Сандро Веронези - Спокойный хаос

• Название: Спокойный хаос
• Автор: Сандро Веронези
• Издательство: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0598-5

Знаменитый итальянский писатель Сандро Веронези в романе «Спокойный хаос» через сложные драматические коллизии основных героев выводит читателей к простой истине: человека надо принимать таким, какой он есть. Человеческая натура с ее обыкновенностью и героизмом, силой и слабостью, разумом и инстинктами является главным объектом исследования автора романа.

За эту работу писатель удостоился нескольких престижных литературных премий (в том числе — итальянская премия Стрега и французская премия Фемина) и одного религиозного скандала: у читателей-католиков вызвало негодование подробное описание акта содомии. В целом же С. Веронези предложил нам очень важное произведение, зрелость и глубина которого схватывают самую суть человеческих отношений.

---

Посмотри, что я сделаю.

Енох встает, пересекает скверик и подходит к мусорным ящикам. Но не бросает телефон в ящик, а осторожно кладет его на крышку, и его мобильник остается лежать там, поблескивая на солнце. Енох возвращается и садится рядом со мной.

— Пусть полежит. Посмотрим, что будет. Спорим, что прежде чем твоя дочь выйдет из школы, его кто-нибудь заметит, остановится, посмотрит по сторонам и, как ни в чем не бывало, сунет в карман, в полной уверенности, что это подарок судьбы. Я бы с удовольствием остался полюбоваться этим зрелищем вместе с тобой, но, к сожалению, через двадцать минут у меня встреча, надо бежать. Свою машину я подарил консьержу из нашего дома, нужно пойти к нотариусу зарегистрировать смену владельца автомобиля.

Эту последнюю фразу он произносит с каким-то озорным энтузиазмом, таким тоном обычно знакомые мужики доверительно сообщают, что сняли однокомнатную квартиру для своей любовницы. Дом, акции, автомобиль, мобильный телефон: так раздевается западный мужчина. Вот в чем было дело: Енох казался усталым, изможденным, даже выдохшимся, а на самом деле он был просто свободен… Я снова взглянул на его листок, на четыре как бы наспех набросанные строчки, кажется, они написаны уже из Зимбабве, вылезли из-под нагромождения примитивных языков, на которых там и разговаривать-то толком не умеют.

— Может быть, это и неважно, — роняю я, — но в твоем заявлении есть повторение, ты заметил?

Енох, как верблюд, вытягивает шею, чтобы посмотреть на листок.

— «Настоящим заявлением заявляю…»

— Хм, ты прав. У тебя есть ручка?

Я даю ему ручку, и он зачеркивает слово «заявляю». А сверху пишет «уведомляю», отдает мне ручку и складывает лист вчетверо.

— Спасибо, — благодарит он и кладет листок в карман. Потом встает со скамейки, и мне надо бы встать.

— Ладно, я пошел, а то опоздаю.

Я смотрю на него, вполне возможно, что я его вижу в последний раз, нужно бы его обнять на прощание, но его вспотевшее, дряблое тело вызывает у меня дрожь отвращения, и я ограничиваюсь тем, что протягиваю руку. Он слабо пожимает ее.

— Ты был лояльным коллегой, Пьетро.

— Ты тоже, — заверяю я его. — Дай знать, как приедешь на место.

— Я напишу тебе письмо, там это единственный способ общения. Дай мне твой адрес.

— Улица Дурини, дом 3. Написать?

— Да нет, не надо, и так запомню, — дотрагивается он до своего виска. — На моем жестком диске теперь уже много свободного места.

Какая-то женщина проходит мимо мусорного ящика, на котором лежит мобильник. Она его заметила, на мгновение приостановилась — заколебалась, но потом решительно пошла дальше. А мы никогда и не узнаем, насколько велик был у нее соблазн.

— Она спасена, — говорю я.

Но, кажется, Еноху не верится, он провожает ее взглядом до тех пор, пока она не исчезает из виду. Потом оборачивается ко мне и улыбается.

— Знаешь, — смущенно признается он, — после того, как я принял это решение, я вдруг почувствовал себя мудрым, и посему хотел бы дать и тебе один добрый совет, с твоего разрешения, разумеется.

