, чтобы сохранить свое господство, должен в особенности чтить те внутренние качества, которые имеют прямое отношение к величию и славе и легко сочетаются с гордостью и властолюбием. Этот класс бесстрашно ломал все естественные человеческие представления, чтобы поставить указанные духовные качества выше всех остальных. Напрашивается мысль, что они охотно ценили отдельные виды дерзких, блестящих пороков выше мирной и скромной добродетели. Некоторым образом подобные воззрения данного класса были вынужденными, обусловленными его положением.

Вместо многих достоинств и выше их всех средневековая знать ставила воинскую отвагу.

Подобное специфическое представление опять-таки с неизбежностью порождалось своеобразием социального устройства.

Феодальная аристократия была создана войной и для войны; свою власть она обрела и удерживала с помощью оружия. Поэтому для нее не было ничего важнее воинской доблести, и отвагу она ставила, естественно, превыше всех остальных достоинств. Следовательно, все то, что служило внешними проявлениями этой отваги, даже в ущерб здравому смыслу и человечности, одобрялось, а часто и предписывалось ею. Фантазия отдельных людей могла влиять только на детали этой системы ценностей.

447

Обычай, согласно которому человек, получивший удар по щеке, должен был считать себя страшно оскорбленным и обязанным убить на поединке того, кто несильно его ударил, — этот обычай был создан игрой случая, но правило, по которому дворянин не мог спокойно сносить оскорбление и считался обесчещенным, если позволял ударить себя без боя, вытекало из самих принципов власти и потребностей военной аристократии.

Следовательно, в некотором смысле можно утверждать, что законы чести носили случайно-произвольный характер, однако их произвольность всегда была ограничена некоторыми необходимыми рамками. Этот свод частных правил, называвшийся нашими предками «кодексом чести», кажется мне столь далеким от произвола случайности, что я без труда смогу объяснить даже самые непоследовательные и странные из его предписаний их связью с немногими постоянными, неизменными потребностями феодального общества.

Проследив действие кодекса феодальной чести в области политики, я без особого труда объясню его демарши.

Социальное устройство и политические институты средневековых государств были таковы, что центральная власть никогда прямо не управляла гражданами. Можно сказать, что в их глазах эта власть вообще как бы не существовала: каждый знал лишь определенного человека, которому был обязан подчиняться. Посредством этого человека он, не осознавая ситуации, был связан со всеми остальными людьми. Таким образом, все устройство феодального общества держалось на чувстве верности персоне конкретного сеньора. Когда это чувство исчезало, тотчас же наступала анархия.

Все представители аристократии, следовательно, ежедневно ощущали значение чувства верности своему политическому вождю, так как каждый из них был одновременно и сеньором и вассалом и должен был как командовать, так и подчиняться.

Сохранять верность своему сеньору, при необходимости жертвовать собой ради него, делить с ним удачи и неудачи, помогать ему в любых его начинаниях — таковы главные требования кодекса феодальной чести в области политики. Измена вассала осуждалась общественным мнением с чрезвычайной суровостью. Ее называли особо позорным словом — «вероломство».

Напротив, в средние века можно обнаружить лишь немногие следы того чувства, которое составляло жизнь античного общества. Я имею в виду патриотизм. Само это слово в нашем языке появилось не так давно 2.

Феодальные институты заслонили собой отечество от людских взоров, сделав любовь к родине не столь обязательным чувством. Воспитывая в человеке страстное чувство преданности конкретному человеку, они заставляли людей забывать о нации. Поэтому в феодальном кодексе чести никогда не было строгого закона, требовавшего от человека верности своей стране.

Это не значит, что сердца наших предков не испытывали любви к родине, однако эта любовь носила характер инстинктивного, неопределенного и слабого чувства, которое стало осознаваться и усиливаться по мере того, как разрушались классы и начался процесс централизации власти.

Различие отчетливо выявляется в противоречивости тех суждений, которые выносятся народами Европы по поводу событий собственной истории и выражают мировосприятие поколении, высказывающих эти суждения. Коннетабль Бурбона в глазах своих современников обесчестил себя тем, что поднял оружие против своего короля. С нашей же точки зрения, он больше всего опозорил себя тем, что воевал против своей страны. Мы столь же страстно клеймим его, как и наши предки, но по иным мотивам.

С целью пояснить свою мысль я взял кодекс феодальной чести, поскольку его особенности наиболее рельефны и мы знакомы с ним лучше, чем со всеми остальными сторонами той эпохи; но я мог бы взять другие примеры и пришел бы к тому же результату иным путем.

Хотя мы менее осведомлены о древних римлянах, чем о наших предках, мы тем не менее знаем, что на славу и бесчестье у них имелись особые взгляды, которые не были непосредственным выражением всеобщих представлений о добре и зле. Многие из человеческих поступков они оценивали по-разному, в зависимости от того, кем являлось со-

2 Само слово «patrie» (отечество) встречается у французских писателей лишь начиная с XVI века.

448

вершившее их лицо: был ли это римский гражданин или чужеземец, свободный человек или же раб. Они прославляли отдельные пороки, и определенные добродетели считались у них выше всех остальных.

В то самое время, утверждает Плутарх в жизнеописании Кориолана, храбрость в Риме почиталась и ценилась больше всех других достоинств. Это подтверждается тем, что храбрость стали называть словом virtus, то есть словом, обозначающим добродетель, нравственное совершенство, применяя к конкретной разновидности человеческого достоинства общеродовое имя. Дошло до того, что по-латыни о добродетели стали говорить как о мужестве. Кто способен не разглядеть в этом потребностей уникального политического сообщества, созданного с целью завоевания мира?

Аналогичные наблюдения могут быть сделаны по отношению к любой нации, ибо, как я уже говорил, всякий раз, когда люди собираются в определенное сообщество, среди них тотчас же формируется понятие чести, то есть подходящая им совокупность взглядов и мнений по поводу того, что следует хвалить или порицать. Своеобразие обычаев и особые цели сообщества всегда являются источником конкретных правил нравственного поведения.

В определенной мере это приложимо к демократическому обществу, как и ко всем другим. Мы обнаружим, что эти наблюдения подтверждаются также жизнью американцев3.

У американцев еще встречаются некоторые разрозненные представления, заимствованные из старинного европейского кодекса аристократической чести. Эти традиционные взгляды весьма немногочисленны; они не имеют глубоких корней и серьезного влияния. Эти взгляды подобны религиозному учению, отдельные храмы которого разрешили сохранить, но в которое больше никто не верит.