Бернардо Ачага - Сын аккордеониста

• Название: Сын аккордеониста
• Автор: Бернардо Ачага
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-91181-098-0

Бернардо Ачага (наст, имя – Хосеба Ирасу Гармендия) – это самый сильный голос современной баскской литературы.

Его роман «Сын аккордеониста» был встречен с огромным вниманием, причем не только на родине писателя, – за три года он был переведен на 18 языков. Здесь вновь, как и в его рассказах и в книге Ачаги «Жители страны Обаба» (1988), звучит тема исчезающего мира. Подобно легендарному Макондо из «Ста лет одиночества» Гарсиа Маркеса, для юноши, главного героя романа, деревня Обаба – это малая родина, средоточие всего светлого и романтичного. Но, как всякий рай, этот для него потерян. Он больше никогда не увидит порхающих бабочек с нежными баскскими названиями. Случайно найденный список казненных, дневник времен гражданской войны и генерала Франко, предательский поступок отца – и обычной жизни приходит конец. Музыку, лекции, свидания сменяют листовки и взрывы. Юноша становится на сторону тех, кто ратует за баскскую автономию, будущих участников ЭТА.

---

У стойки кроме хозяйки ресторана оказались только мы двое. «Сусанна, я хочу задать тебе вопрос», – сказал я, заказав все необходимое. Она посмотрела на меня. У нее были светлые глаза, нечто среднее между синим и зеленым. «Не знаю, помнишь ли ты. Однажды мы беседовали о безвинных людях, которых расстреляли в нашем городке. Ты не могла бы сказать, как их звали? Я пишу рассказ, где речь идет о войне, и мне хотелось бы, чтобы там были реальные имена». Я пытался говорить самым что ни на есть безразличным тоном. «Вам нужны стаканы?» – спросила хозяйка, ставя на стойку пять бутылок пива. «Только три», – сказали мы. Адриан с Викторией пили из бутылок, из горла, по выражению Редина. «Это должен знать мой отец. Наверняка», – ответила Сусанна.

Неожиданно рядом с нами появился Сесар. «Что это должен знать твой отец, замечательный врач Обабы?» – спросил он. Сусанна принялась объяснять ему, пока я ходил расплачиваться за заказ. «Так значит, рассказики пописываем накануне выпускного экзамена? Мне следовало бы призвать тебя к порядку», – сказал Сесар, когда я вернулся. В каждой руке у него было по пиву. «Я только начал. У меня это не отнимает много времени», – попытался я оправдаться. Я захватил три бутылки, остававшиеся на стойке. «Стаканы и вермут уже на столе. Чего еще не хватает?» – спросила Сусанна, вернувшись с террасы, где сидели наши друзья. «Оливок», – в один голос ответили мы с Сесаром. «Если бы я надумал писать рассказ, то в качестве главной героини выбрал бы ее», – добавил Сесар голосом достаточно громким для того, чтобы Сусанна могла его услышать. «Большинство преподавателей безумны, Давид», – заметила мне она, прежде чем снова отправиться на террасу. Ее белые полотняные тапочки быстро скользили по полу ресторана.

«Сегодня я обедаю один, – сказал мне Сесар, прежде чем присоединиться к группе. – Хавьер идет в гостиницу, к сеньоре француженке». – «К Женевьеве?» – «Я не знаю, как ее зовут. Похоже, время от времени у нее возникает необходимость поговорить по-французски. А у Хавьера, как ты знаешь, в любое время возникает необходимость хорошо поесть». Он пристально посмотрел на меня из-за стекол своих очков.

Все-таки что-то в Сесаре не увязывалось воедино. Он говорил оживленно, но глаза его не выражали радости. «Возможно, – подумал я, – потому что это не первые его глаза, а вторые». – «Почему бы тебе не остаться пообедать со мной? – сказал он. – Конечно, это будет не банкет, как у Редина в гостинице, но, по крайней мере, это будет чистый обед. Жареное мясо и салат. Плачу я». Большинство слов были нормальными, произнесенными первым языком. Но что касается чистого обеда, то это выражение имело иной привкус, горьковатый. Словно в этот момент в разговор вступил его второй язык.

К нам подошел Редин, держа тарелочку с оливками. «Если вы обмениваетесь секретными сообщениями, то лучше вам пройти в отдельный кабинет. В противном случае садитесь с нами». – «Я позвоню маме по телефону и пообедаю здесь», – сказал я Сесару. «Очень хорошо, Давид», – сказал он, садясь рядом с Редином.

Пачка «Жана» лежала на столе. Перед нами стояли две чашки только что поданного кофе. «Знаешь, почему я начал курить эти сигареты? – спросил меня Сесар, зажигая сигарету и оставляя в стороне тему занятий, которая занимала нас до этого момента. – Из-за цветов на пачке, из-за красного и черного. Не знаю, известно ли тебе, что это цвета анархистов. Но не пугайся, не думай, что я анархист». Я молчал. «Это еще когда мне было четырнадцать лет. Представь себе, я курю с тех пор, – продолжал он. – И начал из-за своего отца. Он-то как раз был анархистом. И еще писал стихи, как вы с Хосебой».

Я наблюдал за ним, пока он размешивал ложечкой кофе. Его очки, его худое лицо, сигарета во рту; он казался таким, как всегда, преподавателем, занимавшимся с нами естественными предметами. Но за этой внешностью сейчас угадывался другой Сесар, глядевший своими вторыми глазами, говоривший своим вторым языком.

Он вдруг сказал: «Моего отца расстреляли здесь, в Обабе». И продолжал разглядывать кофе в чашечке, словно ему не хотелось его нить. Я встревожился: «А как его звали?» Мой вопрос, похоже, его удивил, но он тут же ответил: «Бернардино».

