Алексей Хомяков - Светлое Воскресенье

• Название: Светлое Воскресенье
• Автор: Алексей Хомяков
• Жанр: Классическая проза

Единственный дошедший до нас беллетристический текст, принадлежащий перу А.С. Хомякова, — переложение повести Диккенса "Рождественская песнь в прозе" ("A Christmas carol in prose"), под названием "Светлое Воскресенье". Действие повести перенесено в Россию с ее характерными приметами, праздник Рождества заменен православным праздником Пасхи — Светлого Христова Воскресенья. Книга увидела свет в 1844 году, получила известность и надолго стала книгой для детского чтения.

---

И он говорил так: не презирай в своей слепой гордости ни одного из этих несчастных, как ни черно его преступленье и ни грязен его порок. Знал ли ты когда нужду и голодную нищету? И дышал ли ты с детства воздухом, уже зараженным пороком? И знаешь ли ты, сколько весит в этих пороках и преступленьях людей, твоих братий, тот избыток земных даров, которым тебя наградила прихотливая судьба, и сколько ты сам в них участник одним твоим богатством, которое ты безумно копишь или расточаешь. Там, где бы расцвести всей свежей, благоухающей прелести детства, — там голодная нужда и забота заранее провели свои тяжелые борозды на нежных чертах; детский лепет уже заражен хулою, которую он слышит, ясные и светлые образы уже заслонены на молодом челе грозными тучами будущего и ядовитым прикосновением порока… А раз первый шаг в нем сделан и душа получила свой сгиб ко злу, и нету любящего сердца, чтобы уберечь и спасти ее, — тогда нет более того униженья человеческого достоинства, до которого она не могла низойти! (разве Господь над нею сжалится и пришлет своего ангела-хранителя?..) И лукавый гнездится тогда в душе, которая, казалось, сотворена была, чтобы петь вместе с ангелами Божью хвалу… И что же ты после этого, если ты не знавал нужды, и любовь матери, и разум отца от колыбели стояли над тобой ангелом-хранителем, и ни один нечистый образ, ни одна нечистая мысль не смели коснуться и бросить тень на твое светлое, прозрачное, как светлый Божий день, существованье!.. А душа в тебе черства к добру, и сердце порочно… А если б ты был и праведник, можешь ли еще гордиться собой и считать себя лучше другого?

Скруг иногда вздрагивал при таких словах и пробовал сказать что-то, но слова замирали на устах.

Но вдруг пробило двенадцать, Дух и все исчезло, и он снова очутился в своей комнате, и при последнем ударе колокола вспомнил о предсказанье Марлева, и, подняв глаза, увидел перед собой торжественный призрак, окутанный с ног до головы в черный саван и, как туман стелется по полю, несшийся к нему навстречу.

Глава IV

Дух приближался тихо, торжественно и безмолвно. Когда он подошел к нему, Скруг невольно упал на колени, ибо в самом воздухе он, казалось, разливал вокруг себя мрак и таинственность. Он весь был закрыт черною мантиею, которая скрывала от Скруга его голову, лицо и фигуру, так что видна была одна повелительно распростертая рука. И если бы не эта рука, то трудно было бы отличить его от густого мрака, в котором он двигался.

Скруг мог разобрать только, что призрак был высокого, величественного стану. Он стоял молча и недвижимо, и его присутствие невольно наполняло Скруга каким-то благоговейным страхом.

— Я перед Духом будущего? — спросил Скруг.

Дух не отвечал, но указал рукою вперед.

— Ты мне покажешь тени того, чему еще быть впереди! так ли, Дух? — продолжал Скруг.

Верхняя часть савана сжалась на минуту в складки, как будто казалось, что Дух кивнул головой. Другого ответа не было.

Хотя Скруг уже успел привыкнуть к обществу Духов, но им овладел такой страх перед той новой безмолвной тенью, что ноги дрожали под ним и он чувствовал себя едва в состоянии за ним следовать. Дух приостановился на минуту, как будто заметив это и давая ему время оправиться; но Скругу вовсе не было легче от такой благосклонности Духа. Его проникал какой-то темный ужас при одной мысли, что из-за черного савана на него устремлены два блестящих таинственных глаза…

— Дух будущего! — вскрикнул Скруг. — Я боюсь тебя больше обеих теней, твоих предшественниц; но я знаю: ты пришел ко мне с добрым намерением, и сам я надеюсь быть скоро другим человеком, и потому готов всюду за тобой с благодарным легким сердцем.

Но ответа снова не было, и рука только показала пальцем прямо вперед.

— Веди же, — сказал Скруг, — веди, ночь коротка и время дорого; я знаю это, веди же, призрак.

Дух понесся, и за ним некая другая невидимая сила схватила и повлекла Скруга.

