Сергей Сергеев-Ценский - Том 8. Преображение России

• Название: Том 8. Преображение России
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Издательство: Правда
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

В восьмой том вошли 1, 2 и 3 части эпопеи «Преображение России» — «Валя», «Обреченные на гибель» и «Преображение человека».

Художник П. Пинкисевич.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

От лошадиных зубов погиб уже здесь в «Наклонной Елене» один коногон: это было года за три до Матийцева. Такая же, как Зорька, строптивая лошадь изловчилась ухватить мальчишку Васюка за пояс, схватила и понеслась с ним по штреку. Забилась в дальний угол и тут, остервенев, должно быть мгновенно взбесившись, вцепилась в горло зубами. Слышали из ближнего забоя, — вскрикнул кто-то раз, два, но больше не вскрикивал, а потом долго ждали вагончиков с углем и не дождались, и когда пошел Автоном Иваныч, чтобы дать Васюку нагоняй, он наткнулся на обезумевшую окровавленную лошадь, разрывавшую тело Васюка в мельчайшие клочья.

— С бородкой была, вороная! — говорил потом Матийцеву Автоном Иваныч, блестя донскими глазами. — И вот мой совет вам: никогда, ни под каким видом не покупайте лошадей с бородкой, особенно вороных: аномалия, атавизм! Весьма вредные, стервы!.. Я тогда вашему предместнику говорил, — засмеялся и ручкой помахал, а небось, как увидел, что она с Васюком сделала, — ей-богу, верите ли, на глазах слезы… С бородкой эту стерву, я, конечно, тут же убил кайлом в левый глаз. У нас на Дону так: в чем, в чем, а в лошадях понимают.

Над собранными в гробу кусочками тела Васюка тупой формалист Фома Кукла, не спеша и размашисто, как позволил длинный крест, написал:

   Кр

   Та

Василий Филатов

   Гу

   Ма

   У

 Жития 17 лет

   Иса

   во

   се

   Бы

   ст

   ро

   ва

Больше ничего не прибавил, как будто погиб человек не такой ужасной смертью, а мирно был взят ангелами прямо с цветущих полей Тамбовской губернии, Моршанского уезда, Исадской волости.

И вот теперь что-то похожее: Зорька и Божок, только не Зорька Божка, а Божок хочет съесть Зорьку. И съест, пожалуй: у него зубы, как у медведя. Как заладил, так и рычит все:

— Я тебя зад-душу! Я тебя съем! Съем!..

Подойдя, Матийцев с минуту стоял и глядел. Улыбнулся было, но смешно не было. Спросил только:

— Ты что, Божок?

Осветил своей лампочкой его, лошадь, вагон. И Зорька была вся в поту, грязи и крови, и Божок был весь в угле, поту, грязи и крови, а забурившийся, может быть, в сороковой раз, вагон пьяно торчал боком над рельсами.

В конюшне Зорька была статная, красивая лошадка, буланая, с тонкой умной мордой, и теперь ее стало жалко.

— Ты что?.. Ты ее не ешь… Давай помогу.

И, отставив лампочку, Матийцев взялся было за вагон, но Божок не подвинулся к нему; он сказал, отдуваясь, мрачно:

— Мне кажется, я ее убью.

— Ты что, устал с ней?

— Ее осталось только убить.

Матийцев попробовал было поднять вагон, но тут же увидел, что не может: нужно было знать сноровку коногонов, подымавших как-то «на лимонадку», — спиной.

— Ну-ка, берись, Божок.

Но Божок стоял, как медведь, исподлобья глядя на пышущую морду лошади, носившей боками. Лица его ясно не было видно — так, тени одни, — неприятные тени.

— Берись, говорю!

Но Божок качнул головою:

— Я уж сто разов за него бралси… «Берись»!

— Ты что это?

— «Что»! Ничего, «что»… Вот и становь сам.

— Ты что это, а, болван? — повысил голос Матийцев. — Ты видишь, с кем говоришь?

— Ее осталось только убить.

— Станови вагон, я говорю! Не рассуждать!

— Завизжал… Становь сам… У тебя силы-то как у вола…

И вот теперь, едва ли не в первый раз в жизни, Матийцеву захотелось изо всей силы наотмашь ударить человека — Божка. Это был всего один момент, но такой острый: непременно ударить и разбить ему зубы в кровь. А потом вдруг вспомнил Матийцев, что будет завтра, в 11 часов вечера; мгновенно вспомнил, и мгновенно отбросились от него Божок, Зорька, вагон и штрек. Еще не разжал стиснутых зубов, а уж начал улыбаться, как улыбаются мудрые и лишенные ума.

— Сегодня в конторе расчет получишь, — с усилием сказал он. — Уходи наверх — слышишь?!

И пошел от Божка, чтобы найти кого-нибудь, кто бы взял Зорьку и отвез вагон.

— Ишь… «расчет!».. Цуцик паршивый!.. — рыкнул ему вслед Божок, а Матийцев изумленно остановился было, но подумал: «Не нужно уж мне… Ведь не нужно… Иду, распоряжаюсь… к черту! Зачем это? Не нужно!.. Чем может оскорбить меня это животное? — ничем ведь, ничем!.. Теперь ничем!..» И тут же: «Отчего же так хочется выбить ему зубы медвежьи?..» Опять хотелось до боли, и рука туго сжималась, дрожа крупно в локте.

