Бернардо Ачага - Сын аккордеониста

• Название: Сын аккордеониста
• Автор: Бернардо Ачага
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-91181-098-0

Бернардо Ачага (наст, имя – Хосеба Ирасу Гармендия) – это самый сильный голос современной баскской литературы.

Его роман «Сын аккордеониста» был встречен с огромным вниманием, причем не только на родине писателя, – за три года он был переведен на 18 языков. Здесь вновь, как и в его рассказах и в книге Ачаги «Жители страны Обаба» (1988), звучит тема исчезающего мира. Подобно легендарному Макондо из «Ста лет одиночества» Гарсиа Маркеса, для юноши, главного героя романа, деревня Обаба – это малая родина, средоточие всего светлого и романтичного. Но, как всякий рай, этот для него потерян. Он больше никогда не увидит порхающих бабочек с нежными баскскими названиями. Случайно найденный список казненных, дневник времен гражданской войны и генерала Франко, предательский поступок отца – и обычной жизни приходит конец. Музыку, лекции, свидания сменяют листовки и взрывы. Юноша становится на сторону тех, кто ратует за баскскую автономию, будущих участников ЭТА.

---

«Давид! – позвала она. – Разве ты не пойдешь за велосипедом? Ты ведь оставил его прислоненным к дереву на лесопильне». – «Точно!» – воскликнул я. Мне предстояло возвращаться той же дорогой, среди штабелей досок, мимо нашей школы, мимо жилища Хосебы и Адриана. Путь до велосипеда теперь представлялся мне слишком длинным. Вирхиния подошла ко мне. «Поцелуй меня на прощание». Я почувствовал на щеке тепло от ее поцелуя. Потом увидел, как она бежит к дому с земляникой в руке.

Когда я проходил мимо старой столярной мастерской, мне показалось, что жабы произносят нечто что вначале показалось мне непонятным: Win-yi-peg-win-ni-peg-win-ni-peg. Потом я вспомнил: я видел это имя на шляпе от Хотсона в убежище в Ируайне, точнее на ее этикетке. Darryl Barrett Store. Winnipeg . Canada Речь, по всей видимости, шла о каком-то городе в котором побывал американец, спасший свою жизнь благодаря дяде Хуану.

Я вновь стал думать о нашей недавней истории, мои мысли снова вернулись к тетради с гориллой. Поцелуй, которым Вирхиния наградила меня, разрушил колдовство, он стер то, что старались показать мне мои вторые глаза; но действие его оказалось недолгим.

Ночь была светлой, звездной. Но несмотря на это, я не отводил взгляда от желтого пятна, которое велосипедный фонарь высвечивал на шоссе, и сильно жал на педали, пока не доехал до Купальни Самсона. Адриан работал при свете керосиновой лампы, склонившись над столярным станком. «Что ты делаешь?» – спросил я его. «Я делаю жабу». – «Да?» – «Разве ты не слышишь? Это мои соседи». В ночной тишине пение жаб слышалось особенно отчетливо. «Что они говорят?» – спросил я. «Они просят у меня пива. Пи-во-пи-во-пи-во. Но я не дам им. Им это очень вредно». – «А где этот вредный напиток?» – »Там, где всегда, охлаждается». Он вышел из домика и вынул из реки две бутылки.

XIII

В сборнике ста детективных историй я прочел рассказ Эдгара Аллана По, в котором суть тайны заключалась как раз в отсутствии тайны, ибо искомый предмет, письмо, был обнаружен на самом видном месте, на столе в кабинете. Возможно, именно под влиянием этого сюжета я и начал, подражая персонажам книги, рассматривать новую гипотезу. «Список в тетради составлен не Анхелем, – сказал я сам себе однажды ночью, когда сон никак не шел ко мне. И тут же, словно стоя перед судьей, попытался привести неопровержимое доказательство: – Почерк не его». Едва завершив фразу, я испытал огромное возбуждение. Подумал, что до этого момента я ошибался и ключ к разгадке может заключаться в самой тетради. Возможно, взгляд гориллы означал не «Ты веришь, что твой отец был убийцей?», а «Успокойся, не переживай так, если ты внимательно проанализируешь то, что заключено в этой тетради, ты обретешь спокойствие». Я вытащил тетрадь из ящика стола и поднес ее к лампе.

Взгляд гориллы был таким же, как всегда. Взглядом вопрошающим и ожидающим ответа. Но невозможно было угадать, что именно он спрашивает. Я перевернул страницу и увидел список: Умберто, старый Гоена, молодой Гоена, Эусебио, Отеро, Портабуру, учителя, американец. На первый взгляд это не было делом рук Анхеля. Но, как справедливо заметила Тереза, между его теперешним почерком и тем, которым были исписаны эти листы, пролегла пропасть в двадцать пять лет. Решив провести сравнение, я прежде всего должен был обратить внимание на то, как были выведены буквы, составлявшие его имя под строчкой Тетрадь по… Я скопировал слово Анхель на полоску бумаги, стараясь в точности следовать оригиналу. Затем сравнил его, передвигая полоску сверху вниз, со всеми именами из списка и с каждым в отдельности. Но это исследование ни к чему не привело. Анхель было слишком маленьким словом. Оно не давало мне почти никаких зацепок.

