Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг

• Название: Русские патриархи1589–1700 гг
• Автор: Андрей Богданов
• Издательство: ТЕРРА; Республика
• Жанр: Религия
• Год: 1999

Первые три главы (по Смуту) опубликованы отдельно: Богданов А.П. Тайны московской патриархии. М.: Армада, 1998. 377 с. Внесена авторская правка. Например, в издании 1998 года говорится на с. 9. о выделении денег «на помин души царя–кровопийцы», а в издании 1999 г. слово «кропийцы» опущено.

---

Православные вне границ России политически и в общественном сознании делились на две основные категории: «русских» и «греков», то есть населения древнерусских земель, отошедших к Речи Посполитой (и отчасти к Швеции — но последних еще со времен Филарета жестоко третировали по подозрению в склонности к лютеранской схизме), и православных Востока под властью Османской империи. Напрасно замечательный книжник Арсении Суханов доказывал, что многочисленные православные славяне в турецких пределах, находясь под церковной властью патриарха Константинопольского, во многом ближе россиянам и противостоят «грекам» (тем паче, что паству Иерусалимской, Александрийской и Антиохийской патриархий также в основном составляют не греки, но «жиды и арапы»). Даже публицистический пафос чрезвычайно популярного в Российской державе 1670—1680–х г. киевского «Синопсиса» питался в основном не идеей политического объединения всех православных славян, а — после воссоединения основной части древнерусских земель — мыслью о союзе славянских государств в борьбе с Турцией и Крымом.

В имперской концепции Римского–Корсакова славянской идее не было места. Вопрос о воссоединении древнерусских земель, несмотря на его очевидную незавершенность, Игнатий счел полностью исчерпанным (С. 155):

«В наши лета, с Божией помощью, наипаче распространил царство свое Российское и расточенные отчины царствия Российского храбростью и подвигом своим собрал воедино благочестивый и самодержавный великий государь наш… Алексей Михайловлвич… Малую убо и Белую Россию, от многих лет польским королем похищенную и заблуждающую в прелести латинской, как добрый пастырь от уст зверя исторг и в милости царствия своего благочестиво спас».

Стратегическая задача Святого царства, обеспечивающая его божественной поддержкой и славой, состоит, по Игнатию, в предреченном пророчествами принятии в свое лоно временно покоренных турками «греков» (С. 155—156):

«Так есть, и не может быть иначе — но только что все царство Ромейское, то есть греческое, приклоняется под державу российских царей Романовых… что российский род обладать будет Ромейским, то есть греческим, царствием».

Речь идет, конечно же, не о завоевании, а об «освобождении плененных христиан от безбожных агарян», об объединении православных во Вселенском Христовом царстве:

«Всяко они, греки, как к первовенчанным своим греческим православным царям вскоре прибегнут под державу богохранимых великих государей всея России и обще, яко люди христоименитые, греки и россы, прося Божий помощи, побеждать будут скверного турка!»

С восстановлением креста над св. Софией и власти двуглавого царского орла над Константинополем, как считал Игнатии и ученые греки братья Лихуды, которым дружно вторили политики в Венеции и Вене, сбудется пророчество о возрождении православной империи и российские государи, «всея Вселенный самодержцы по достоянию», станут царствовать над всеми — русскими и греческими — православными «по древнему греческому православному закону» (С. 169—170,183).

Воистину, больше следует опасаться друзей, чем врагов. Патриарх Иоаким, очень тепло относившийся к Игнатию Римскому–Корсакову и доверявший ему многие важные поручения, даже в кошмарном сне не желал бы представить такую картину! Мало того, что среди восточных патриархов, которые должны были сойтись на торжественную службу в св. Софию, он был по чину последним. Мало того, что «греки» полезны были ему для придания внешней авторитетности тем или иным решениям, но в качестве нищих просителей и совершенно не устраивали как равные и тем паче «учителя веры» (как они гордо самоименовались) для него лично. Все эти предполагаемые добрые подданные были для Иоакима иноземцами — потенциальным рассадником ересей и крамолы; языки их были незнаемыми (значение греческого только декларировалось при патриаршем дворе), страны их — чужедальними. Путь к ним шел через страшнейший бич Божий — дорогами военными. Словом, патриарх мог бы воскликнуть словами современной нам песни: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна!»

Нельзя отрицать, что выдающаяся роль православного царства в сочинениях друга Игнатия импонировала Иоакиму, но вот выводы… Далеко не случайно патриаршие летописцы сделали упор на другие аспекты державной формулы, основательно исследовав исторические корни российского самодержавия. Космополитическая идея вселенского православия замечательно выглядела в теории, где мало кто мог достичь высот Римского–Корсакова, глубокого знатока классических языков и античной литературы, автора первой русской ученой монографии, с помощью целой библиотеки латинских и греческих авторов (более 65 названии) доказавшего происхождение своего рода от Геракла через римских консулов Фабиев [313]. Однако на практике размывание национальных корней импонировало весьма немногим.

