Мартин Бубер - Затмение Бога

• Название: Затмение Бога
• Автор: Мартин Бубер
• Жанр: Философия

Книга эта возникла из лекций, прочитанных мной в ноябре — декабре 1951 г. в нескольких американс-ких университетах — Йельском, Принстонском, Колумбийском, Чикагском и других. В начале я поместил в качестве подобающего вступления "Рассказ о 2-х разговорах", написанный мной в 1932 г., и также включил сюда эссе "Любовь к Богу и идея Бога", написанное в 1943 г. В разделе "Религия и филосо-фия" мною использованы некоторые выдержки из обращения по этому вопросу, которым я открывал посвященное этой теме заседание Шопенгауэровского общества во Франкфурте-на-Майне в 1929 г.

---

Молитвой в подлинном смысле этого слова мы называем тот разговор человека с Богом, который, в чем бы ни состояла молитва, в конечном счете является молением о явном обнаружении божественного присутствия, о том, чтобы это присутствие стало ощутимым в диалогической форме. Так что единственным предварительным условием подлинного молитвенного состояния является готовность всего человека к этому присутствию, безыскусная обращенность, безоговорочная самопроизвольность. Ей, поднимающейся из самых глубин самопроизвольности, постоянно удается преодолевать все помехи и отвлечения. Однако на теперешней стадии субъективирующей рефлексии совершается нападение не только на сосредоточенность молящегося, но и на его самопроизвольность. Нападающей стороной здесь является сознание или даже сверхсознание данного человека, что он молится, что он молится, что он молится. И, очевидно, нападающий неодолим. Субъективное знание обращающегося о своем обращении, эта сдержанность не поддающегося действию Я-остатка, для которого само действие становится объектом, лишает мгновение его содержания, лишает его самопроизвольности. Что это означает, знает в специфическом смысле современный, однако еще не расставшийся с Богом человек: неприсутствующий не обнаруживает никакого присутствия.

Необходимо понять правильно: дело здесь не просто в особом случае известной болезни современ-ного человека — необходимости присутствовать при собственных действиях в качестве наблюдателя. Исповедание веры в абсолютное — вот в чем современный человек неверен абсолютному, и это предательство среди выражений верности оказывает действие на его взаимоотношения с абсолютным. Так что теперь взгляд человека, который по видимости сохранил [Бога], упирается в погрузившееся во тьму трансцендентное.

В процессе философствования человеческий дух все в большей степени склоняется к тому, чтобы объединить это свое представление об абсолютном в качестве объекта адекватного мышления с самим собой, человеческим духом. Идея, которая поначалу рассматривается как предмет умозрения, становится с развитием этого процесса в конце концов потенцией самого мыслящего ее духа, которая в нем обретает свою актуальность; субъект, который представлялся приданным бытию, чтобы сослужить ему службу созерцания, заявляет, что он сам породил и продолжает порождать бытие. Пока, наконец, все нам противостоящее, все, что нас окружает, и все, что нами овладевает, все равноправные с нами экзистенции не растворяются в свободно парящей субъективности.

Следующий шаг ведет к уже хорошо нам известной стадии, которая сама себя воспринимает в качестве последней и играет этой своей окончательностью: человеческий дух, который приписал себе господство над своими произведениями, в понятийном смысле уничтожает абсолютность и абсолютное. Он еще может себе воображать, что сам он, дух, все-таки сохраняется в качестве основы всех вещей и чекана всех ценностей; на самом же деле с утратой абсолютности вообще он изничтожил и собственную абсолютность. Дух больше не может существовать как самостоятельная сущность; остается лишь называемый этим именем продукт человеческих индивидуумов, которые содержат дух, выделяют его, как слизь или мочу, и "отдают" его в час своей наиреальнейшей агонии, если он у них не оказывается "замутненным" еще до того.

На этой стадии впервые происходит мысленная утрата Бога, поскольку здесь впервые философия обрубает себе руки, с помощью которых она могла его ухватить и удержать.

Однако аналогичный процесс происходит также и с другой стороны, в развитии самой религии (в общепринятом широком смысле слова).

Начиная с самой седой древности действительности отношения веры, положению человека пред ликом божественного, пониманию событий в мире как беседы угрожает стремление овладеть вышними силами. Вместо того чтобы понимать события как призывы, которые к нему обращены, человек желает требовать сам, без обязанности выслушивать. "Я располагаю силой, — говорит человек, — которую я заклинаю". В многоразличных формах мы сталкиваемся с этим повсюду, — там, где человек только отправляет обряды без того, чтобы обратиться к Ты, чтобы на деле ощутить себя в его присутствии.