Не знаю, как это произошло, но мы почти вплотную подошли друг к другу — я чувствую запах его пота, его несвежее дыхание — мне это неприятно, надо сделать шаг назад.

— Конечно.

— Знаешь, просто так, даже если ты в советах и не нуждаешься.

— Хороший совет никогда не повредит.

— Тогда вот что я тебе посоветую, — он снова приблизился ко мне, и снова мы стоим слишком близко друг к другу, — как только ты почувствуешь, что тебе невмоготу, бросай все на свете. В любом случае при любых обстоятельствах — бросай все. Никогда не нужно терпеть. Не терпи, никогда, слышишь.

Вот какой мужик оказывается, этот Енох. А в Африку его забросило проклятие, которое по неосторожности вырвалось у него. Несколько секунд он в упор на меня смотрит, мы все еще стоим вплотную друг к другу, и я чувствую, признаюсь, как от него нещадно несет вонючим потом, эта острая вонь словно высекает его слова в мраморе проксемической осады его тела, обложившего меня, в течение нескольких секунд он явно наслаждается моим замешательством, а потом отступает, пожимает плечами и идет прочь. Он шагает быстрым шагом, конечно, но даже и не пытается перейти на бег. Проходит он и около своего мобильного, но, даже не удостоив его взглядом, пересекает улицу; постепенно его фигура превращается в серую маленькую головку, плавно удаляющуюся от цепочки выстроившихся на стоянке машин, а потом исчезает за поворотом, как и та женщина, что не взяла чужой мобильник.

Исчезает, и я бы сказал, навсегда.

24

Что ж, хорошего мало: хоть и сижу я в моем храме дзэн — в спортивном зале, где все: и рьяность, и детство, и легкость, и гармония, и движение, и пространство, и время согласованы в каком-то на редкость замечательном равновесии; вот хоть бы взять девочек, они, например, сейчас выполняют упражнения на равновесие: тренируются на бревне, — ведь вот и этот вполне материальный предмет одновременно символизирует и само равновесие, мне-то самому до равновесия, ох, как далеко… О-о-пс! Клаудия сделала сальто-мортале, но пролетела слишком близко от бревна: она слегка задела его головой. Гайя, ее тренерша, сдержанно делает ей замечание, как бы между прочим, она качает головой и очень спокойно, без капли тревоги предупреждает ее: «Держись подальше от бревна», — как будто речь идет о какой-то пустячной ошибке, и Клаудия не рисковала разбить себе голову. Но, может быть, я зря психую, может быть, действительно никакого риска для ее головы не было; может быть, она проскочила в полуметре от бревна; может быть, как я уже говорил, это я сегодня никак не могу разгрузить свои мозги, прогнать навязчивые идеи, что обычно мне с успехом удается. Более всего меня угнетает мысль о том, что я недостаточно уделяю Клаудии внимания. Я просто ничегошеньки для нее не делаю. За один вечер Карло дал моей дочери больше, чем я за все эти недели. Он предоставил ей возможность помечтать, а я так не умею, со мной она не мечтает. Я ревную, это правда. Одна только мысль, что они вчера вечером в китайском ресторане вместе летали на позолоченном облачке, меня угнетает: она, должно быть, засыпала его кучей вопросов о показе мод, о коллекциях одежды, о Голливуде, о знаменитых актрисах, и он с невозмутимым видом отвечал на ее вопросы и только поощрял ее любопытство; ну да, конечно, он ведет себя с ней, как будто она уже взрослая девушка, какой она на самом деле станет через несколько лет, а пока ей еще расти и расти, а он уже сейчас дает ей понять, что позлащенный мир, которому она с таким восторгом внимает, раскроется перед ней, стоит ей только пожелать, — достаточно произнести магическое двусложное слово «дядя», эта мысль меня и удручает. Я терзаюсь, сознавая, насколько гармоничны их отношения, а ведь они почти что не видятся, поэтому-то, думаю я, Карло в ее глазах и превратился в бесценное сокровище, а банальная истина, как впрочем и все истины на этом свете, заключается в том, что Карло думает о ней только в те редкие часы, когда они видятся, когда он напрягается, чтобы предстать в ее глазах во всем своем великолепии: мифический дядя, дядя-жених, дядя-с-которым-можно-поговорить-о-чем-угодно, взрослый типа «Альфа», а все остальное время он о ней даже и не вспоминает; он перестает о ней думать, едва она заснет; он спешит позаботиться о собственной персоне, — это самая большая и настоящая любовь в его жизни — и о своих долларах, о своих наркотиках. Проклятие, я действительно ревную его. Я сам себя накручиваю, мне тошно от мысли, что изо дня в день еще долгие-долгие годы мне предстоит посвящать себя ей, мне надо будет кропотливо работать над ее воспитанием: следить за учебой в школе, за успехами в спорте, сопровождать ее, куда бы она ни пошла, чтобы придать ей уверенности и заставить по возможности забыть о пустоте, образовавшейся на месте ее мамы, но все равно свое будущее она будет искать в его мире и с ним. Радость, пьянящее чувство взрослости, волнение, охватывающее тебя, когда доверяешь кому-нибудь свой секрет, надежда заняться делом, которое увлекает тебя больше всего на свете, все эти эмоции, она будет искать в его мире. В мире дяди, а не отца.

