Неизвестно - П.С.Александров. Страницы автобиографии

• Название: П.С.Александров. Страницы автобиографии
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Таким запомнилось мне содержание сказанного О. Ю. Шмидтом выступления о тематике научных исследований в военное время. Естественно, что речь эта произвела на меня огромное впечатление. Я понял, что могу работать над тем, над чем действительно могу с пользой работать, а не должен делать вид, что делаю то, что не способен делать.

На основе ежедневно получаемых 800 гр. хлеба и других продуктов, получаемых по карточкам, а также продуктов, время от времени распределявшихся среди сотрудников Академии её хозяйственным аппаратом, и происходило продовольственное снабжение научных работников Академии. Оно, естественно, оставляло желать лучшего, и я не берусь судить, были ли эти недостатки вызваны одними лишь объективными обстоятельствами военного времени. Академики и члены-корреспонденты находились в привилегированном положении, во-первых, вследствие преимуществ в отношении сверхкарточных выдач (ими заведовал некто Ной Соломонович Гозенпуд, по поводу которого имеются следующие стихи Лазаря Ароновича Люстерника:

Я высокой чести удостоен —

не забыть торжественных минут:

Я сегодня предстоял пред Ноем

Соломоновичем Гозенпуд),

а также потому, что для академиков и членов-корреспондентов имелась специальная столовая, тоже впрочем очень невысокого качества. Тем не менее никто не голодал, хотя один из весьма и по заслугам уважаемых академиков и произвёл однажды в присутствии одного весьма высокопоставленного лица антропометрическое измерение объёма своей талии, долженствовавшее показать, как он исхудал в Казани. И вот в ноябре 1943 г. все академики и члены-корреспонденты, независимо от места своей эвакуации, были приглашены в Свердловск на сессию Общего собрания Академии. Во время этой сессии состоялся банкет, для описания всего изобилия и всей роскоши которого нужно перо Гомера или по крайней мере Н. В. Гоголя. Всю последующую ночь медицинские службы Академии работали, не покладая рук, оказывая медицинскую помощь светилам науки, не рассчитавшим возможностей своего пищеварительного аппарата. Мне до сих пор делается стыдно, когда я вспоминаю о своём участии в этом пиршестве,— ведь рядом с залами, где оно происходило, наши, не украшенные академическими званиями коллеги по науке (и по Московскому университету), жили в том же городе Свердловске на очень скромном продовольственном пайке.

Но возвращаюсь к казанской зиме 1941–1942 гг. Находившиеся в Казани московские математики образовали казанское отделение Московского математического общества, которое и собиралось еженедельно по вторникам совместно с Казанским математическим обществом. Этими совместными заседаниями обоих обществ председательствовали по очереди их президенты, т.е. Н. Н. Парфентьев (Казань) и я. Когда я 1 октября 1943 г. вернулся в Москву, объединённые заседания обоих названных обществ продолжались под председательством Н. Н. Парфентьева до возвращения в Москву всех находившихся в эвакуации в Казани членов Московского математического общества. Однако ещё до этого, в самом конце зимы 1942 г., состоялось (под моим председательством) торжественное заседание Московского общества, посвящённое его 75-летию(1867–1942). На этом заседании с очень

Заметными событиями в математической казанской жизни той зимы были защиты двух докторских диссертаций (будущими академиками) — А. И. Мальцевым и С. М. Никольским и двух кандидатских (обе по общей топологии) — С. В. Фоминым и Н. А. Шаниным. Диссертации Мальцева и Никольского завершались скромными по условиям военного времени «банкетами» в маленькой чердачной комнатушке (под крышей главного университетского здания), в которой проживали оба диссертанта. Гостями на этих «банкетах» были А. Н. Колмогоров и я. Их атмосфера запомнилась мне своей какой-то особой уютностью и сердечностью, и сами банкеты были, как впрочем и вообще наши встречи в ту зиму в Казани, как бы продолжением наших незабвенных лодочных путешествий, только уж в другой, более суровой обстановке.

