Кауи Хеммингс - Потомки

• Название: Потомки
• Автор: Кауи Хеммингс
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02633-9

Кауи Харт Хеммингс — молодая американская писательница. Ее первая книга рассказов, изданная в 2005 году, была восторженно встречена критикой. Писательница родилась и выросла на Гавайях; в настоящее время живет с мужем и дочерью в Сан-Франциско. «Потомки» — дебютный роман Хеммингс, по которому режиссер Александр Пэйн («На обочине») снял одноименный художественный фильм с Джорджем Клуни в главной роли.

«Потомки» — один из самых ярких, оригинальных и многообещающих американских дебютных романов последних лет Это смешная и трогательная история про эксцентричное семейство Кинг, которая разворачивается на фоне умопомрачительных гавайских пейзажей. Как справедливо отмечают критики, мы, читатели, «не просто болеем за всех членов семьи Кинг — мы им аплодируем!» (San Francisco Magazine).

---

— Ну что ж. — Доктор выпрямляется. — Как вам известно, до недавнего времени состояние больной было стабильным, однако на этой неделе ей стало хуже. В нашей практике случается, что умирающему внезапно становится лучше и он идет ка поправку, а бывает и наоборот — показатели хорошие, а выздоровления нет, но в вашем случае мы… мы…

— Скотти, мне нужно поговорить с доктором Джонстоном. Выйди, пожалуйста.

— Нет, — отвечает она.

— В общем, нужно подождать. Может быть, позднее станет ясно, сколько она еще продержится… в этом состоянии, — говорит доктор.

— Это хорошо, да? — спрашивает Скотти.

— Хорошо, что пациент, находящийся в состоянии комы, не умер в первые семь-десять дней после травмы мозга. В этом случае можно надеяться на выздоровление, пусть и длительное, но, видите ли…

— Мама пролежала в больнице гораздо дольше! Дольше семи дней!

— Скотти, дело не в этом. — говорю я.

— Возможно, она и выживет, но это будет неполноценная жизнь, — говорит доктор.

— Она не будет такой, как прежде, — говорю я и смотрю на доктора, надеясь на его поддержку. — Она больше не сможет гонять на мотоциклах. И катерах.

— Ну и что, зато не попадет в аварию, — говорит Скотти.

— Все, дружок, хватит. Пошли-ка на пляж.

Я смотрю на доктора Джонстона, на его лохматые брови, на покрытые пятнами узловатые руки. Я вспоминаю Ханалеи, где наши семьи собирались на Рождество в старинном плантаторском доме, со скрипучими полами, тусклым освещением, антимоскитными сетками и привидениями. Доктор Джонстон практически не снимал тогда ковбойскую шляпу, наполовину закрывавшую его лицо, и дни напролет либо сидел с удочкой на берегу, либо бренчал на гитаре, и это притягивало к доктору нас, детей, потому что рядом с ним нам было спокойно. Мой отец, когда хотел порыбачить, уходил далеко в море. Один раз он поймал марлина. Острая, похожая на меч морда марлина с немым укором была задрана вверх. Но чаще отец привозил тунца, и тогда мужчины дружно гремели на кухне посудой, колдуя над соусами и поддерживая температуру в гриле.

Иногда я спрашиваю себя, помнит ли доктор те времена и меня, мальчишку, который, открыв рот, смотрел, как он пощипывает струны гитары? Наверное, нет.

Наверное, теперь все это кажется ему таким далеким. Впервые мы встретились, когда мне был час от роду и я был красный и мокрый.

Доктор что-то записывает в истории болезни. Меня охватывает жгучее желание прижаться к нему и сказать, что я не знаю, что делать, и попросить о помощи. Я хочу, чтобы он прямо сказал, что меня ждет. Чтобы сыграл мне на гитаре. Чтобы забрал меня отсюда.

— Значит, с мамой все нормально, — говорит Скотти.

Доктор Джонстон молчит, а я так и не понял, что происходит. Ясно одно: с моей женой что-то не так. Скотти собирает вещи, и, когда она поворачивается к нам спиной, доктор берет меня за плечо. Меня пугает страдальческое выражение его лица.

— Ты не мог бы зайти ко мне в другой раз? — спрашивает он. — Мне нужно с тобой поговорить. Наедине.

— Хорошо.

Доктор выходит в коридор, и в дверях я вижу его профиль, решительный и немного сердитый.

— На пляж! — объявляет Скотти, выходя из палаты.

Она даже не взглянула на мать. Я молча прошу прощения у жены за то, что оставляю ее здесь, за ее неважные шансы, за то, что ничего не смыслю в медицинских делах, за то, что мы с дочерью уходим на пляж, где будем приятно проводить время. Что ждет Джоани? Полный паралич? Потеря памяти? Я целую ее в лоб и шепчу, что никогда ее не брошу. Что бы ни случилось, я буду рядом. Я говорю ей, что люблю ее, потому что так оно и есть.

