Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2007)

• Название: Новый Мир ( № 1 2007)
• Автор: Новый Мир Новый Мир
• Жанр: Современная проза

Ежемесячный литературно-художественный журнал http://magazines.russ.ru/novyi_mi/

---

Освоение виртуала не принесет человечеству ни свободы, ни счастья. Оно не избавит его ни от рабства, ни от трагедии.

Просто это будут другое рабство и другие трагедии.

Это будут другая свобода и другое счастье. <…>

Сейчас трудно делать какие-нибудь прогностические обобщения. Мы находимся в самом начале пути, ведущего в поднебесье. Картография будущего намечена лишь слабым пунктиром. Одно можно сказать определенно: каким бы странным ни казался грядущий мир, в каких бы пугающих образах ни представала нарождающаяся реальность, дороги обратно у нас уже нет. Нельзя возродить „сельский рай”, нельзя возвратиться в милую сердцу патриархальность XIX столетия. История анизотропна. Она движется только в одном направлении. Как „человек городской” уже не может жить в дикой природе, так и „человек когнитивный”, переселившийся в виртуал, не сможет более существовать исключительно в „объективной реальности”. Он просто утратит навыки такого существования”.

Почему-то я представил чтение этого проникновенного эссе под электронную музыку — вот ужас-то!

См. также статью Андрея Столярова “Против всех” (“Новый мир”, 2006, № 9). В сущности — о том же.

Белла Улановская.  Внимая наставлениям Кэнко. Публикация В. Новоселова. — “Звезда”, 2006, № 10.

Из вступительной заметки Б. Рогинского: “Кэнко-хоси — буддийский монах, автор замечательного произведения японской литературы XIV в. „Записки от скуки”, — означает „закононаставник Кэнко”. Как же внимала Белла Улановская наставлениям учителя? 1970 — 1980-е годы — время создания „Внимая наставлениям Кэнко” и повести „Альбиносы”. И то и другое — собрание разнородных отрывков: о жизни в деревне, о путешествиях вдоль Белого моря, о любви и почтении, об охоте, о метро, о ветре, о музее Достоевского, о невозможности жить, о „Мелком бесе”, о писательстве, о счастье, о погоде. С той только разницей, что в „Альбиносах” мы сами должны восстанавливать логику фрагментов, а в „Наставлениях” каждому фрагменту Улановской предшествует цитата из Кэнко, проясняющая то, что после нее. <…> И в „Путешествии в Кашгар”, и в „Альбиносах”, и в более поздних повестях Улановской восточный горизонт всегда заманивает читателя, но лишь полутонами и намеками. „Внимая наставлениям Кэнко” открывает нам страну, таящуюся за этим горизонтом”.

Таинственная, филигранная, жесткая и одновременно нежная проза.

Илья Фаликов. Пусть будет. — “Вопросы литературы”, 2006, № 5 (сентябрь —октябрь).

“Кажется, ни один мемуарист не упустил возможности упомянуть имя Юрия Болдырева, это естественно. И тут надо сказать, что уникальность этих отношений — поэта и его пропагандиста — обеспечена взаимной безошибочностью выбора. Не только Болдырев отдал себя Слуцкому — Слуцкий отдал себя Болдыреву, со всем отчаянием доверия, без оглядки на „всяко может быть”, и эта взаимоотдача, эта дружба по-своему образцова. Почти античный сюжет. Детдомовец Болдырев получил отца, бездетный Слуцкий — сына: это больше, чем душеприказчик. Тут есть привкус преодоленного сиротства, ведь и Слуцкий претерпевал что-то вроде сиротства, не определяемого только лишь потерей „отца народов”. Его поздний путь к молитве, его „Христа ради”, его молчание — нет, Слуцкий не „назначил себя сумасшедшим” (Самойлов), он осиротел, он остался один на один с тем, кто ему стал совсем не нужен: с самим собой, и Юрий Болдырев заменил ему целый мир — семью, друзей, в какой-то степени самое отечество. Болдырев не принес себя в жертву, он просто отработал свое, он выполнил свой долг. Школа Слуцкого”.

Статья Фаликова — один из трех текстов блока материалов “Борис Слуцкий” (рубрика “Век минувший”).

Игорь Шайтанов. Двадцатый или двадцать первый? — “Вопросы литературы”, 2006, № 5 (сентябрь — октябрь).

“Может быть, потому и показался осмысленным и закономерным выбор Олеси Николаевой Поэтом на 2006 год, что в этом году <...> среди поэтических составляющих редкостью стало серьезное, не скрывающее своей серьезности и даже учительности слово. В такие времена особенно трудно сделать подобное слово поэтическим, то есть заставить прозвучать его убедительно, да и просто — добиться от него звучания. Если Николаевой это удалось, то потому, что ее слово нашло для себя верную слуховую и смысловую опору в традиции русской духовной риторики, как поэтической, так и прозаической, сделав ее источником энергии современного стиха (метафора, к которой не раз прибегали при вручении премии „Поэт”, что объясняется и вежливым кивком в сторону учредителя премии — энергетиков России, но прежде всего — справедливостью по отношению к новому лауреату)”.