Ведь с точки зрения вселенского содержания, коим православие царства наполняло, в определении Игнатия, понятие Российское, воины киевского князя Святослава оказываются у Римского–Корсакова «скифами, с болгары совокупившимися» против благочестивого царя Иоанна Цимисхия. Именно православный византийский император справедливо получает против них помощь Богородицы и св. Феодора Стратилата. Именно его благочестие «вражию сотое силу», а «нечестивые варвары» — родные наши барсы–дружинники — «преславною побеждены были победою» (С. 177).

Этот пример помогает понять, почему патриарху Иоакиму и основной массе книжников оказалась чуждой идея, будто Россия приобретает державность благодаря православию вместе с миссией объединить в своих пределах всех «христоименитых людей». Идея «Святого царства» прекрасна, когда она не отрывается от древлепреданной «Святой Руси» или, по А. М. Курбскому, «Святорусской земли». Для многознающих новгородских митрополичьих и московских патриарших летописцев, вроде Исидора Сназина или чудовского иеромонаха Боголепа Адамова (впоследствии епископа Великоустюжского и Тотемского), именно славянский род, Русская земля и ее исконные правители–самодержцы были самыми лучшими, самыми древними и, коли на то пошло, издавна самыми благочестивыми, по крайней мере не уступающими «грекам».

Согласно весьма популярной во второй половине XVII в. (особенно после использования ее в печатном «Синопсисе») «Повести о Мосохе», россияне напрямую вели свой род от внука праотца Ноя, седьмого сына Афета (Иафета). Сей могучий памятник славянского мифотворчества (в его создании принимали участие по крайней мере поляки и чехи) [314] среди родных осин приобрел яркую промосковскую ориентацию. По мнению отечественных авторов, Мосох (или Масхиния) Афетович породил славянский народ и заселил земли меж Днепра и Дона от Черного моря на север, с центром у реки, названной им по своему имени Москвой. Этот–то «един московский народ», распространяясь, произвел всех восточных славян, болгар на Дунае и Волге, ляхов на Висле и Одере, а также чехов и венгров, сербов и хорватов, далматов, даков и иллириков.

«Подобает, — гордо отмечали редакторы и переписчики повести, — славянского народа храбрость слышать, потом же мужеству их ревновать потреба и в бывшей храбрости их веселиться достойно». Примеры подвигов были налицо. «Храбрый славянский народ» под предводительством вождя Венета бился вместе с греками под Илионом. По разорении Трои добры молодцы заняли Иллирику и построили над Адриатическим морем град Венецию. Потом вновь разбрелись до самой Сарматии, однако и самые медлительные славяне, оставшись в Далмации и Дакии, были грозны соседям: взяли, между прочим, в плен юного македонского царя Филиппа, будущего отца Александра. Последний, даже на вершине завоеваний, «победитель и царь всего света именуясь», предпочел не воевать со славянами, но полюбовно разделить с ними Вселенную.

Не миновали древние славяне и Италии: «Римские области победили», а кое–кто и жить там остался. Одна беда — «по прошествии многих лет жены римские… язык свой в тонкую речь извратили, а ведь обычай детям более от матерей учиться, — философски замечает составитель повести, — нежели от отцов». Подобным манером и остальные славянские народы, потомки Мосоха, при контактах с аборигенами и соседями (например, чехи и ляхи — с немцами и латинянами) внесли множество изменений в язык, хотя «во всех них понемногу языка прирожденного держат». «Истинный же столп языка славянского, — утверждает повесть, — в Московской земле», где говорят на чистом языке предков, зафиксированном к тому же письменностью, заведенной Кириллом. Русь, испокон веков располагавшаяся меж Доном и Днепром от Дикого поля до озера Ильменя, в наибольшей степени сохранила и внешний облик древних предков.

Подвиги славян по Рождестве Христовом отражены, например, Тацитом, описавшим именно их поход на Италию при императоре Отгоне. Потом в 470 г. славянский князь Даницер явился с Дуная со многими славянскими воинами, взял Рим и правил в нем 14 лет, пока не потерпел поражение от готов и не погиб под Ровеной. Войско его, однако, смогло уйти и поселилось на Балтийском побережье между Вислой и Одером. Само общее название славяне служит напоминанием о древней славе однокоренных народов, говорится в повести, хотя «старейшее имя славянского народа — Московия», от общего предка, библейского героя Мосоха Афетовича.