Елена Морозова - Калиостро

• Название: Калиостро
• Автор: Елена Морозова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03449-5

Масон, пророк и вызыватель духов, этот сицилиец, чье настоящее имя Джузеппе Бальзамо, обладал поистине неистощимой изобретательностью и незаурядными гипнотическими способностями, позволившими ему заморочить голову едва ли не всей просвещенной Европе. Но, уверовав в свою звезду, Калиостро не заметил, как стал разменной монетой в политических играх сильных мира сего, напуганных французской революцией. Пышный шлейф слухов, сопровождавший каждый шаг Калиостро, уже при жизни превратил его в личность загадочную, ставшую неистощимым источником вдохновения для писателей, поэтов, мистиков и оккультистов. В настоящей книге, основанной на обширном документальном материале, Бальзамо-Калиостро представлен человеком своего времени, не только талантливо эксплуатировавшим извечные человеческие страсти, но и сумевшим уловить духовные искания своих современников. А верить или не верить в бессмертие божественного чародея Калиостро — дело самого читателя…

---

Прав был Саразен или нет — не скажет никто. События во Франции, раскачивавшие всю Европу, отодвинули Калиостро на второй план. После оглашения приговора о магистре вспомнил кардинал Роган и обратился к Саразену с просьбой ссудить денег для организации освобождения своего бывшего друга и учителя. Просвещенный банкир, у которого в январе 1791 года после долгих мучений скончалась жена, ответил отказом, прислав кардиналу исполненное горечи письмо: «Суета сует, сударь, все кругом суета. […] Следуя неисповедимыми путями Провидения, вы, сударь, потеряли то, о чем не стоит даже говорить, не то что жалеть. Быть может, вам следует подумать о том, что ожидает нас в лучшем мире». Еще несколько человек также обращались к Саразену с просьбой о деньгах для организации побега Калиостро, но все они получили отказ: банкир был уверен, что просители просто хотели выманить у него деньги. Граф д’Эстийяк даже прислал Саразену разработанный им план побега, но Саразен не поверил ему. «Благодарю вас, сударь, за известия о моем несчастном друге, — написал он в своем ответе. — Если вам удастся еще что-либо узнать о нем и вы не сочтете за труд сообщить эти сведения мне, я буду вам очень благодарен. Я всегда считал, что, как это бывало раньше, друг мой стал жертвой собственного образа действий. Я уверен, что он и сегодня выйдет из застенков инквизиции, как выходил из Бастилии и дважды из тюрем Лондона. Поэтому мне кажется, что вмешательство мое не только не принесет пользы, но лишь испортит дело. Так что я не намерен понапрасну растрачивать деньги, тем более что в последнее время вынужден сократить свои расходы; путешествия свои я все совершил… осталось последнее. Поэтому я не вижу, как моя дружба, сколь бы жаркой она ни была, сейчас может быть ему полезна». Д’Эстийяк настаивал, и Саразен ответил: «Интерес, питаемый мною к человеку по имени Калиостро, не относится к его земной жизни. Убежден, он всегда будет несчастен, ибо сам этого хочет; если бы он этого не хотел, он жил бы счастливо и благополучно». Вот, пожалуй, и все поползновения вызволить Калиостро из крепости… И никаких пяти тысяч вооруженных масонов.

Для магистра появление визитеров закончилось плохо: из камеры под крышей его перевели в камеру-колодец. Перемена камеры вызвала настолько бурный протест Калиостро, что кардинал Дориа насторожился и велел как следует осмотреть Сокровищницу. Оказалось, что несколько прутьев в решетках на окне проржавели и их легко можно было сломать руками. Впрочем, за время своего заключения узник настолько растолстел, что даже если бы ему и удалось выломать решетку, он не смог бы пролезть в узкое окошко.

Камера-колодец находилась на втором этаже, в самом центре крепости, и имела размеры: 3,4 метра в длину, около трех метров в ширину и три метра в высоту, внешняя стена была толщиной в 1,25 метра. Через единственное окошко размером 30 на 70 сантиметров, забранное тройной решеткой, можно было увидеть зеленые холмы и кусочек селения Сан-Лео с приходской церковью и собором[77]. Но так как оконный проем затягивала промасленная ткань, созерцать раскинувшуюся за решеткой красоту Калиостро не мог. До него долетал лишь мелодичный перезвон колоколов, созывавших селян на молитву. Как пишет Невио Маттеини, дотошный исследователь архивов города Пезаро, где хранятся документы, относящиеся к пребыванию Калиостро в крепости Сан-Лео, в те времена проникнуть в камеру-колодец можно было «с помощью лестницы в пятнадцать ступенек»6. Не совсем ясно, была ли это обычная лестница, которую опускали в расположенный на потолке люк, через который заключенному опускали еду, или все же для тюремщиков существовал более удобный проход. (Дверь, что ведет в камеру сегодня, в то время была заложена.) Многие пишут, что Калиостро также спустили в камеру через люк, но это сомнительно, особенно если за время пребывания в Сокровищнице он, как уже говорилось, изрядно растолстел.

Перед переводом в новую камеру тщательно обыскали и самого Калиостро и нашли у него небольшой карманный календарь, оставленный ему конвоиром Гриллони, на обложке которого рукой магистра было начертано: «Пий VI добился моего осуждения в угоду королеве Франции. Горе Франции, горе Риму и всем, кто с ними заодно». Вместо пера Калиостро использовал соломинку из тюфяка, а чернила получил из смеси свечного нагара с собственной мочой. Увидев, как заволновались тюремщики, найдя у него в кармане исписанный листок, Калиостро обрадовался: кажется, он нашел занятие, которое не только развлекало его, но и досаждало его врагам.

Вряд ли Калиостро серьезно задумывался о возможности побега: его слишком хорошо охраняли. Но ему совершенно необходимо было чем-то занять время, а от благочестивых книг, данных ему тюремным священником, у него скулы сводило от скуки. Его холерическому темпераменту требовался выход. В знак протеста против перевода его в Колодец Калиостро отказался от пищи, даже от своих любимых, сдобренных сливочным маслом неаполитанских макарон. Голодовка вызвала подозрения — не нашел ли узник способ бежать и теперь для этого худеет? Все принялись уговаривать магистра прекратить голодать. Успеха достиг только специально присланный в крепость доминиканец отец Бусси.

После длительного голодания Калиостро выглядел изможденным; в нем теперь не сразу можно было узнать прежнего толстяка. Здоровье его также изрядно ухудшилось, и не только физическое, но и психическое. Есть предположения, что во время заточения в Сан-Лео у него случилось несколько микроинсультов, однако при тогдашнем состоянии медицинской науки их не сумели распознать. Калиостро обуревала жажда деятельности — единственное, что спасало его от мрака и мглы, в которых тонули дни, недели и месяцы. С одной стороны, ежедневные обходы — ранним утром и в одиннадцать вечера — служили ему часами. С другой стороны, он видел — а когда не видел, то чувствовал, — что в люке, откуда ему спускали еду, постоянно открыт «глазок», дабы сторож знал, чем занят узник, и эта слежка крайне его раздражала. Однажды он не выдержал и в знак протеста швырнул ночной горшок в голову совершавшего обход капрала. Тогда комендант приказал принести в камеру цепи и кандалы и вмуровать их в стену — для устрашения строптивого заключенного. Но Калиостро уже ничто не могло напугать. Оторвав от своего лежака доску, он извлек из нее длинный гвоздь и каким-то образом изготовил из него острый стилет, причем, как утверждают многие, лезвие этого стилета было «светлым и острым как бритва». Относительно стилета из белой стали можно усомниться, но острую заточку магистр вполне мог изготовить. Для каких целей? Сказать трудно, ибо ни попыток нападения на сторожей, ни каких-либо следов подкопа отмечено не было.

Затем Калиостро стал требовать исповедника, утверждая, что ему необходимо покаяться и сообщить чрезвычайно важные для папы сведения. Но когда к нему пришел тюремный капеллан, он не стал с ним разговаривать, заявив, что говорить будет только с равным себе по «уму и образованности». Есть версия, что, когда к нему в камеру прислали нового исповедника, Калиостро убил (или оглушил) его, переоделся в его одежду и направился к выходу из крепости. Но кто-то из часовых то ли спросил его о чем-то, то ли попросил благословения, а он то ли не ответил вовсе, то ли ответил невнятно… Итог плачевный: беглеца поймали и водворили обратно в камеру. Неудивительно: одиночество и мрак, отсутствие восторженной аудитории, энергией которой подпитывался говорливый Калиостро, губительно отразились на его психическом состоянии; когда он очутился на залитом солнцем дворе, мысли его пришли в смятение и обмануть бдительный караул он не сумел. Не исключено также, что у него начала развиваться афазия[78] — как следствие локальных поражений коры головного мозга…

Не получив желаемого исповедника, Калиостро принялся испещрять стены загадочными знаками и письменами, именами, обрывками слов, проклятиями и «от имени Алессандро I, Великого Магистра и Милостью Божией Основателя Египетского ордена» писать странные распоряжения своим последователям… Для письма он использовал ржавчину, смешанную с мочой, кровь из пальца и даже, как пишет Мак-Колман, собственные экскременты. Для уничтожения рисунков и письмен Калиостро приходилось вновь возвращать в Сокровищницу, а стены Колодца отмывать.

Мгла безумия неуклонно сливалась с мраком тюремным. Узник прятал куски мяса из супа, а потом швырял ими в караульных. Устраивал скандалы, когда считал, что еду ему подали не на льняной салфетке, и возмущался дурной стиркой его чулок. То называл себя истинным католиком и требовал освободить его, то хвастался, что не признает ни папы, ни его веры, и требовал казнить его как еретика. Заявлял, что он самый гнусный человек на свете, просил не обращаться к нему на «вы» и называть не «синьором», а просто Джузеппе. Чтобы утихомирить его, а также чтобы он не размозжил себе голову о решетку, на него надели кандалы и посадили на цепь. Когда он попытался отравиться, съев спрятанный под кроватью кусок протухшей рыбы, его на некоторое время перевели на хлеб и воду. Он рисовал на стенах Деву Марию, а рядом себя, кающегося грешника, с распятием и прижатыми к груди руками. Несмотря на отсутствие должного освещения, талант рисовальщика не покинул Калиостро, и коменданте сожалением приказывал стирать картины узника. Если бы Семпрони, регулярно писавший отчеты сначала кардиналу Дориа, а затем его преемнику, не получал постоянно указаний о «приумножении бдительности», предупреждений о том, что узник хитер и притворяется, возможно, он бы облегчил тюремную жизнь Калиостро, ибо сам он, в сущности, не желал ему зла. Ненависть к Калиостро питал капрал Марини: когда в его дежурство у узника случался приступ буйства, Марини, желая его успокоить, бил его.