Асар Эппель. Как мужик в люди выходил. — “Октябрь”, 2006, № 9.

Это если соберет кто-нибудь антологию рассказов о “новых русских”. Только рассказов, а не развернутых в малую прозу анекдотов, это — туда. С зощенковской страстью вещица. И очень смешная игра омонимами.

Михаил Эпштейн. О душевности. — “Звезда”, 2006, № 8.

“Душевность нельзя путать с духовностью. Разница душевного и духовного ясно выражена в персонажах Л. Толстого: княжна Марья Болконская — духовна, Наташа Ростова — душевна. Князь Андрей Болконский — духовен, Николай Ростов — душевен. Вообще все семейство Болконских более духовное, а семейство Ростовых — душевное.

Обычно считается, что духовность — категория более высокого порядка, чем душевность. <…> Гордость и злость — это преимущественно свойства духа, а не души, что интуитивно выражается в языке: словосочетания „злой дух” и „гордый дух” встречаются на несколько порядков чаще, чем „злая душа”, „гордая душа”. Николай Ставрогин или Иван Карамазов у Достоевского — глубоко духовные существа, но, лишенные душевности, отвергнувшие „дыхание жизни”, они кончают смертью или безумием. О поэзии Блока можно сказать, что она в высшей степени духовна, но не душевна, и именно этим объясняется переход от духовно-воздушных, „софийных” „Стихов о Прекрасной Даме” к песням во славу демонической женственности незнакомок и снежных масок.

Есть духовность высей и духовность бездн, идеал Мадонны и идеал Содома. Но душевность не может быть идеалом. Она неотделима от естественного человеческого существа, от лица, в которое вдунуто дыхание жизни. Душевность — это не конец, не цель, но начало, отрыв от которого делает невозможным движение к концу, точнее, направляет человека к совсем другому концу — ницшеанскому, блоковскому падению в бездны духа, враждебного человеческому. Обогащаясь духовным, душевное не должно ни на миг поглощаться или отвергаться им”.

Евгений Ямбург. Отцы и дети: ключи к пониманию. — “Знамя”, 2006, № 10.

“Цель этих заметок — попытка услышать голос вступающего в жизнь поколения. Предмет разговора — творчество молодых писателей. Предоставим профессиональным литераторам их право на тонкий аналитический разбор текстов. Меня же в первую очередь будет интересовать состояние умов и настрой душ мальчиков и девочек, только вчера вышедших из стен школы. Их стихи и проза дают богатейшую пищу для педагогического анализа, без которого мы уподобляемся самоуверенному лекарю, берущемуся врачевать, толком не имея представления о происхождении и природе болезни. Впрочем, оставим до поры открытым высокомерный вопрос: кто и кого должен лечить? Начинающие литераторы — именно та часть юношества, что наиболее склонна к глубокой рефлексии, не закрылась броней „пофигизма” и способна внятно выразить в слове свое мироощущение. Потому их творчество — ценнейший педагогический источник, позволяющий вдумчивому педагогу не строить иллюзий по поводу якобы тотального инфантилизма, бездушного прагматизма и безудержного гедонизма нового поколения в целом. Не все они, как гласит реклама, выбирают „Пепси” или „Спрайт”, дабы „не дать себе засохнуть”. Подчас их предпочтения страшнее. <…>”.

Далее следует редкий и, на мой взгляд, мужественный текст, пришедший “с другого берега”. Е. Ямбург — опытный человек, способный, кстати, в случае необходимости подняться над своим опытом. И пусть он иногда оперирует теми именами и понятиями, которыми оперирует (кому-то в части своей интонации он может показаться “забуревшим” шестидесятником ), “Отцы и дети…” — еще и добрая поддержка растерявшимся старшим и младшим его коллегам. Он действительно и вчитался, и вгляделся. Особенно в “Потусторонников” С. Чередниченко. И нашел, что сказать.

“Подробнейшим образом, в шокирующих деталях живописуя анатомию низости и химический состав грязи, они как будто задались целью писать донос на самих себя. При этом нимало не заботясь о последствиях, не требуя ни капли сочувствия, не ожидая помощи. Попутно замечу, что сквозь их эстетику не просматриваются ни поза самолюбования, ни стремление к поэтизации цветов зла. Тексты точны, почти документальны, но беспристрастными их не назовешь. За ними пронзительная боль, мощный этический протест, стремление в океане лжи во что бы то ни стало остаться самими собой, пусть даже путем достижения дна”.