Евгений Поселянин - Русские подвижники 19-ого века

• Название: Русские подвижники 19-ого века
• Автор: Евгений Поселянин
• Издательство: И. Д. ТУ3ОВ. Гостиный двор
• Жанр: Религия
• Год: 1910

Скромный труд этот собран для верующих, для укрепления в них мысли, что все та же веет над миром сила Христова, и те же дивные дары посылает Бог тем, кто искренно за Ним идет. И что русский народ поныне в лучших людях своих тот же богоносец, каким был всегда.

Е. Поселянин.

---

В 1818 г. г-н Станевич составил книгу "Беседа на гробе младенца о бессмертии души, тогда токмо утешительном, когда истина оного утверждается на точном учении веры и Церкви". Книга эта довольно резко обличала лжеумствования так называемого "духовного христианства" — распространявшиеся чрез повременные издания и переводные сочинения (Эккарстгаузена, Юнг-Штиллинга, г-жи Гюион и др.). Ревнуя о чистоте веры, архимандрит Иннокентий, которому пришлось, в качестве цензора, просматривать эту книгу, не задумался пропустить ее, как вполне согласную со взглядом православной Церкви.

Архимандрит Филарет (впоследствии митрополит московский) еще раньше советовал Иннокентию быть осторожнее в своем неодобрении так называемого "духовного христианства". — "Нам, двум архимандритам, говорил он, не спасти Церковь, если в чем есть погрешности, а лучше обращаться к митрополиту, которого голос имеет более силы, нежели наши оба". Но Иннокентий держался того мнения, что должно поступать прямо, не заботясь, увенчается ли исполнение дела успехом.

"Не говорить — так писал он потом — правды тому, кому должно, значит из страха робеть или из человекоугодия по-видимому терпеть: не говорить, потому что не видишь успеха. Успех не наше дело, а Господне; наше дело свидетельствовать потому во славу Господню".

Книга была издана и вызвала негодование и месть князя Голицына, и раньше весьма хорошо знавшего несочувственное отношение Иннокентия к так называемому "духовному христианству".

Автор книги, бедный, беззащитный человек, был выслан из Петербурга; на книгу наложен Высочайший запрет (6 января 1819 г.) "с тем, чтоб сделан был строжайший выговор за неосмотрительность по пропуску сочинения, стремящегося истребить дух внутреннего учения христианского. Автор к суждению о бессмертии души привязал защищение нашей Греко-Российской Церкви, тогда как никто на нее не нападает. Книга сия совершенно противна началам, руководствующим христианское наше правительство по гражданской и духовной части".

Было ясно, что и Иннокентию не долго придется оставаться в Петербурге.

Через шесть лет на имя Министра Народного Просвещения — истинно русского человека — А. Н. Шишкова, последовал указ, где сказано: "Многие, к вере относящиеся книги, часто содержащие ложные и соблазнительные о священном писании толкования, печатались в частных типографиях без всякого Синодского рассмотрения и, напротив, книги, в духе нашей православной веры написанные, подвергались строгому запрещению. Таким образом и книга под названием: "Беседа на гробе младенца о бессмертии души" была запрещена и отобрана. Потому, выше означенную книгу, запрещенную, ныне митрополитом рассмотренную и одобренную, повелеваем дозволить печатать и продавать". Так разрешилось это грустное недоразумение, вызванное ложною ревностью.

Чувства Иннокентия во время воздвигнутого на него гонения можно видеть из писем его к одному преданному ему лицу: "Приятно, — пишет он 7 января, — приятно слышать обвинения в том, к чему отнюдь не причастен и в чем успокаивает совесть". От 8 января: "Выговора еще не слышу, тем более слабеет слабая душа моя. Видясь с князем во дворце в Крещение, заметил я, что он глубоко оскорблен. — Но, между нами сказать, — молился я за него во время приношения Господу бескровной жертвы, и не знаю, отчего, с умилением сердечным, слезным — так Бог послал, — и смягчилось сердце… Если между мною и князем А. Н. не будет мира, то трудно мне являться в собрание к нему, и ему трудно будет терпеть меня. Таким образом, я как сор петербургский, как умет духовный, должен быть выброшен из Петербурга. Если и то угодно Господу, то, верно, к пользе общей, других и моей… Жаль, очень жаль, что бедный сочинитель, коего сочинение мною пропущено, в 24 часа выслан из города. Этому и я, безрассудный грешный, причиною. Если бы не пропускал его книги, он был бы в своем месте, при должности и в покое".

Архимандрит Иннокентий был назначен на Оренбургскую кафедру и 2 марта рукоположен во епископа в Казанском соборе. При посвящении лицо его сияло духовною радостью. Вечером в келлии своей он сказал пришедшему к нему иноку: "Я раб недостойный, а почтен святейшим саном!" — и воспел благодарственную песнь Владычице: "Свет превечный!" потом "Се жених грядет в полунощи". Глаза его были полны радостных слез. Наконец, он в восторге запел: "Чертог Твой вижду, Спасе мой!"