Казанская зима была и временем большого подъёма дружеских отношений между Л. С. Понтрягиным и мною. Мы часто и очень хорошо встречались и много разговаривали на самые разнообразные темы. Встречался я всегда очень хорошо и с Андреем Николаевичем Тихоновым и его женой Натальей Васильевной. Очень часты и сердечны были мои встречи с Абрамом Исаковичем Алихановым и его братом Артёмом Исаковичем Алиханяном, известными среди их друзей под сокращёнными именами Абуша и Артюша. Жена Абуши, Слава Соломоновна Рошаль, о которой я уже упоминал выше как о превосходной скрипачке (в частности, Ойстрах очень ценил её игру), заболела в Казани сыпным тифом и по выздоровлении должна была совсем коротко остричься и выступала в концертах, имея на голове чёрный бархатный берет, что, впрочем, очень шло к ней. Кроме С. Рошаль, я много слушал в Казани пианистку Миклашевскую, выступления которой организовывала Наталья Николаевна Семёнова, вокруг которой всегда было много музыки. Сама Наталья Николаевна хорошо играла на фортепиано. С нею, как и с её мужем академиком Николаем Николаевичем Семёновым, я был знаком ещё по Батилиману.

Теперь, забегая на много лет вперёд, скажу несколько слов о моих последующих встречах с Алихановым в их московском доме, когда А. И. Алиханов был уже академиком, директором одного из крупнейших физических институтов. Алихановы занимали прекрасный особняк при возглавляемом Алихановым институте в Черёмушках, войти в который можно было только через проходную будку под строгим контролем. Как далеко это было от той каморки под лестницей, которую они занимали в Казани! В этом особняке кроме Абрама Исаковича и Славы Соломоновны проживал и их сын Тигран (родившийся в Казани или вскоре после Казани). Ко времени моего посещения Алихановых в Москве Тигран был уже известным пианистом, лауреатом Международного конкурса в Париже. Подрастала и дочка, тоже скрипачка, как и её мать. Дом был полон музыки. Вспоминаю один вечер, проведённый мною у Алихановых вместе с академиком-физиком Игорем Евгеньевичем Таммом, тоже большим любителем музыки. После ужина Тигран весь вечер играл сонаты Бетховена. Особенно мне понравилось его исполнение пятой сонаты. А Слава Соломоновна изумительно сыграла соль-минорную сонату Баха для скрипки соло. Редко можно встретить людей так страстно, так горячо любящих музыку, как А. И. Алиханов, и как много прекрасной музыки мог он слышать у себя дома. Недаром решение вступить в брак было принято Алихановым в Батилимане под звуки скрипичной сонаты Грига (замечу, что это была та самая третья соната, под которую я в 1915 г. доказал свою первую, и может быть, лучшую математическую теорему).

В 1964 г. было торжественно отпраздновано столетие 7 Московского математического общества. После официального заседания с моим вступительным докладом и доклада А. Г. Куроша (о последних 30 годах жизни Общества) состоялся концерт в актовом зале Московского университета, на котором С. Рошаль и Тигран Алиханов сыграли «Крейцерову сонату» Бетховена, а Тигран ещё «Аппассионату».

В конце 60-х годов А. И. Алиханов тяжело заболел. Слава Соломоновна сразу же прекратила свою концертную деятельность, а очень скоро и вообще оставила музыку, говоря, что её дело теперь не играть на скрипке, а ухаживать за больным мужем. В декабре 1970 г. А. И. Алиханов умер. Я в это время был в Ереване. В Армении смерть Алиханова воспринималась как национальное горе.

Перехожу снова к казанской зиме 1941–1942 гг. В эту зиму я хорошо познакомился с Константином Константиновичем Марджанишвили и его матерью Надеждой Дмитриевной Живокини-Марджанишвили, принадлежавшей к славной артистической династии Живокини, представители различных поколений которой в течение целого столетия выступали на подмостках Московского Малого театра. Отец Константина Константиновича знаменитый режиссёр Константин Александрович Марджанишвили ещё до революции вошёл в историю русского театра под фамилией Марджанова, а после революции стал одним из создателей и наиболее ярких представителей театра Грузии.

Я, начиная со своего пребывания в Новгород-Северске и Чернигове, очень интересовался театром и любил его как большое самостоятельное искусство, тесно связанное с литературой, но никак не подчинённое ей. Для меня всегда была неприемлемой точка зрения некоторых любителей и деятелей театра литературно-психологического направления, для которых спектакль являлся не самодовлеющим произведением актерского и режиссёрского творчества, а чем-то вроде коллективного выразительного чтения пьесы. Моё восприятие театра как самостоятельного цельного искусства находило себе большую опору в режиссёрском творчестве К. А. Марджанишвили. Естественно, что мне было о чём говорить с Константином Константиновичем и Надеждой Дмитриевной Марджанишвили, и в наших очень интересных для меня беседах злоба дня занимала далеко не первое место.