Он, каналья, подарил ей мобильный телефон. Ничего себе! Десятилетнему ребенку! В пакетике, который сегодня утром он оставил для нее, когда пришел попрощаться перед отъездом, был мобильник. Он даже не спросил у меня разрешения, для него это было само собой разумеющимся — хотя в действительности я против, и вообще нельзя дарить мобильный телефон десятилетнему ребенку, не заручившись сперва согласием родителей. Такие мобильники, с видеокамерой, есть только у крутых; точно такой же, как у него, заметила Клаудия, открыв пакетик (она была взволнована, но не удивлена, по-видимому, вчера вечером во время ужина они это уже обсуждали и обо всем успели договориться), теперь, несмотря на огромные расстояния, разделяющие их, они смогут видеть друг друга, да; надо же представить: видеотелефон, как у Еноха; ведь все это неспроста: должен что-то означать тот факт, что сначала я имел возможность убедиться, каким образцово-показательным способом Енох отделался от этой вещицы, а потом, притаившись в засаде у мусорного ящика, я стал ждать, и точно, как предсказал Енох, не прошло и четверти часа, как я увидел, что другая женщина идет мимо мусорного ящика, и на сей раз женщина мимо него не прошла, нет, увидев мобильный, женщина не прошла мимо, она его взяла и в полной уверенности, что это счастливый денек в ее жизни, сунула в сумочку. Женщина, вот что самое удивительное, не какая-нибудь там девчушка, а самая обычная женщина средних лет, заурядной внешности: ни красивая, ни страшненькая, типичная представительница женщин в нашем городе; осталась один на один с предметом, лежащим в таком месте, предметом, олицетворяющим все зло на этом свете; конечно, в этом факте должен быть какой-то смысл, как я уже говорил, я сначала увидел, как мобильник исчез, а на следующий день я увидел, как точно такой же телефончик появился в руках моей дочери. На одного человека, который на моих глазах избавился от этой вещицы, пришлось два человека, которые на моих глазах завладели ею, и один из них — моя дочь, а я даже не смог ей это запретить. Следовательно, вот в чем проблема: я не способен электризовать свою дочь так, как это получается у Карло, когда он говорит с ней о моде и о сливках общества, но все равно я не стал бы подкупать свою дочь мобильниками последнего поколения, хоть я и не могу защитить ее от зловредного влечения к подобным вещицам. Вот почему я говорю, что я ничего для нее не делаю. Я ни рыба, ни мясо. То, что я делаю для Клаудии, могли бы с успехом делать и достаточно добросовестная нянька или дедушка; а то, что делает для нее Карло три-четыре раза в году, когда вспоминает о том, что у него есть племянница, может сделать только он, ее дядя. И я ревную, потому что тогда выходит, если уж мне не удается спасти ее от очарования моды, от ее разноцветного чувственного шарма и мобильных телефонов, то было бы лучше, чтобы ее мечты об этом мире мишуры и блеска поощрял я, а не он. Да, я его ревную, мне стыдно, и я не знаю, как мне побороть свою ревность, потому что, когда ревнуешь к собственному брату, причина всегда одна и та же, а я не успел ею заняться, потому что наша мама умерла…