Юрий Маслов - Белогвардейцы

• Название: Белогвардейцы
• Автор: Юрий Маслов
• Жанр: История

---

В восемнадцатом году, в ночь перед рождеством, белоказачий корпус, в составе которого сражались Задорожный и вышеуказанные молодцы, открыл перед Мироновым, командармом Второй Конной армии, обещавшим казакам личную неприкосновенность в случае их лояльности по отношению к Советской власти, Калачево-Богучарский фронт и разошелся по домам. И жестоко просчитался. Ровно через месяц появилась страшная директива Свердлова: "Всех ранее служивших у белых предать высшей мере наказания - расстрелу". Затем, добавил масла в огонь и генерал Краснов, заявив: "Вешенская станица и ее мятежники на этих днях будут сметены с лица земли".

Оказавшись меж двух огней, Задорожный и его други бежали к Мамонтову и вместе с ним совершили легендарный рейд по тылам Красной Армии - Тамбов, Козлов, Лебедин, Елец, Грязи, Касторная, Воронеж... По дороге уничтожали продовольственные склады, базы, разрушали железнодорожные мосты, связь...

Мамонтову досталась слава, казакам - хорошая добыча. Правда, не всем. Задорожный его други получили кукиш...

Крепко отпраздновав победу, Мамонтов дал на Дон телеграмму; "Посылаю привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей,

на украшение церквей - дорогие иконы и церковную утварь..." Вслед за телеграммой отправился сам - на отдых в Новочеркасск. И - налете, па красных. Вернее, красные налетели на поезд, в котором безмятежно храпел удалой полковник. И кончил бы он свои дни в застенках ЧК, да, на его счастье, красные, увидев столь богатый улов, на мгновение опешили, затем взвыли от радости и бросились делить добычу. Это и спасло полковника. Он мигом вскочил на поданного коня, вырубил в редкой цепи красных окно и вместе с полусотней преданных казаков ушел в степь.

В Новочеркасске Мамонтова встретили восторженными овациями, а казаков... В благодарность за свое спасение и за молчание (случай этот долго хранили в тайне: красные - от стыда, белые - от позора) Мамонтов устроил им хорошую выпивку с недельным отпуском, а затем распорядился отправить для дальнейшего прохождения службы в лучшие кавалерийские части. Задорожный и его верные други получили назначение во 2-й уланский полк...

Вот таких молодцов отобрал в разъезд есаул Задорожный - приговоренных к смертной казни Свердловым, проклятых Красновым, повязанных тайной счастливого избавления Мамонтова от плена. Да и к тому же все они были с Дона - из станиц Вешенской и Усть-Медведицкой.

- А ведь ой нас не случайно выбрал, - сказах сотник Твердохлебов, когда Задорожный ускакал к Вышславцеву, чтобы уточнить детали предстоящего дела. что скажете, станичники?

Станичники молчали. Хворостов и Дунаев тупо смотрели в землю, хорунжий Роженцев крутил болтавшуюся, как говорится, на одной нитке пуговицу. Когда она оторвалась, он спрятал ее в карман и сказал:

- Вот что, други, собирайтесь основательно. С барахлом.

- Мне и собирать-то нечего, - уныло проговорил Хворостов.

- Жратвы бери побольше да патронов.

- Значит, ты думаешь...

- За нас есаул думает, а мы... соображать должны.

- Значит, ты думаешь... - опять затянул Хворостов.

- Думаю! - отрезал Роженцев. - А ты жратву ищи.

- У моей хозяйки в погребе копченый поросеночек висит, - подал голос Дунаев. - Может, прихватить?

- Только без шума. А то полковник и тебя к стенке поставит. - Роженцев глянул на часы. - Все. Готовьтесь. Через тридцать минут выезжаем.

До железнодорожной станции они добрались без приключений. Спешились. Завели лошадей в лесок, спрятались сами, и Задорожный, достав бинокль, принялся наблюдать за происходящим на "железке".

А происходило там невероятное. Войск не было - ни красных, ни белых. Все пространство заполнили беженцы - конные, пешие, тележные. И вся эта до предела взвинченная, насмерть перепуганная, галдящая касса катилась к югу, в Новороссийск, и жила только одной надеждой - покинуть город до прихода красных.

На запасных путях стоял эшелон - тоже с беженцами. Они облепили его, словно мухи сладкое, копошась, переползая с места на место, давя и расталкивая

друг друга.

- