Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России

• Название: Том 10. Преображение России
• Автор: Сергей Сергеев-Ценский
• Издательство: Правда
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

В десятый том вошли 7, 8 и 9 части эпопеи «Преображение России» — «Утренний взрыв», «Зауряд-полк» и «Лютая зима».

Художник П. Пинкисевич.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Кое-какая надежда на то, что Баснина не будет в штабе и теперь, появилась у Ливенцева, когда они дошли до трамвайной остановки, но на всякий случай он все-таки перебирал в уме все, что мог бы сказать в оправданье, если бы Баснин захотел его выслушать. И пока ехал в трамвае, составил что-то вроде речи из целого ряда его недоуменных вопросов о Генкеле, а Генкель сидел в это время у окна, наполовину открытого ввиду теплого дня, и курил, дым выпуская в окно.

В штабе бригады оказался один только адъютант, пожилой поручик, ходивший по канцелярии. На вопрос Генкеля, можно ли по весьма серьезному делу видеть командира бригады, адъютант ответил бесстрастно, как судьба:

— Генерал Баснин дома, болен… Генерал Рейс поехал к нему с докладом.

Генкель обернулся к Ливенцеву:

— Хорошо, прапорщик… Мы можем в таком случае поехать на дом к генералу Баснину.

— Была охота ехать к больному генералу с полнейшими пустяками! — отозвался Ливенцев.

— Нет-с! Это не пустяки! — повысил было голос Генкель.

— С вашей точки зрения?.. Только не с моей.

— Тогда поедем сейчас же к командиру дружины!

— Вот что: вы можете ехать, конечно, куда вам будет угодно, а мне это все надоело, и я пойду домой. Кормовые деньги я все-таки надеюсь от вас получить сегодня: их можно прислать с кем-нибудь из писарей ко мне на квартиру.

— Нет! Уходить вы не имеете права! — попробовал было начальственно прикрикнуть Генкель, но Ливенцев усмехнулся:

— Е-рун-да! Как это так не имею права?.. Вот взял и ушел!

И быстро двинулся к выходу.

— Я сейчас же еду к командиру дружины! — кричал ему в спину Генкель.

— Можете! Не запрещаю! — отозвался Ливенцев от дверей и, не обернувшись, пошел домой обедать.

А дома ждал его ратник с одного из постов Степан Малаха, который передал ему словесное приказание зайти на вокзал вечером.

— От кого приказание? — спросил Ливенцев.

— Жандарм с седой бородой переказывал, ваше благородие.

— Вахмистр? Гончаренко?

— Не могу знать, как фамилия. А медаль он имеет золотую.

— Значит, вахмистр передал тебе… А от кого приказание?

— От якого-сь полковника.

Ливенцев понял, что приказание идет от жандармского полковника Черокова, и подумал, что, может быть, Генкель успел поговорить с ним по телефону, с этим Чероковым, может, они были когда-нибудь сослуживцами…

Черокова он видел всего только раз, когда принимал посты на железной дороге, так как посты эти каким-то образом были в ведении жандармской власти и дежурный по вокзалу жандарм обыкновенно добывал ему дрезину для объезда постов и рабочих, чтобы вертеть дрезину.

Вечером Ливенцев поехал на вокзал, где старый вахмистр Гончаренко, по своей представительности годившийся в генерал-губернаторы, нагнувшись к нему, сказал ему тихо и таинственно:

— Дня через два ожидаем его величество.

— Вот как! — очень удивился Ливенцев. — Отчего же нигде об этом ничего не говорят?

— То есть, где же это нигде? — осведомился Гончаренко.

— Да вот я был сегодня в штабе дружины и в штабе бригады — нигде ничего не слыхал.

Жандарм стал совсем таинственным и сказал почти шепотом:

— Секретная депеша, только в обед получена.

— Ну, у меня на постах все в порядке. А завтра поеду — кормовые деньги раздам.

— Завтра я распоряжусь, значит, насчет дрезины… А ко скольким часам дрезину заказать?

— Часам так к одиннадцати, я думаю.

— Слушаю, — сказал Гончаренко. — А теперь пойдемте, я вас проведу к начальнику.

И когда шел за огромным вахмистром Ливенцев по плохо замощенному вокзальному двору к двухэтажному дому жандармского управления, он смутно представлял себе Черокова, как человека незначительной внешности, но с какими-то странными, аспидно-сине-молочными, холодными и совершенно неподвижными, как у амфибии, глазами. Конечно, покушений на железной дороге ждали не от внешних врагов, а от внутренних, почему и ведал постами начальник жандармского управления.

В кабинете Черокова горела электрическая лампочка, но окна были наглухо, как везде в Севастополе, задернуты черными занавесками. В такой обстановке аспидно-сине-молочные глаза его стали еще более загадочны, и когда вошел сопровождаемый вахмистром Ливенцев, Чероков, подавая ему руку, так долго и пристально и совершенно не мигая глядел на него, что Ливенцеву стало не по себе и он передернул плечами.

Наконец, тихо, но отчетливо сказал Чероков, когда Гончаренко вышел:

— Его величество ожидается здесь на днях, но сегодня пока никому не говорите об этом.

Он помолчал немного и добавил уже более громко:

— Скажите, за всех людей ваших вы можете поручиться?

— Гм… Безусловно за всех, — уверенно сказал Ливенцев.

— Но ведь вы… Вам хорошо известно, что заводских рабочих между ними нет?

Ливенцев вспомнил, что говорилось что-то о заводских рабочих, когда Урфалов отбирал на посты людей, и сказал:

— Выбирали исключительно сельчан.

— Угу… Сельчан…

Неподвижные глаза Черокова не выдавали ни малейшей работы его мозга, и Ливенцев не мог уловить, когда появилось в нем соображение о немцах-колонистах, но он сказал вдруг:

— Немцы-колонисты ведь тоже сельчане, а у вас они в ротах имеются.

— И на постах есть немцы-колонисты, — сказал Ливенцев, вспоминая, что пост на одном из мостов подобрался исключительно из немцев.

— Ка-ак?! Есть? На постах?..

Глаза Черокова не замигали и не стали шире, они только как будто осветились откуда-то изнутри и побелели.

— Каким же это образом?.. И много их?

— Один пост.

— Це-лый по-ст? Исключительно из немцев?

Чероков даже хлопнул по столу руками.

— Да, целый пост: восемь человек.

— Как же это вы мне ничего об этом не донесли?

— Да ведь это не Вильгельмовы немцы, — улыбнулся его тревоге Ливенцев, — это самые лояльные, наши немцы. Тем более что они не полковники, не генералы, не адмиралы…

— А вы почем знаете, что они лояльные, эти ваши немцы? Нет, уж пожалуйста, ни за кого не ручайтесь! Скажите, чтобы завтра же их в роту, а на их место — русских. Чтобы ни одного немца и ни одного заводского рабочего не было на охране пути! Непременно!

— Заводские рабочие у нас в роте ведь только старые, свыше сорока лет… — сказал Ливенцев.

— Все равно! Чтобы никаких не было! А главное — немцев!

— Хорошо. Завтра же немцев заменят другими: людей хватит.

— Непременно!.. Потом вот что… — И долго и так же неподвижно глядел Чероков, пока заговорил связно: — Порядок охраны пути будет таков, что ваши люди поедут на другие посты вдоль пути, перед туннелями, по направлению к Бахчисараю, а на туннели мы других поставим. Так вот, вы своим людям внушите, как они должны стоять на охране пути при следовании его величества: лицом в поле, и чести не отдавать, потому что их обязанность зорко смотреть за местностью и никого к пути не подпускать, а в случае чего подозрительного…

Так как Чероков остановился тут, то Ливенцев за него докончил:

— Открывать огонь?

— Разумеется, если только кто-нибудь будет не слушаться окриков и подходить к пути с явными намерениями…

Ливенцев не понял, что это за явные намерения, но сказал:

— Понимаю. Думаю, что люди наши свои обязанности твердо знают.

Странные глаза Черокова все-таки стремились вползти к нему в душу, должно быть, чтобы обнаружить, не слишком ли он легкомыслен, и прицелившаяся неподвижность этих сине-аспидных глаз начала уже надоедать Ливенцеву, почему он поднялся, откланялся Черокову, еще раз сказал, что немцев заменит русскими и обязанности часовых им всем напомнит, и вышел.

Спал в эту ночь он скверно, снились какие-то сумбурные сны. Особенно назойлив был во сне какой-то, весь с ног до головы покрытый устричными раковинами человек, который неторопливо совался всюду.

— Что ты вообще за черт такой? — спрашивал его будто бы он, Ливенцев, а устричный этот отвечал беспечно:

— Я-то?.. Обыкновенно, я — настоящий русский человек, а то кто же!..

VII

Утром Марья Тимофеевна передала ему бумажку, присланную адъютантом, и в бумажке этой были слова: «Непременно к 9 часам утра явиться в штаб дружины».

Ливенцев подумал, что если есть в бумажке эти «явиться» и «непременно», а кроме того, точно указано время, то это, конечно, касается приезда царя, поэтому на бумажке внизу он записал для памяти, хотя и не надеялся это забыть: «Приказано переменить немцев на русских», и поспешил на трамвай; а когда подходил уже к казармам дружины, нагнал задумчиво идущего Полетику, который по случаю мелкого, правда, дождя был в плаще.

Обернувшись на его спешащие шаги, тот, не поздоровавшись с ним, почти выкрикнул: