Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2010)

• Название: Новый Мир ( № 12 2010)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

 

Ванда Дыбальская. Пошла Янка на войну. — “Новая Польша”, Варшава, 2010, № 6 <http://www.novpol.ru> .

Невероятный рассказ о единственной польской женщине, погибшей в Катыни. Ее отец служил у Пилсудского, а в 1939-м на войну пошла и дочь. От Янки Левандовской остался только ветхий череп, пробитый энкавэдэшной пулей, и — легенда, могущая стать материалом для романа.

В этом же номере — беседа с Борисом Стругацким “Оставаться антиимперцами”:

“ — Когда вы узнали о Катыни?

— Очень давно. Думаю, в середине 1960-х.

— Есть ли у вас чувство вины перед поляками?

— Нет. С какой стати? Нас гнобили и топтали одни и те же люди, одна и та же система, в одно и то же время — и поляков, и нас. Какое чувство вины? Перед кем? Разве что перед самими собою — за то, что молчали, за то, что терпели, за то, что не умели и не могли помочь себе и друг другу”.

 

Игорь Ермолов. Здравоохранение и социальная политика на оккупированной территории РСФСР. — “Вопросы истории”, 2010, № 10.

“Интересное заявление подала на имя инспектора в Отдел просвещения Брянской горуправы учительница школы № 2: „Я занимаюсь с первым классом. При обучении детей письму и чтению выделение звуков имеет очень серьезное значение. У меня же, благодаря отсутствию переднего зуба, звуки при выделении их получаются неправильными, что плохо отражается на деле. Прошу Вашего ходатайства перед германскими властями, чтобы мне вставили передний зуб””. Я даже боюсь представить, что сделали с этой тетенькой после освобождения Брянщины воины Советской армии.

Здесь приводятся страшные свидетельства уничтожения немцами психиатрических больных (целыми клиниками). Врачи-коллаборационисты, разумеется, усердно помогали оккупантам — собственноручно травили сотни несчастных опием или хлоргидратом. Медицинское освидетельствование угоняемых на работу в Германию тоже осуществлялось, как правило, бывшими советскими докторами. В целом же — система работала и была весьма разветвленной, вплоть до предупреждения детской беспризорности. Кафка отдыхает.

 

Бахыт Кенжеев. Невидимые журавли. Стихи. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2010, № 9 <http://magazines.russ.ru/sib> .

“Не обернулась, уходя, не стала / сентиментальничать, а я шептал, дурак: / прощай, моя душа, я знаю, ты устала, / сойдемся в тех краях, // где мы еще глаза влюбленные таращим / на свет неведомых невзгод / в прошедшем времени — вернее, в настоящем, / которое пройдет, // где чайки бедные кричат о сладком вздоре / известняку — а он от старости оглох, / где рвется к морю с пыльных плоскогорий / кладбищенский чертополох, // где ящерка и уж, невызревшая смоква / на греческом кусте — / жизнь не обветрилась, не ссохлась, не поблекла — / стоит в бесценной наготе // и смотрит ввысь, и ясно слышит море / далекое, и молча мы поем / о том, что звезды — соль, рассыпанная к ссоре / бессмертия с небытиём”.

 

Редьярд Киплинг. Soldier, soldier. Переводы с английского. Вступление

В. Скороденко. — “Иностранная литература”, 2010, № 8 <http://magazines.russ.ru/inostran> .

Во вступлении приведен оригинал стихотворения, название которого стало заголовком статьи, и его перевод легендарной Адой Ивановной Оношкович-Яцыной (1896 — 1935). “Soldier, soldier” у нее, конечно же, “Братцы, братцы”.

Среди прочих есть тут и — как всегда — элегантный перевод стихотворения “Солдатик, солдатик…”, выполненный Мариной Бородицкой:

 

— Солдатик, а где тот заветный кисет,

Что губы его целовали?

— Держи, вот твой локон, от крови намок он —

Живой с ним расстался б едва ли.

— Солдатик, так, значит, мой милый погиб!

Напрасно я жду на причале.

— Его не вернуть, поплачь и забудь,

С другим позабудешь печали.

Печали, печали...

Другого найдешь:

Чем я-то не гож?

Бери — прогадаешь едва ли!

 

Ирина Кленицкая. Зачем? — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2010, № 17 (704).

Учительница литературы московской школы № 179 открыла своей радикальной статьей энергичную полемику о взаимоотношениях господствующего сегодня в школе литературоведческого направления в преподавании литературы и — как она его называет и отстаивает — “ человековедческого ” (“ психолого-педагогического ”). Ей отвечают пять учителей. Классический поиск “золотой середины”.