Я принялся искать в доме строки, которые мог бы написать мой отец в те же военные годы. Но и здесь мне не повезло. Я нашел лишь письмо, которое моя мать написала ему в 1943 году. «Дорогой Анхелито: не знаю, как я смогла бы выдержать работу в ресторане без всех тех замечательных вещей, о которых ты мне рассказываешь…» В этом письме Анхель представал в образе доброго, нежного человека, который всячески старался развеселить свою невесту. Но мои подозрения не рассеялись. Я вновь обратился к тетради, изучил буквы и пришел к предварительному выводу: имена Портабуру и Эусебио могли быть написаны его рукой. Чего нельзя было сказать о других. Тем не менее, как имели обыкновение говорить персонажи детективных рассказов, мне нужны были более надежные доказательства. Добыть их было делом нелегким.

Шли часы и дни. Как и в последний год моего пребывания в колледже, у меня было впечатление, что время обращается очень медленно, словно мельничный жернов, неуклюжий, тяжелый, неспособный ничего перемолоть. Неспособный перемолоть мои тревоги. На самом же деле это моя душа обращалась так тяжело и медленно.

Однажды утром я услышал бой колоколов и треск хлопушек и направился в швейную мастерскую поинтересоваться причиной этого. Я застал маму в ее комнате; она была нарядно одета. «Какой сегодня праздник?» – спросил я. «А ты разве не знаешь? Сегодня первое августа. Вирхиния выходит замуж! Ты что, все еще не одет?» Я сказал, что не имею намерения присутствовать на церемонии. «А кто же тогда будет играть на фисгармонии в церкви?» Я вышел из себя: «А мне-то какое до всего этого дело!»

Часом позже в доме зазвонил телефон, и я подумал, что это звонит моя мать или сам дон Ипполит, чтобы сообщить, что человек, который должен был играть на фисгармонии на свадьбе Вирхинии, не смог приехать и чтобы я срочно бежал заменить его. Наверняка это было то, чего мне хотелось больше всего. Мои первые глаза хотели увидеть la paysanne в ее белом платье.

Взяв трубку, я тут же услышал крик Мартина: «Это гостиница «Аляска»!» Я онемел. «Что случилось?» – спросил я через несколько секунд. Он заговорил спокойным, доверительным тоном: «Прежде всего, ты должен сказать мне одну вещь, Давид. Хочешь ли ты быть моим другом. Это самое важное». Я не знал, что ответить, и продолжал молчать. «Да или нет, Давид. Это очень важно!» – настаивал он.

Я не желал говорить ему «нет». В конце концов, проще всего было не возражать. «Я рад, Давид, – сказал он. Потом сменил тон. – Ты ведь уже знаешь, не так ли? Я все завалил. И естественные, и гуманитарные предметы». Было не похоже, что он слишком обеспокоен. «Женевьева не дает мне покоя, – пожаловался он. – С тех пор как мы узнали оценки, она настаивает на том, чтобы я тебе позвонил. Она хочет знать, не мог бы ты подготовить меня к сентябрьским экзаменам. Ты же понимаешь, тебе хорошо заплатят. Она уже велела приготовить комнату, где бы мы занимались французским, на случай, если ты согласишься».

Я насторожился. Если я буду посещать гостиницу, то смогу видеть своими первыми глазами Берлино. Ходить туда означало для меня вновь попасть в отвратительное логово. «А ты-то что хочешь? Думаю, как можно меньше работать», – сказал я ему. Мартин заговорил медленнее, менее напористо, чем до этого. «Хочешь, скажу тебе правду? Мне нужна твоя помощь. Если я не сдам экзамен, Женевьева откажется давать мне деньги. Это ее условие, Давид». Он замолчал в ожидании моего вопроса, «А для чего тебе нужны деньги?» – спросил я, принимая правила его игры. Он хихикнул: «Я вошел в дело. В клубе на побережье. Очень симпатичный клуб. Вот увидишь». – «По всей видимости, порнографический». Он рассмеялся громче. «А почему ты не позвонил Сесару или Редину?» – поинтересовался я. «Сесар нам не нравится, Давид. Как говорит Берлино, это негодяй, полезший в политику. Что касается Редина, то он сейчас в Греции. Вы так хорошо оплатили ему занятия на лесопильне, что он отправился на отдых. На днях Женевьева получила от него открытку. Знаешь, что он там пишет? Что Греция – его истинная родина».

Разговаривая по телефону, я все время видел на столе тетрадь с гориллой. Умберто, старый Гоена, молодой Гоена, Эусебио, Отеро, Портабуру, учителя, американец. Я вспомнил, что у Терезы в той каморке под крышей хранились письма, которые Берлино писал своим братьям, погибшим на фронте, и подумал, что, если у меня будет возможность сравнить почерк в письмах с почерком из тетради, я смогу определить* в какой степени Берлино был вовлечен во все это, а также, методом исключения, степень ответственности Анхеля.

Неожиданно мне показалось жизненно важным принять предложение Мартина. «Я мог бы приходить по утрам», – сказал я. «Значит, ты согласен. Ты не представляешь, как я рад! Ну, хорошо, по утрам. Женевьева тоже наверняка предпочла бы это время», – «А ты?» – «Мы, клубные официанты, очень поздно ложимся спать. Но я сделаю над собой усилие. Дело есть дело». Мы договорились начать на следующий день.

Я объяснял ему естественные предметы в той же комнате, где раньше проходили занятия по французскому языку; затем, около одиннадцати, мы брали кофе и садились под тентом кафе или же прохаживались взад-вперед по террасе, и я читал ему лекции по искусству или философии. Иногда, когда было очень жарко, мы спускались в сад и ложились где-нибудь в тени.