Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)

• Название: Весны гонцы (книга первая)
• Автор: Екатерина Шереметьева
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1985

Эта книга впервые была издана в 1960 году и вызвала большой читательский интерес. Герои романа — студенты театрального училища, будущие актёры. Нелегко даётся заманчивая, непростая профессия актёра, побеждает истинный талант, который подчас не сразу можно и разглядеть. Действие романа происходит в 50-е годы, но «вечные» вопросы искусства, его подлинности, гражданственности, служения народу придают роману вполне современное звучание. Редакция романа 1985 года.

---

Однако, несмотря на все усилия Алёны, примирения Лили с «колхозом» не состоялось. Лиля заупрямилась, к зарубежной литературе не готовилась, на экзамен прийти побоялась, с помощью Клары добыла справку о болезни, и остался у неё «хвост» на осень.

Прочитав письмо, Алёна почувствовала, что надо Лильке помогать. В первый момент стало жаль уезжать из дому на шесть дней раньше. Но чем дальше, тем больше она думала об отъезде, тем сильнее он её манил. Представлялась скорая встреча с товарищами, педагогами, конечно, больше всех — с Соколовой… И ещё одно обстоятельство приятно волновало. Во время сессии Алёна как-то вечером забежала к Лиле. Квартира была полна гостей. Слышалась музыка, в открытую дверь в конце коридора Алёна увидела танцующие пары.

— Раздевайся и оставайся! — Лиля старалась стащить с Алёны пальто.

На Алёне была старая юбчонка, перелицованная из материнской, и ситцевая блузка. А танцевать хотелось до смерти. И Алёна поторопилась убежать.

Теперь у неё будет в чём пойти на любую вечеринку: Петр Степанович подарил ко дню рождения крепдешин на платье — красивого вишнёвого цвета. Вчера ходила на примерку — очень красиво получается.

Нетерпение охватило Алёну, даже оставшиеся до отъезда дни стали казаться бесконечными, и тревожило одно: вдруг не удастся уговорить мать?

— Плохое написали в письме или хорошее? — спросил Лёша после обеда, помогая Алёне складывать бельё в корзины, чтоб полоскать на речке.

— Как тебе сказать?.. — Алёна посмотрела на его серьёзное смуглое личико. — Это от Лили Нагорной. Я тебе говорила про неё, она очень просит приехать пораньше — не подготовиться ей самой к экзамену.

— Когда пораньше? — спросил Лёша, и в его голосе Алёна услышала тревогу.

— Видишь ли, — не отвечая прямо, начала она. — Лилька такая несчастная… — И стала рассказывать о Лиле, обо всём, что пришлось ей пережить в детстве, о её одиночестве.

Лёша слушал внимательно, но ничего не сказал. Тогда Алёна поделилась с ним своими опасениями, что мать не отпустит её. Мальчик опять промолчал. И только когда спускались к реке — Алёна, с двумя тяжеленными корзинами на коромысле, а Лёша с обычной базаркой в руке, — он сказал грустно, с недетской рассудительностью:

— Раз уж задумала ехать, с отцом поговори. Он сирот жалеет.

В это лето Алёна впервые заметила, что Лёшу тяготит её отношение к Петру Степановичу, и подумала, что сейчас братишка опять станет стараться расположить её к отчиму.

После смерти тети Любы Алёна приняла Петра Степановича как родного. Осиротевших братишек Алёна очень жалела — Степашке шёл тогда третий год, а Лёше всего десятый месяц — она помогала матери возиться с малышами, выхаживала хворенького Лёшу и особенно привязалась к нему. Её трогало, когда мальчики стали звать её мать мамой. И вдруг однажды вечером мать подошла к Алёне.

«Доча, — виноватым голосом начала она, — мы с Петром Степановичем расписались нынче».

Алёна не ожидала такого предательства. Если кто-нибудь из знакомых женщин заикался о том, что «Наталья Петровна — женщина-де молодая ещё и одной без мужа неладно», мать решительно обрывала все эти разговоры. И вот, ничего не сказав Алёне, изменила памяти отца, вышла замуж… И за кого? А говорили, Петр Степанович без памяти любил тетю Любу!

Алёне опротивели все взрослые, в особенности же отчим. Она перестала называть его дядей Петей, а только Петром Степановичем и на «вы».

Но время сгладило обиду, однако прежнее доверие к матери не вернулось. К Петру Степановичу Алёна постепенно стала относиться спокойнее, и только упрямство мешало ей снова примириться с ним — добрым, заботливым человеком.

…Солнце садилось в тучи, красные отсветы зари полосами ложились на серую воду. Отжав последнюю скатерть, Алёна разогнула усталую спину и без восторга подумала, что предстоит ещё с пудовыми корзинами подниматься в гору да проулком тащиться с полкилометра.

— Устала? — посочувствовал Лёшка. — А ведь можно было и завтра выполоскать. Задорная ты слишком!

— Да? — поддразнивая, спросила Алёна. — Завтра бы мама не дала.

— А ты двужильная. — И вдруг, подняв голову, посмотрел на пригорок позади Алёны и весело крикнул: — Папа!

Петр Степанович спускался по тропинке.

— Разве можно, Лена, этакую тяжесть таскать! — строго сказал он. — Долго ли и надорваться!

В гору поднимались втроем. Петр Степанович с большими корзинами на коромысле, Лёша с базарной корзинкой, последней плелась Алёна с пустыми руками. Она думала, что братишка дело посоветовал — начать разговор о предстоящем отъезде с Петром Степановичем, с ним-то мать спорить не станет. Алёна не придумала ещё, как и начать — её опередил Лёшка.

— Алёнке уезжать надо. У неё подружка… Она как безнадзорная, хуже всякой сироты, — и торопливо рассказал отцу про письмо, про Лилю, голосишко его звенел, от сочувствия к Лиле и, вероятно, от огорчения, что сестра уедет раньше времени.

Уже у самого дома Петр Степанович сказал:

— Мать не тревожь. Я с ней сам!

Алёна стала развешивать белье, а когда вернулась, мать со слезами спросила:

— Тебе чего на дорогу-то испечь? — И тут же добавила: — Конечно, товарища в беде бросать негоже — разве ж я не понимаю!

Все обошлось куда легче, чем ждала Алёна.

Ложась спать, она собиралась всласть помечтать на свободе — столько интересного ждало её! Беспокоило, что мать расстроилась и Лёша загрустил, но впереди ждали институтские друзья… Наверное, уже пришёл из министерства ответ на их письмо о своем театре. Она вытянулась на постели, и все её мысли, желания и чувства мгновенно поглотил сон.

Глава восьмая. «Мы — люди искусства»

Всё плыло в одурманенной голове. Мысли растекались, таяли. События ночи, будто разрозненные кадры, возникали и тускнели. Только чувство унижения, мучительное, как тошнота, не проходило.

— Так и надо мне! Так и надо! — тупо вслух повторяла Алёна.

Пусто было на широком проспекте, да и не всё ли равно, услышит ли кто-нибудь её слова или не услышит. Снег взвизгивал под ногами всё злораднее. Алёна зацепила за что-то каблуком и вдруг заметила, что идет без ботиков, в одних туфлях, и тут же почувствовала, что ступни у неё точно онемели. «Отморожу. Ещё днем было двадцать три, а сейчас…» Она стала сильнее постукивать ногами о панель, но ощущала эти удары не в ступне, а где-то выше колена. Без волнения подумала: «Так, должно быть, чувствуют на протезах! — И опять сказала себе: — Отморожу, наверно». Прошла ещё с полсотни шагов и внезапно отрезвела, как в ту минуту, когда решилась бежать из квартиры, наполненной хмельным полумраком и равнодушно-враждебными тенями. Отрезвела и поняла, что отморозить ноги, остаться калекой — хуже смерти. Попробовала на ходу пошевелить пальцами, но их крепко сжимали тесные туфли. Алёна присела на корточки, скинула варежки и, с силой прижимая ладони, потёрла ноги от колен до щиколоток. Холодный скользкий капрон точно прилип к коже, лишив её чувствительности. Алёна схватила варежки и принялась растирать ноги, но сразу поняла, что это бесполезно. До дому ещё шагать и шагать, и надо пройти мост, где всегда шальной ветер. Она побежала, шатаясь, скользя, спотыкаясь на непривычно высоких каблуках, «Отогреться бы где-нибудь! Кто пустит — все спят. Окна темные. А если забежать в подъезд?» Она шагнула на ступеньку — тяжелая дверь с зеркальными стеклами не поддалась: заперто. В следующем подъезде, мягко привалясь к углу, сидела «шуба».

— Вы не пустите меня обогреться немножко? Ноги совершенно замёрзли.

«Шуба» зашевелилась, над воротником, как голова черепахи из панциря, высунулась шапка, блеснули глаза, сонный женский голос заворчал:

— Квартиру обчистишь, а мне отвечать? Иди грейся, где гуляла. — И уже вслед убегавшей Алёне донеслось: — Всякая прости господи… Шляется, пьянь! Молодёжь…

Алёна бежала всё быстрее меж тёмных домов и всё яснее представляла, что ждет её, если отморозит ноги. Всё. Жизнь кончена. А в этих домах, в тёплых постелях спокойно спят, и никто не поможет ей.

Ноги всё больше деревенели, а пальцы вдруг заныли, как зубы. Ох, проклятая дворничиха! Черт бы её побрал! «Обчистишь квартиру»! Алёна тёрла варежкой лицо, плотнее куталась в платок и всё бежала, скользя и падая, вставала и снова бежала, растирала на ходу ноги и опять бежала.

Вдали показались огни фар. «Хоть бы такси! Денег, наверно, хватит, а в крайнем случае — одолжу у тети Паши, она дежурит на вахте. Ну а если не такси, то что стоит довезти человека домой — десять минут езды! Попрошу». Она свернула на мостовую и, став на пути машины, умоляюще подняла руки, а когда огни фар совсем уткнулись в неё, крикнула что было силы:

— Остановитесь! Пожалуйста!.. Пожалуйста!..

Надменный ЗИС, тихо шурша, ловко обошёл её и уплыл, только мелькнуло за стеклом обвисшее лицо, с любопытством оглянувшееся на неё.