Алексей Хомяков - Светлое Воскресенье

• Название: Светлое Воскресенье
• Автор: Алексей Хомяков
• Жанр: Классическая проза

Единственный дошедший до нас беллетристический текст, принадлежащий перу А.С. Хомякова, — переложение повести Диккенса "Рождественская песнь в прозе" ("A Christmas carol in prose"), под названием "Светлое Воскресенье". Действие повести перенесено в Россию с ее характерными приметами, праздник Рождества заменен православным праздником Пасхи — Светлого Христова Воскресенья. Книга увидела свет в 1844 году, получила известность и надолго стала книгой для детского чтения.

---

— Покажи мне другую, оплакиваемую смерть, — сказал Скруг, — чтобы мне лучше понять все благословение иной жизни.

С этим словом они внезапно очутились в знакомом нам жилище Кричева, где они нашли жену его и детей сидящими вокруг топившейся печки. Все было тихо, очень тихо; маленькие, обыкновенно столько шумевшие дети сидели неподвижно в одном углу и смотрели пристально на Петрушу, который держал в руках книгу. Мать и дочери были заняты шитьем.

… И приял отрока, и поставил его посреди их…

Откуда же послышались эти слова Скругу? Не могли же они присниться ему; должно быть, что Петруша прочел их, когда они переступали порог; но отчего же он остановился и не продолжал дальше?

Мать положила свою работу на стол и закрыла лицо руками.

— У меня глаза начинают болеть от работы при свечах, — сказала она, желая скрыть слезы от детей.

Нет, не глаза болели у тебя, бедная мать! — а эти слова напомнили тебе про твоего бедного Степу, которого Богу угодно было взять от вас!

— Им лучше теперь, — продолжала она, отнимая руку от глаз, — но я ни за что бы не хотела, чтобы ваш отец это заметил; а ему скоро прийти домой, уже время. — И она принялась снова за работу.

— Да, уже время, — отвечал Петруша, закрывая книгу. — Но мне кажется, матушка, что в эти последние дни он ходит тише обыкновенного.

Несколько минут продолжалось молчание. Наконец, приободрившись, она сказала веселым, хотя и не раз вздрогнувшим голосом:

— Однако ж я хорошо помню, что он еще недавно хаживал и очень скоро, да еще с Степой на руках.

— Как же не помнить! — закричал Петруша, а за ним и другие дети.

— Но он был такой легонький, — продолжала она, снова наклонившись к своей работе, — но отец так любил его, что ему тяжко было носить его.

Она пошла навстречу ему, дети бросились тоже, а двое маленьких взлезли к нему на колени и обняли его ручонками. Он был очень весел с детьми и хвалил лежавшую на столе работу жены и дочерей. Но когда они сказали, что к воскресенью эта работа будет кончена, при слове “воскресенье” лицо его снова омрачилось.

— Да, в воскресенье, — продолжал он, — не забудем пойти на его зеленую могилку; мы часто будем ходить к нему, не правда ли? Я ему обещал, что приду в воскресенье. Мой бедный маленький Степа!

И он не выдержал дольше, и слезы ручьями покатились из глаз, и он вышел в другую комнату рядом, где еще стояла в углу маленькая пустая кроватка, и заметно было, что еще недавно покоилась в ней, на этих подушках, чья-то маленькая головка.

И долго-долго он стоял над нею, скрестив руки и в тихой молитве, пока успокоил душевное волнение и снова помирился с небом, которое отняло у него его любимого маленького Степу. Он воротился к своим, и они долго еще толковали между собой в семейном кругу. Отец рассказывал про необыкновенную благосклонность племянника господина Скруга, которого едва раз только видел и который, встретив его на улице и заметив, что он что-то невесел, спросил его, что случилось с ним.

— Тут я рассказал ему свое горе, а он сказал мне: “От души мне жаль вас, господин Кричев, и от души жаль вашу добрую жену”, — а как уж он про тебя узнал, между прочим, — уж, право, не знаю.

— Что, я добрая жена?

— Надеюсь, что это всякий знает, — заметил Петруша.

— Очень ловко замечено, мое дитя, — сказал Кричев. — Надеюсь, что да. И вот он мне дал свой адрес, говоря, что “если только могу чем-нибудь быть вам полезен, вы меня вспомните; пожалуйста же, заверните как-нибудь”. И не то чтобы он многое мог сделать для нас, но все это было сказано от такого доброго сердца, что, право, нельзя было не порадоваться. Словно он знал бедного Степу и вместе с нами жалел о нем.

— Я уверена, что он добрая душа.

— Да, а если бы ты еще видела его и с ним говорила. И совсем не мудрено, что найду через него другое место, получше, для Петруши.

— Петруша будет скоро уже сам по себе у кого-нибудь в подмастерьях, — сказала одна из девочек, — и важным человеком.

— Будет ли это или не будет, — продолжал отец, — но я уверен, что кому бы из нас ни пришлось расставаться, ни один из вас никогда не забудет бедного Степу. Не так ли, дети? Это ведь было наше первое расставанье…

— Нет, никогда! — кричали все в один голос.