Между тем здоровье Иннокентия все ухудшалось. "Мой путь до Москвы недалек, — писал он, — а смерть еще ближе. Когда придет, неизвестно, а известно, что нечаянно".

22 марта, по предстательству митрополита у Государя, во внимание к слабому от природы здоровью, изнуренному учеными и служебными занятиями, Иннокентий был перемещен на кафедру Пензенскую и Саратовскую, и ему предложено спешить в Москву, где ему предписывалось, за смертью московского архиепископа, рукоположить одного епископа.

В день отъезда проститься к преосвященному Иннокентию собралось много народа; ученикам своим он дал каждому по проповеди своей, говоря: "Я дарю вам это в память меня и для того, чтобы, по времени, сличая свои труды с моими, могли сказать: вот как слабо прежде писали. Я вас любил и желал осчастливить вас. Но теперь я разлучаюсь с вами, поручая вас Богу. Учитесь терпению".

Почитателям своим много дал он вещей на память.

"Сейчас сажусь в возок, — писал преосвященный. Помолитесь, чтоб Господь подкрепил мою действительную слабость. Какая тяжесть лежит на голове, глазах, уме и еще более на сердце. Чем благословит Господь настояний выезд? Все Ему предаю; только бы руки, коими предаю себя искренно, к Нему простирались Единому — вот мое желание".

Переезд в Москву совершенно изнурил Иннокентия, и он еле мог совершить рукоположение.

Чрез силу в четверг выехал на наречение, возвратился оттуда в полуобмороке.

"В воскресенье служил в Успенском соборе, рукополагал.

Един Господь дал силы совершить такое великое дело. Зрители сомневались, совершу ли начатое. Я сам и трепетал, и был в полуобмороке, и надеялся, и чуть веровал милости Господа…

По окончании литургии едва добрался до кареты, и чуть помню, как возвратился в квартиру, где и лечусь. Пока не выздоровею, в Пензу не поеду; пусть как хотят о том судят".

Служение в холодном в то время Успенском соборе окончательно разбило здоровье Иннокентия.

Три месяца должен он был прожить в Москве. Болезнь его была, по-видимому, водяная. Сперва во многом он терпел недостаток; но потом его окружили заботы благочестивых лиц, тронутых положением гонимого страдальца. Так сбылись слова странника. Особенно много помогла незабвенная православною ревностью графиня А. А. Орлова. Вообще, много страдал он и нравственно. Разразившаяся над ним гроза глубоко потрясла его кроткую душу. Это видно из следующих слов письма его, в которых слышится глубокая боль: "Есть во мне боязнь людей, чтоб не сделали мне зла, родившаяся во мне по болезни". Когда, наконец, можно было преосвященному ехать, графиня послала с ним врача, окружила его удобствами и оплатила всв дорожные расходы. Ехали шагом.

"Помолитесь, писал он с дороги, чтоб Господь благословил путь и жизнь и облегчил болезнь для продолжения телесной жизни, которую по благости Его хочется хотя некоторыми отрывками посвятить Его святому имени".

21 июня Иннокентий въехал в Пензу. Была ясная погода. Народ стоял по обеим сторонам улиц, а около собора и в соборе была толпа. Все были встревожены болезненным видом нового архипастыря: лицо его было бледно от сильных страданий, и голос дрожал от слабости. По совершении молебствия преосвященный сказал слово о мире. Несмотря на болезнь, он не пропускал ни одного праздника и воскресенья без служения и проповеди. Поучения его производили неотразимое впечатление на паству, — он проповедывал со слезами. Совершая бескровную жертву, он одушевлялся новою жизнью, и особенно во время призывания на Дары Святого Духа. Со слезами падал он ниц, и, несмотря на тяжесть облачения для болезненного его тела, не позволял диаконам поддерживать себя. Он до того погружался при служении в молитву, что однажды, когда после херувимской случилось волнение между присутствующими, так как в том же архиерейском доме произошел пожар, — он ничего не заметил.

Труды по устроению епархии предстояли обширные; духовенство не было на должной высоте; необходимых удобств жизни не было; дом был, как "шалаш или плохой трактир", полы подымались при проходе по ним, стекла закопчены и составлены из битых кусочков, везде протекало; казенный лесничий завладел архиерейскою землею. Все надо было исправить и уяснить.

Быстро осмотрев городские церкви и побывав на испытаниях в семинарии, гимназии и духовном училище, преосвященный отправился по епархии. Его огорчила бедность церквей — в некоторых не было ни библии, ни книг, составляющих круг церковный. Риз по три-четыре, одна шелковая, остальные холщевые. Посещение Саратова произвело отрадное впечатление на архипастыря; в нем уже было 10 храмов. В соборе преосвященный Иннокентий сказал проповедь на текст: "Возвеличим Господа со мною и вознесем имя Его вкупе". "Когда я произнес — пишет он — к народу: "Возвеличим Господа со мною!" мне хотелось обнять всех и во едином союзе возвеличить беспредельно Великого; собрание было немалочисленно: собор, его крыльцо, притвор и окна наполнились зрителями".