10

Кусты возле спортивного клуба скрыты под прислоненными к ним досками для серфинга. Недавно дул сильный южный ветер, но волны уже улеглись. По песчаной дорожке мы проходим в столовую на открытой террасе с коралловыми колоннами и вентиляторами под потолком. Этот клуб сто лет назад основал дедушка моего кузена, большой любитель водного спорта. За десять долларов в месяц взял в аренду кусок пляжа, принадлежавшего королеве. В холле, рядом с портретом герцога Каханамоку, висит табличка с надписью: «ЗДЕСЬ ЧЕЛОВЕК МОЖЕТ СЛИТЬСЯ С СОЛНЦЕМ. МОРЕМ И ПЕСКОМ. ЗДЕСЬ ЦАРИТ ИСТИННАЯ ДРУЖБА И ИСТИННЫЙ ДУХ АЛОХА. ТОЛЬКО ЗДЕСЬ МОЖНО ЗАНЯТЬСЯ НАСТОЯЩИМ ГАВАЙСКИМ СПОРТОМ». В наши дни возможность слиться с морем, солнцем и песком здесь получает тот, кто в состоянии платить минимум пятнадцать тысяч долларов в месяц, а также согласен пройти проверку, в ходе которой отсеивается нежелательная публика. Когда отца одной из подружек Скотти отказались принять в члены клуба, мне пришлось объяснять это дочери. Члены правления заподозрили его в связях с якудза. Скотти меня не поняла.

— Сомнительное происхождение? — спросила она. — Он как бы пекинес, да?

Мы все терпеть не можем этих собачек.

— Ну да. Вроде того. Нет. В общем, это неинтересно, детка.

Говоря по совести, отец ее подруги мне нравился. Спокойный, сдержанный. Большинство моих знакомых рта не дают раскрыть, а этот, как правило, ограничивался несколькими словами. Мне всегда было приятно с ним поболтать. Слухи о том, что он связан с японской мафией, сделали его в моих глазах еще более привлекательным. Ну кто не хочет иметь своего человека в мафии?

Я веду Скотти мимо больших открытых окон с деревянными жалюзи. Она поднимается по ступенькам и проходит в столовую, где почти никого нет. Все ушли заниматься старым добрым гавайским спортом или современным, новомодным гавайским спортом. Кстати, этот клуб считается родоначальником пляжного волейбола, и над всеми площадками взлетают мячи, то и дело опускаясь на головы мирно загорающей публики.

— Мы не уйдем, пока со мной не случится что-нибудь смешное, грустное или ужасное, — заявляет Скотти.

— Я с тебя глаз не спущу.

— Не-ет!

— Да-а-а. Я не буду тебе мешать, а ты, будь любезна, играй где-нибудь поблизости.

— Так нечестно. Это неинтересно, — говорит Скотти, оглядываясь по сторонам.

— А ты представь себе, что меня нет, — говорю я. — Хватит, Скотти, это не обсуждается! К тому же все твои приятели все равно в школе.

Вернуть бы ее в школу. Мне нужно работать, ей — учиться. Не знаю, зачем я притащил ее сюда, а теперь не отпускаю ни на шаг.

Скотти показывает на столики, стоящие по периметру террасы, и говорит, что я мог бы посидеть здесь. За одним столом сидят три леди и играют в карты. Мне они нравятся. Им лет по восемьдесят, на всех юбочки для тенниса, хотя вряд ли они до сих пор играют в теннис.

Скотти направляется к бару. Бармен Джерри кивает мне. Я смотрю, как Скотти забирается на барный табурет и Джерри начинает готовить для нее безалкогольный дайкири, затем дает попробовать напитки собственного изобретения. «С гуайявой вкусно, — слышу я голос Скотти, — а от лайма у меня щиплет в горле».

Я читаю газету, которую одолжил у одной из дам. Я пересел за столик поближе к бару, чтобы видеть и слышать все, что там происходит.

— Как мама? — спрашивает Джерри.

— Все еще спит, — отвечает Скотти, ерзая на табурете. Она не достает ногами до металлической перекладины, поэтому подтягивает их под себя и так и сидит, с трудом удерживая равновесие.

— Ладно, передавай ей привет. Скажи, что мы ее ждем.

Скотти о чем-то задумывается.

— Я с ней не общаюсь, — к моему удивлению, честно отвечает она.

Джерри добавляет в ее бокал взбитые сливки. Скотти делает глоток дайкири и чешет голову. Потом еще раз. Устраивается поудобнее. Делает снимок Джерри и начинает напевать: «Все меня любят, а муженек нет. Что мне теперь делать? Плесни-ка мне „Куэрво Голд“, Джерри-беби».

Джерри демонстративно гремит бутылками.

Сколько раз Джоани пела здесь эту песенку? Вероятно, так она заказывала себе текилу.

— «Плесни мне еще чуток!» — голосит Скотти, окончательно войдя в роль своей матери. Нужно спасать Джерри, но я этого не делаю. Пусть сам разбирается.

— А еще какие песни ты любишь? — спрашивает он. — Спой что-нибудь еще.

Я разглядываю потолок, где вентиляторы с шумом гоняют воздух. Солнечные лучи подпекают мне правый бок, и я немного отодвигаюсь в сторону. Я пытаюсь вникнуть в статью, которую читаю. Она называется «Вот как поступают дети из школы Крейтон Коширо». В ней рассказывается о гавайских детях — тех, в ком живет алоха, дух истинного гавайца, кто хорошо учится и кто совершил что-нибудь необыкновенное — скажем, проскакал марафонскую дистанцию на одной ноге или отдал все свои накопления в фонд помощи девочкам Зимбабве. Вся эта показуха противна не меньше, чем хвастливые надписи на бампере какого-нибудь роскошного авто, что в нем, видите ли, едет круглый отличник. Надеюсь, мои девочки никогда не станут похожими на «детей из школы Крейтон Коширо».

Я слышу голос Скотти и опускаю газету. Девчонка сидит на табурете и, вывернув шею, любуется на свой зад. Вихляя задом, Скотти напевает: «Мне нравится одна красавица, ох и жирная у нее задница».