Другая псевдорелигиозная противоположность отношения веры, не столь элементарно действенная, как заклинание, но наделенная зрелой силой разума, — это разоблачение. Здесь человек претендует — на то, что он в состоянии отдернуть завесу, которая отделяет явное, явленное от тайного, и выставить на обозрение божественные тайны. "Я, — говорит человек, — сведущ в неизвестном, и пускай все об этом знают". Мнимобожественное Оно, с которым маг обращается, словно техник со своей динамо-машиной, гностик просто обнажает вместе со всей его божественной начинкой. Не одни только "теософии" со своими соседками являются его, гностика, наследницами: во многих теологиях также за жестом истолкования проглядывает жест разоблачения.

В разнообразной форме мы обнаруживаем это замещение отношения Я — Ты на Я — Оно в той новой философии религии, которая старается "спасти" религию; причем все в большей степени на передний план в этом отношении выходит "Я" в качестве "субъекта" "религиозного чувства", извлекающего пользу из прагматического решения вопроса веры и тому подобного.

Однако много важнее всего этого проникающий в самую сердцевину религиозной жизни процесс, который можно обозначить как субъективацию веры. Сущность его в наиболее наглядной форме может быть показана на примере молитвы.

Молитвой в подлинном смысле этого слова мы называем тот разговор человека с Богом, который, в чем бы ни состояла молитва, в конечном счете является молением о явном обнаружении божественного присутствия, о том, чтобы это присутствие стало ощутимым в диалогической форме. Так что единственным предварительным условием подлинного молитвенного состояния является готовность всего человека к этому присутствию, безыскусная обращенность, безоговорочная самопроизвольность. Ей, поднимающейся из самых глубин самопроизвольности, постоянно удается преодолевать все помехи и отвлечения. Однако на теперешней стадии субъективирующей рефлексии совершается нападение не только на сосредоточенность молящегося, но и на его самопроизвольность. Нападающей стороной здесь является сознание или даже сверхсознание данного человека, что он молится, что он молится, что он молится. И, очевидно, нападающий неодолим. Субъективное знание обращающегося о своем обращении, эта сдержанность не поддающегося действию Я-остатка, для которого само действие становится объектом, лишает мгновение его содержания, лишает его самопроизвольности. Что это означает, знает в специфическом смысле современный, однако еще не расставшийся с Богом человек: неприсутствующий не обнаруживает никакого присутствия.

Необходимо понять правильно: дело здесь не просто в особом случае известной болезни современ-ного человека — необходимости присутствовать при собственных действиях в качестве наблюдателя. Исповедание веры в абсолютное — вот в чем современный человек неверен абсолютному, и это предательство среди выражений верности оказывает действие на его взаимоотношения с абсолютным. Так что теперь взгляд человека, который по видимости сохранил [Бога], упирается в погрузившееся во тьму трансцендентное.

Что мы подразумеваем, когда говорим о случившемся именно в наше время затмении Бога? В этой метафоре заключается эпохальное предположение, что своим духовным, а лучше сказать, сущностным глазом мы в состоянии взирать на Бога, как глазом телесным — на Солнце, но что нечто может появиться между нашим и его существованиями, как между Землей и Солнцем. То, что сущностный взгляд, совершенно неиллюзионистский, существует, взгляд, который не дает нам никакого образа, но обеспечивает возможность появления всех образов, — об этом говорит не какая-нибудь другая инстанция в мире, а именно вера, и это не нуждается в доказательстве, это необходимо лишь испытать, и человек испытал это. Но и другое, то, что появилось между нами и Богом, — также ныне испытывает человек. Я заговорил об этом, как только об этом узнал, и высказываюсь здесь с такой степенью точности, на какую мне позволяет претендовать мое знание.

Двойственной природой человека, существа, которое одновременно порождено "снизу" и послано "сверху", предопределена двойственность основных его свойств. Это может быть понято не в катего-риях для-себя-бытия отдельного человека, но лишь в категориях бытия человека-для-человека. Как существо посланное, человек существует напротив сущего, перед которым он поставлен. Как существо порожденное, он оказывается наряду со всем сущим в мире, среди которого он помещен. Первая из этих категорий имеет свою живую действительность в отношении Я — Ты, вторая — в отношении Я — Оно. Второе отношение приводит нас всякий раз лишь к отдельным сторонам сущего, а не к самому сущему, даже глубинное соприкосновение с "другим" остается перекрытым его "стороной", если другой не стал для меня Ты. Только первое отношение, на котором основывается сущностная непосредственность между мной и сущим, именно в силу этого приводит меня не к его сторонам, но к нему самому — разумеется, лишь к экзистенциальной с ним встрече, но не к такому состоянию, чтобы наблюдать его самого в объективности его бытия, поскольку, стоит только появиться объективному созерцанию, нам снова оказывается данной только и исключительно какая-либо "сторона". Однако к Богу мы можем находиться лишь в отношении Я — Ты, поскольку насчет него, в безусловном противопоставлении Бога всему остальному сущему, не может быть получена никакая объективная сторона. Видение также не дает нам возможности никакого предметного созерцания, и всякий, кто по прекращении полного отношения Я — Ты силится сохранить в себе след его изображения, уже утратил сам образ.