— Верю вам, — продолжал отец, — и уверен, что пока мы будем помнить, как кроток и терпелив он бывал всегда, несмотря на страданья, которые ему посылал Господь, и как ни мал он был взят от нас, — между нами не будет никогда вражды и ссоры, ибо это значило бы забыть бедного Степу и изменить его памяти.

— Нет, нет, никогда! — кричали снова все в один голос.

— Итак, я снова счастлив, дети, если вы мне обещаете, что Степа, хотя и взятый от нас, будет всегда жить с вами памятью своей любви и кротости.

И с этими словами все бросились к отцу, чтобы обнять его: и мать, и дочери, и Петруша, и маленькие дети…

Бедный Степа, ты умер еще ребенком и не мог еще ничего сделать, ни дурного, ни хорошего, но ты был всегда любящ и кроток, и ты оставил за собой в твоем тесном кружку благословение любви и кротости! И этого довольно. Видно, что душа твоя была одна из избранных у Господа Бога!

— Дух, — сказал Скруг, — я чувствую, что нам скоро расстаться, скажи же, кто тот покойник?

Но Дух продолжал идти далее.

— Это мой дом, — сказал Скруг, когда они проходили мимо. — Покажи же мне, что будет со мною?

Дух остановился, но показал рукою в другую сторону.

— Дом мой вон где, — вскрикнул Скруг, — зачем же ты указываешь в другую сторону?

Но неумолимый указательный палец оставался недвижим, и вот они очутились за городом, на кладбище. Дух остановился между гробниц и указывал на одну из них. Скруг следовал за ним, дрожа всем телом. Призрак, казалось, остался тот же, но его походка получила новую страшную торжественность.

— Прежде чем я подойду ближе к этому камню, — сказал Скруг, — отвечай мне на одно: все эти тени — то ли, чему непреложно быть, или только то, что быть может? Дела человека приводят его неизбежно к известному концу. Но если он изменит свои дела? Так ли?

Но Дух оставался по-прежнему недвижим и указывал пальцем на гробницу. Скруг подполз к ней, дрожа всем телом и, следуя за пальцем, прочел на заброшенном камне следующую надпись: Петр Скруг.

— Так этот покойник, лежавший на постеле, был я?.. — вскричал он и упал на колени.

Дух тихо повел пальцем на него и потом от него к гробнице.

— Нет, Дух, нет! — Но Дух по-прежнему недвижимо указывал на камень. — Дух! — вскричал он, цепляясь за его саван, — выслушай меня: я больше не тот человек, что был, и я не буду больше тем, к чему вела меня моя грешная жизнь. И к чему было давать мне твой строгий урок, если для меня нет больше спасенья?

И в первый раз рука Духа задрожала.

— Добрый Дух, — продолжал он, пав ниц перед ним, — я знаю, что твое сердце говорит за меня. Обещай же мне, что я могу еще изменить эти тени, изменив свою жизнь.

Рука Духа дрожала.

— Я буду, обещаю тебе, строго соблюдать все праздники и от всей души воздавать всю должную честь Светлому Христову Воскресенью! Я отдам свою жизнь, чтобы сделать, по мере сил моих, вечное Светлое Воскресенье для моих страждущих братий! Я буду жить вами, настоящее, прошедшее и будущее, ибо каждый из вас, благодетельные Духи, открыл мне новое, неведомое мною дотоле, Божье благословенье в жизни, и уроки всех вас, благодетельные Духи! осветят и поведут за собой остаток моих дней на искупление всего, что доселе прожито мною в слепоте души и разума. О скажи мне, что я могу еще смыть с человеческого будущего тот страшный конец, к которому вела меня моя грешная, слепая жизнь!

И в своем отчаянии он схватил за руку призрака. Призрак хотел освободиться, но тот судорожно держал ее… Между ними завязалась борьба.

И он проснулся, стоя на коленях, с поникшей головой и с теплой, еще не остывшей молитвой на устах, чтобы небо сжалилось над его грешной душою и благословило ее на подвиг новой возрожденной жизни…

Глава V и последняя

И действительно, он стоял на коленях и на своей же постеле. Кровать была та же и комната та же, и, благодаря Бога, время еще его и будущее в его власти.

— Я начну новую жизнь и искуплю прошлую! — кричал Скруг впросонках и вскакивая. — Благодетельные Духи, прошедшее и настоящее, и ты, грозная тень будущего, — ты осенишь и поведешь за собой мое живое будущее на исправленье моей грешной, заранее схоронившей себя души. О Марлев! Мне никогда не забыть твоей услуги! И Светлое Воскресенье, над которым я еще недавно так издевался, как мне не благодарить и не благословлять тебя! На коленях благодарю вас, Марлев и Светлое Воскресенье!

Все это он говорил дрожащим голосом, всхлипывая и прерываясь на каждом слове… в каком-то странном полусне, в каком-то нерешенном состоянии духа, равно принадлежащем этому и тому миру. Он, казалось, продолжал наяву и с открытыми глазами свой прежний сон, — был не в силах освободиться от его оглушающих впечатлений и очнуться на мир действительный, хотя глаза его и были открыты…