 

Агнешка Косинская. “Я ещё слышу стук его трости”. — “Новая Польша”, Варшава, 2010, № 6.

Беседа с секретаршей Чеслава Милоша, которая стала хранительницей его квартиры и архива в Кракове (а также ответственной за передачу авторских прав на его произведения).

“Я общалась с ним на протяжении последних восьми лет его жизни, когда человек, естественно, приобретает богатые знания о других. Он знал, как на мне пахать. А я...

Ну что ж, даже если я чего-то не умела, не удовлетворяла его, то находила решения методом проб и ошибок. Меня радовала эта тирания.

— Ему случалось спрашивать вашего мнения?

— Да, но для меня это была каторга. Мало того, что я должна была обращать внимание на сам процесс работы, следить за бумагами, за письменным столом поэта, редактировать и записывать в компьютер, а в перерывах отвечать на звонки и помнить о графике дня, так еще и это „мнение”... В 2000 г. Польша была почетным гостем на Международной книжной ярмарке, которую должны были открыть Милош и Шимборская. В связи с этим Милош должен был написать что-то вроде речи, а поскольку он не выносил давления времени и навязанных тем, то мучился и терзался

с этой работой ужасно. Мы переделывали текст несколько раз. Работа не шла. Он ворчал, брюзжал, бросал исписанные листы на пол. „Ну и как? — спросил он меня. — Что будем делать?” — „А может, прочитать стихи? — предложила я. — Потому что, знаете, этот текст так себе...” Милош пришел в бешенство. Кэрол (жена, ныне тоже покойная. —

П. К. ) вызвала меня к себе: „Ты что, не знаешь, что так говорить нельзя?! Посмотри, как он выглядит, как у него подскочило давление!” Но главное, что речь мы переделали еще раз и, кажется, действительно вставили стихотворение.

— Это событие свидетельствует о том, какое огромное значение он придавал слову.

— О, да! Количество материалов, предварявших написание эссе или какого-нибудь другого текста Милоша, всегда было огромно.

— А стихи? Как они создавались?

— Обычно с утра он вставал и записывал стихотворение. Иногда это была строка, иногда лишь идея, а иногда почти законченное произведение. Стихи приходили к нему, он ворочал их в уме или записывал то, что явилось ему во сне, в свои знаменитые тетради. Если он одобрял текст, то заносил его в компьютер. Распечатку он клал в ящик стола, через некоторое время еще раз вносил небольшие или значительные исправления, опять записывал в компьютер, а распечатки откладывал в папку. Когда он начал терять зрение, да и рукой уже не так хорошо владел, то поступал точно так же, только в тетради стихи записывала я, и я же читала их ему вслух. Он диктовал исправления. Потом мы снова читали. Стихи откладывались в папку. Живя в культуре спешки и печатания всего, что взбредет в голову, мы не отдаем себе отчета, что значит поэтическое ремесло для человека, который больше семидесяти лет подряд пишет стихи. Милош ценил стихи больше всего. Откровенно говоря, только они его и занимали”.

 

Александр Лобычев. Архипелаг Виктора Федорова. — “Дальний Восток”, Хабаровск, 2010, № 5.

Вот как начинается статья лучшего дальневосточного критика о патриархе дальневосточного же авангарда (Федоров родился в 1937 г.):

“Виктор Федоров, если охватить все пространство его судьбы и творчества единым взглядом, предстает вовсе не художником, не путешественником, не островитянином, не отшельником, не философом, не поэтом, не мужем и отцом, и даже не любовником и собирателем морской капусты по призванию. В культурном пейзаже Приморья, в ландшафте побережья Японского моря, он видится просто Облаком в штанах, вольно пересекающим все социальные и художественные границы. Может быть, именно потому, что он одновременно и то, и другое, и третье. Найти ему какое-то определенное место в человеческом сообществе, при любых временах и режимах, застать его послушным исполнителем какой-либо затверженной роли невозможно, он ускользает из поля зрения, именно что — утекает как облако. Если бы Григорий Сковорода не опередил его более двухсот лет назад, Федоров с полным правом мог бы сказать о себе: Мир ловил меня, но не поймал. Да и как его поймаешь, если самое естественное его состояние — это в позе очарованного ежика, заблудившегося в тумане, с благодушием поддатого даоса, поднявшего лицо к звездному небу, сплавляться на спине мифической рыбы вниз по течению реки, полной опавших листьев и отраженного света. Куда? Ну, вот об этом как раз можно сказать точно — к морю”.