И чем дальше он уходил от Божка, тем меньше мог себя сдерживать. Не хотел, но повторялось все время в мозгу: «Цуцик паршивый… цуцик паршивый…» И тут же: «Это меня? Меня?.. Как он смел, подлец?!»

Чуть только померещился вдали кто-то, Матийцев уже крикнул ему:

— Эй, ты! Кто там? Поди сюда!

Подошел артельщик Кравчук, шлепая по лужам.

Чуть узнав его, крикнул Матийцев:

— Убери Божка отсюда вон, к черту!

— Божка? Это — коногона?

— Вон его отсюда, к черту! Понял?

— Понял.

Но у Кравчука было свое: он и сам искал Матийцева, чтобы сказать ему:

— Александр Петрович, — я вам хотел изложить, — невозможно по десять рублей… Сосчитайте хоть сами; что же мне — своих докладать?.. За-ра-ботаешь от жилетки рукава!..

— После, после!.. В конторе скажешь. Гони его в шею! Возьми лошадь!.. Совсем вон, к расчету!

А в это время из бокового пролаза вынырнул Автоном Иваныч. Как всегда, веселый какой-то пьяной рудничной веселостью, подошел и сказал:

— Литерба-литербе!.. Здравствуйте еще раз. Кого к расчету, Александр Петрович?

Матийцев почувствовал, что он ему нестерпимо противен.

— Вот что… Автоном Иваныч… Вы сегодня же его долой… Божка. — Он остановился, чтобы объяснить, почему долой, и добавил: — Я с вечерним в Ростов, а вы тут уж сами… и наряд на завтра, и, главное, это чудовище вон!

— В Ро-сто-ов! — невинно протянул Автоном Иваныч. — Раз-влечься? — О Божке будто и не слыхал.

И, едва сдерживая себя, прикусив губы, Матийцев продолжал о Божке:

— Избил эту новую лошадь, Зорьку, до полусмерти… тоже коногон… И еще в пререкания со мною, чудовище этакое!

От ярко представленного оскорбления дышал он тяжело и смотрел на Автонома Иваныча злобно, а в правом локте все дрожало крупной дрожью, почти дергало, и сердце нехорошо билось.

Автоном Иваныч качнул головой.

— Ишь, скотина! Он не пьян ли?.. Выкинем вон, когда так… — Подумал и добавил: — А если простите его, может, и лучше будет: ведь он — дурак. Просто, мы его оштрафуем хорошенько. А работник, не говорите — коногон! И уж сколько лет он у нас… Мой вам совет, если хотите меня послушаться.

— На черта мне ваши советы?! Вон его, и больше ничего, слышите? Советы!.. И, пожалуйста, без советов! Осел!.. Вы — осел!

— Позвольте… вы… как это?..

— Вы слышали? Ну вот… И все. Осел!

Матийцев как будто теперь понял только, как давно и как сильно раздражал его этот черноволосый человек. Он ждал, не скажет ли тот еще чего, чтобы окончательно прорваться, и весь дрожал, но Автоном Иваныч, зачем-то осветив его, вдруг повернулся и пошел своей бодрой походкой к тому штреку, в котором остался Божок. Под качающейся лампочкой отчетливы были треугольные грязные брызги из-под его сапог. Матийцев некоторое время стоял, следя за перебоями сердца и этими брызгами, потом повернул к выходу — дальше идти не мог.

IV

Придя домой, Матийцев почему-то тщательно выбрился: клочковатая бородка, насмешившая Лилю, не нужна уж была теперь даже для шахты. Без нее лицо стало совсем юным, и Матийцев, отвыкший от него за год службы, долго рассматривал себя в зеркало.

Неистовое желание жить и спокойное желание умереть — это в сущности одно и то же, и Матийцеву казалось, что он понимает это вот теперь, когда собирается зачем-то в Ростов, надевает форменную тужурку, чистится щеткой.

По телефону Безотчетову позвонил, одевшись, чтобы сказать: «Уезжаю в Ростов вечерним; завтра вернусь», — и услышал знакомый горловой голос:

— А-а, как кстати! Знаете, у меня про-осьба… Маша, вот Александр Петрович, оказывается, едет в Ростов: он и завезет Мирзоянцу… Знаете, голубчик, посылать по почте и неудобно и долго, и главное, расписку мне нужно, — срочный платеж, — а вы ему передадите и получите…

— А где там этот Мирзоянц?

— Пошлю сейчас вам деньги, — пятьсот сорок, — и записку и адрес… Подождите. Вам еще два часа, есть время… Маша, займи Александра Петровича!.. Я — сейчас.

И Марья Павловна, молодящаяся дама, подошла к телефону и сказала томно:

— Здрассте… Вы — кутнуть едете?

— Н-нет… Совсем нет.

— О-о, «нет»! Знаем мы «нет»!.. Вот еще проиграете деньги в каком-нибудь клубе… Смотри-те! Погрозила вам пальцем.