Андрей Кураев - ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ

• Название: ПЕРЕСТРОЙКА В ЦЕРКОВЬ
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религиоведение

Слово «миссионер» привычно уже относить к католикам или протестантам, американцам или корейцам. Но вот перед нами книга, написанная миссионером Русской Православной Церкви. И это книга не о том, что было в былые века, а о том, как сегодня вести разговор о вере с тем, кто уже готов спрашивать о ней, но еще не готов с ней согласиться. И это книга не о чужих победах или поражениях, а о своих.

Ее автор — профессор Московской Духовной Академии, который чаще читает лекции не в ней, а в светских университетах (в год с лекциями он посещает по сто городов мира). Его книги уже перевалили рубеж миллиона экземпляров и переведены на многие языки.

Несмотря на то, что автор эту книгу адресует в первую очередь своим студентам (семинаристам), ее сюжеты интересны для самых разных людей. Ведь речь идет о том, как мы слышим или не слышим друг друга. Каждый из нас хотя бы иногда — «миссионер».

Так как же сделать свои взгляды понятными для человека, который заведомо их не разделяет? Крупица двухтысячелетнего христианского миссионерского эксперимента отразилась в этой книге.

По благословению Архиепископа Костромского и Галичского Александра, Председателя Отдела по делам молодежи Русской Православной Церкви

---

Тьма внешняя (Мф 8:12) — внешняя по отношению к человеческому нынешнему опыту. Говоря философским языком — трансцендентная. А на славянском языке — кромешная. Ты оказываешься кроме человеческого мира. Он может быть видим из тех «пространств». Но уже невозможны никакие действия, могущие нас вернуть в мир Бога и людей.

Но сейчас разговор не о догматике, а о миссии. Икона Страшного суда — миссионерско-педагогическая находка. Да, огрубляющая церковную веру, но как видим на примере славянских князей, действенная.

Вопрос в том, что сегодня реакция людей на подобную икону оказывается совсем не той, на которую мог бы рассчитывать миссионер.

В1988 году в новом зале Третьяковской галереи работала прекрасная выставка древнерусской иконы. Тут были и рублевские иконы, и Владимирская Богоматерь. Но на выходе из этого огромного зала висела гигантская икона Страшного Суда. Икона XVII века. С художественной точки зрения ну никак не сопоставимая с иными творениями русской кисти, представленными на этой выставке. Тем не менее гиды обязательно минут на 15 задерживали все группы у этой иконы, чтобы рассказать об адских муках… Это была форма утонченной атеистической пропаганды: после светлых впечатлений от рублевских ликов нужно было дезинфицировать умы от «религиозной заразы», а для этого надо было испугать людей, сказать им нечто отталкивающее от Церкви. Мол, в такой вот примитив верят христиане — в червей и сковородки. Поверишь с ними — и будешь вот с таким страхом жить. Так что благодари советскую власть за то, что она избавила тебя этого кошмара…

Так что сегодня лучше не воспроизводить некогда успешный прием наставников князей Бориса и Владимира. Есть в Церкви другие иконы, которые смогут показать не чего мы боимся, а на что мы надеемся и что мы любим в нашей вере…

Если же искать новые педагогико-миссионерские образы для описания ада — то вот один из них:

«Один из моих новых соседей, Стейси, хочет написать историю про космонавта. В этой истории космонавт носит скафандр, который сохраняет ему жизнь благодаря замкнутому синтезу. Космонавт работает на орбитальной станции, когда происходит авария и его выбрасывает на орбиту Земли, где он болтается остаток своей жизни, вращаясь вокруг земного шара. Стейси говорит, что его история — это то, каким он представляет себе ад, место, где человек находится в совершенном одиночестве и заброшенности, в отсутствии остальных людей и Бога. После того как Стейси рассказал мне свою историю, она не выходила у меня из головы. Я думал о ней, представляя себя смотрящим из крошечного сферического шлема на голубую Землю, пытаясь дотянуться, добраться до нее, протягивая к ней перчатку скафандра, гадая, там ли еще мои друзья. В своем воображении я мог взывать к ним, пытаясь докричаться, дозвониться, связаться по рации, но звук распространялся лишь внутри шлема, отражаясь от купола. И вот шли годы, и шлем заполнялся отросшими волосами, которые, постепенно спадая на лоб и давя со всех сторон, окончательно скрыли от меня единственное, что было доступно, — панораму Земли. Ведь я не мог убрать их в сторону — люди, конструировавшие скафандр, не предусмотрели этого. Хотя предусмотрели витальный цикл — и такой аппарат мог работать бесконечно, питаясь солнечным теплом. Вот что такое одиночество, в земле или над нею. Итак, Земля в первые два года медленно исчезала за завесой волос, откуда пробивался лишь слабый свет. И вот пришло время, когда я уже не мог определить, там, в космосе, сплю я или бодрствую, находясь где-то между сном и явью. Мысли смешались, поскольку не было никого рядом, даже присутствия человеческого голоса, чтобы напомнить мне о реальности. Лишь пихнув себя в бок и почувствовав боль, я мог догадаться, что еще на этом свете. В течение десяти лет дышать становилось все труднее из-за разросшихся волос. Через десять лет я уже едва переводил дыхание. Борода опутала лицо, стала забиваться в рот и беспрерывно щекотать нос. В космосе я забыл, что я человек. Я не знал, кто я: призрак или какое-то создание жутких демонов»[978].