Я почувствовал себя так, словно утратил весь свой вес и теперь витал в воздухе, на двадцать сантиметров над стулом, где прежде сидел. У меня даже появилось желание рассмеяться. Умберто, старый Гоена, молодой Гоена, Эусебио, Отеро, Портабуру, учителя, американец. В тетради с гориллой не было никакого Бернардино. «Когда разразилась война, мой отец занимал должность учителя в Обабе», – добавил Сесар. У меня возникло ощущение, прямо противоположное предыдущему, мое тело внезапно вдруг погрузилось в стул. В седьмой строчке списка из тетради значилось: «учителя». Теперь я знал, что одним из них был Бернардино, отец человека, сидевшего передо мной. «Это означает, что ты жил в Обабе», – подавленным тоном сказал я. «Очень недолго. Как только началась война, меня отправили в Сарагосу, к одной из моих тетушек. Мне тогда было всего три года».

Сомнение, поселившееся было в моем сердце, развеялось. То, что мне рассказала Тереза, было правдой: список в тетради с гориллой действительно был списком расстрелянных в Обабе. Мне захотелось плакать.

Сесар поднес чашку к губам и перевел взгляд на пейзаж, простиравшийся за террасой, на сооружавшееся спортивное поле. Три подъемных крана пронзительно-желтого цвета вздымались перед нами; вдали, в районе Урцы, перед каштановой рощей выстроились рядами ольховые деревья. «Твой дядя спас друга моего отца. Он был владельцем гостиницы «Аляска», его называли «американцем». А моему отцу не удалось добраться до… как называется это место?» Он поднял руку и указал на гору за ольховыми зарослями Урцы. «Ируайн», – сказал я. «Да, именно так, Ируайн. Так вот, моему отцу не удалось добраться до него. Его убили раньше». – «В каштановой роще?» – спросил я. «Я точно не знаю». Сесар зажег следующую сигарету. «Твоего дядю зовут Хуан, «так ли?» – спросил он спокойным голосом. «Да, – ответил я. – Скоро он приедет, чтобы провести здесь лето. Говорит, что на ранчо в Калифорнии слишком жарко». – «Посмотрим, может быть, как-нибудь я зайду к нему. Отец Сусанны много рассказывал мне о нем». Я начинал четко видеть второе пространство, в котором действовали некоторые люди из моего окружения: Сесар, отец Сусанны, мой дядя Хуан. Я задал себе вопрос, какова же степень информированности учителя относительно Анхеля. «Я снова вижу у тебя озабоченное выражение лица», – сказал мне Сесар. Он оставил на столе деньги за обед. Я мог бы сказать сейчас ему, как раньше мог бы сказать дону Ипполиту: «Мне в руки попала тетрадь со списком, где перечисляются все расстрелянные в Обабе. Там не фигурирует твой отец, нет никого по имени Бернардино, но в седьмой строчке упоминаются учителя. И больше всего меня беспокоит возможная ответственность Анхеля за убийство твоего отца и всех остальных. Потому что на обложке тетради под строкой Тетрадь по… написано имя Анхель. Я становлюсь больным от одной только мысли о том, что могу быть сыном человека, у которого руки испачканы кровью». Но мне не хватило мужества. «Это пройдет», – ответил я. «Если будешь писать, это тебе поможет. И играть на аккордеоне, разумеется», – сказал он мне. «Аккордеон не поможет», – подумал я.

Сесар допил кофе. «Мне нужно идти к Виктории. Ты же знаешь, она тоже волнуется. – Он встал из-за стола. – Ей плохо дается химия. Не знаю, сможем ли мы что-то сделать за те дни, что у нас остались». Это был обычный Сесар, преподаватель. Он смотрел на меня своими первыми глазами, говорил со мной своими первыми губами.

XII

Тетрадь, которую дала мне в каморке гостиницы «Аляска» Тереза, сейчас прислонена к небольшой стопке тетрадей и фотографий на моем рабочем столе. Горилла с оранжевой обложки смотрит мне прямо в глаза, а когда я наклоняюсь на стуле в ту или другую сторону, следует за мной взглядом. Однако это меня не беспокоит. Сейчас все уже совсем не так, как было, когда я разговаривал с Сесаром на террасе ресторана двадцать или даже более лет тому назад. Я знаю, что дни тетради сочтены, скоро я отправлю ее в мусорную корзину, и грузовик отвезет ее на свалку в Три-Риверс или Визалию. Я искренне радуюсь, даже смеюсь, когда представляю себе, как ее страницы, испачканные пиццей или остатками соуса, будут перемалываться зубьями специальной мусорной машины и пожираться огнем. Finis coronat opus [11]: моя книга, моя исповедь будет вознаграждена.

Путь к этому был нелегким. Поначалу я решил, что достаточно убрать тетрадь с глаз долой, забыть о ней, например спрятать ее в тайнике в Ируайне «с тем, чтобы Добро, шляпа от Хотсона, нейтрализовало Зло», как мне однажды пришло в голову; чтобы благодеяние дяди Хуана искупило преступления, возможно совершенные Анхелем. Но стоило мне потерять тетрадь из виду, как воспоминания о ней овладевали мной настолько, что я чуть не сходил с ума. Тогда я срочно вытаскивал ее и держал все время под рукой, на ночном столике или в футляре аккордеона, до того момента, пока вновь, словно собака, желающая куда-нибудь припрятать требуху, которую она не может съесть целиком, не испытывал настоятельной потребности убрать ее подальше. Умберто, старый Гоена, молодой Гоена, Эусебио, Отеро, Портабуру, учителя, американец. Этот список преследовал меня повсюду.