Нельзя сказать, чтобы они вошла в город, потому что, казалось, дома и улицы сами собой вырастали из земли вокруг них и снова исчезали вслед за ними. Наконец они очутились на бирже, среди купцов, которые спешили туда и отсюда, звенели золотом в кошельках, толковали кружками о делах своих или смотрели на часы, перебирая в руках толстые золотые печати. И все так же, как и всегда… и как часто сам Скруг видал такую сцену и бывал в ней актером.

Дух остановился пред одним небольшим кружком.

— Нет, — говорил один толстый господин с выпятившимся подбородком, — я хорошенько не знаю этого, только знаю, что он умер.

— Когда умер? — спросил другой.

— В эту ночь, кажется.

— Что с ним такое было? — спросил третий, взяв значительно щепоть табаку из толстой золотой табакерки. — Я уже думал, что он никогда не умрет.

— Бог весть что, — сказал первый, зевая.

— Что сделал он с своими деньгами? — спросил подошедший господин с красным лицом и толстым, сизым, почти висевшим носом, точно у индейского петуха.

— Я ничего не слыхал, — сказал, снова зевая, господин с длинным подбородком. — Знаю только, что мне они не достанутся и что на похороны свои он, вероятно, тоже многого не истратит; да и правда: некому пойти на них.

— А что бы нам всем отправиться компанией? — заметил другой, смеючись.

— Я бы пошел, если бы знал, что будет хороший завтрак, — отвечал господин с отвислым носом.

— Да ему и в гробу не соснется при одной мысли, что угощают нас на его похоронах, когда и от живого никто не видал рюмки водки или куска хлеба закусить поутру, — заметил кто-то.

С этими словами поднялся новый хохот.

— Видно, что я еще самый бескорыстный изо всех вас, — продолжал первый, — потому что никогда не завтракаю, и я готов идти, если найду товарища. Впрочем, когда хорошенько подумаю, мне кажется, у него не было лучшего друга на свете, потому что мы всегда очень дружески разговаривали, когда встречались на улице.

Все разговаривавшие, однако ж, разошлись и смешались с другими кружками. То были все знакомые Скруга. И он уже собирался спросить у Духа объяснения, что значили эти толки, но призрак понесся далее вдоль улицы, указывая рукою на две фигуры, разговаривавшие между собою. То были также его знакомые, люди очень богатые и с большим весом в деловом мире, около которых он всегда очень ухаживал и очень старался, чтобы стоять высоко в их мнении. Он стал прислушиваться.

— Как вы сегодня? — говорил один.

— Слава Богу, — отвечал другой.

— А знаете ли, что старая карга наконец доплела свой век?

— Да, я слышал, — отвечал тот, — а не правда ли, холодно?

— Да, порядочно…

— Простите! — и они разошлись; более ничего не было сказано.

Скруг сначала не мог понять, какую важность мог придавать Дух таким пустым, по-видимому, разговорам, но, подозревая в них другой, скрытый смысл и тайный урок для себя, он не проронил ни одного слова и надеялся, что появление его будущего себя, как он того ожидал по примеру первых двух ночей, даст скорую разгадку всему.

Они в это время проходили мимо его конторы, и он заглянул в окошко, надеясь там увидеть себя, но к его удивлению за большим столом сидела какая-то другая фигура.

Он обернулся как бы с вопросом, — но перед ним в том же мрачном и спокойном положении стоял призрак с простертою рукою, и ему казалось, что мрачные блестящие глаза смотрели на него сквозь черный саван. Он невольно вздрогнул всем телом и почувствовал холод во всех жилах… а между тем они очутились уже далеко. Он увидал себя в отдаленной части города, в которой прежде этого никогда не бывал и знал ее только по ее дурной славе. То был ряд низеньких, грязных, полуразвалившихся домов, из которых отовсюду выглядывали нищета и лохмотья, из низеньких окон раздавались громкие пьяные крики и песни, на улицах встречались одни оборванные фигуры и пьяные лица. В одном из закоулков глухого переулка они остановились перед полурастворенною дверью, из-за которой выглядывала старая оборванная фигура, сидевшая на прилавке, а около нее были навалены целые кучи всяких грязных лохмотий, ломаного железа, битого стекла и всякой тому подобной дряни.

Скруг и призрак остановились перед дверью в ту самую минуту, как в нее прокрадывалась закутанная в платок женщина с толстым узлом под мышкой. Но едва она взошла, как другая женщина с таким же узлом тихонько прокралась вслед за нею. Казалось, они очень удивились, когда увидели себя друг против друга, но, наконец, кончили громким хохотом, к которому скоро присоединился и сам хозяин.

— Надо же, случай такой, чтоб мы сошлись обе здесь, вот уж судьба так судьба! — говорила одна из них.

— Вы, кажется, не могли встретиться в лучшем месте, — отвечал хозяин, — и все мы, надеюсь, старые знакомые! Но прошу пожаловать во внутренние покои, между тем позвольте запереть дверь.