— Какие-то страницы истории миссии все же стоят дополнительного изучения?

— Конечно. Интересные подробности могут открыться, если исследователь отложит в сторону тома по истории Церкви, возьмется за светские источники, выйдет за пределы привычного нам византийского мира и начнет собирать свидетельства о крещении европейских варваров.

Вот, например, норвежская версия их обращения в христианство — она изложена в «Саге об Олаве Трюггвасоне», созданной исландским монахом Оддом Сонррасоном около 1190 года, в «Большой саге об Олаве Трюггвасоне», созданной около 300 года.

Итак, Олав Триггвесон — сын норвежского конунга Триггве. Ему было 5 лет, когда враги убили отца Олава и преследовали малолетнего наследника и его мать Астрид. Вместе с несколькими преданными людьми (среди них были воспитатель Олава Торольв Вшивая Борода и его сын Торгильс) им удалось скрыться на непроходимом болоте. Когда преследователи потеряли след, вдова с сыном бежали в Швецию, к своему родичу Хакону Старому. Тот, понимая, что не сможет защитить Астрид и ребенка, решил отправить их в Гардарику (Русь), к брату Астрид, Сигурду, который, как говорится в древних сагах, был в большом почете у князей Руси. Как раз в это время у причала стояли суда русских купцов, собиравшихся возвращаться на родину. Хакон снабдил Астрид всем необходимым для путешествия и долго стоял на берегу, следя за отплывающим кораблем… Увы, на этом злосчастия Олава не закончились. На русский торговый караван напали эстонские пираты, промышлявшие работорговлей. Они перебили купцов и моряков. На глазах у Торгильса пират Клеркон убил его отца, а Олав навсегда разлучился с матерью, проданной в рабство. Мальчиков же Клеркон обменял… на козла. Так они стали рабами у некоего Клерка. Вскоре тот постарался избавиться от двух юных норвежцев: отдал их эстонцу Эресу за новый плащ. На хуторе эстонца будущий конунг и его названый брат провели шесть лет.

Случилось так, что его родной дядя Сигурд, собирая дань с эстов для князя Владимира, прибыл на хутор Эреса. Олав приветствовал прибывших воинов, а Сигурд спросил у него:'Ты, вижу я, хороший мальчик, но отчего ты ничуть не похож на местных жителей, ни внешностью, ни своей речью? Скажи мне свое имя, какого ты рода и где твоя родина?" Олав ответил:/#Олавом зовусь я, Hoper— моя родина, а род мой — королевский".

Тогда Сигурд вновь спросил: "Каково же имя твоего отца или матери?" Олав ответил: "Трюггви зовется мой отец, и Астрид — мать". После этого Сигурд сошел с коня, расцеловал племянника и забрал с собой в Новгород. С ними поехал и Торгильс. Там, в древней столице северной Руси, Олав жил с Сигурдом до тех пор, пока не случилось событие, которое могло стоить ему жизни. Когда ему было 12 лет, он пошел с названым братом на торг и увидел в руках у одного человека топор своего воспитателя Торольва, убитого пиратами. Едва Олав начал расспрашивать незнакомца, как по голосу узнал Клеркона, убийцу и работорговца! У Олава был в руке маленький топор, и он ударил им Клеркона по голове так, что разрубил ему мозг; затем побежал домой и рассказал обо всем Сигурду, своему родичу, а тот отвел племянника в покои княгини и поведал ей о случившемся. В то время в Новгороде были суровые законы — «следовало убить всякого, кто убьет не осужденного человека». Убийца, каковы бы ни были его возраст и мотивы, должен был умереть. Причем покарать его мог любой новгородец. «Бросился весь народ, по обычаю своему и законам, искать, куда скрылся мальчик. Говорили, что он во дворе княгини и что там отряд людей в полном вооружении. Сказали об этом конунгу. Пошел он туда со своей дружиной и не хотел, чтобы они бились. Устроил он тогда мир, а затем и соглашение. Назначил конунг виру, а княгиня заплатила. С тех пор был Олав у княгини, и она его очень любила». В саге «История Норвегии» сказано, что Владимир счел месть Олава справедливой, а действия решительными и усыновил его. Князь дал Олаву дружину, с которой тот ходил в разные земли, воевал, совершал подвиги и обретал славу. Далее говорится: «Вернул он назад все города и крепости, которые раньше находились под властью конунга Гардов. И много иноземных народов подчинил он власти конунга Вальдамара».

Олав девять лет служил в новгородской дружине киевского князя Владимира.

Однажды во сне ему было откровение: «Небесный голос призвал его для познания истинного Бога отправиться в Византик». Он отправляется в Грецию, получает там знамение креста (prima signatio) от греческого епископа Павла, которого он просит отправиться с ним, дабы крестить язычников-русских. Епископ, «великий друг Божий», согласился, но просил Олава ехать вперед и уговорить правительство конунга Вальдамара разрешить ему насаждать в Гардарике христианство.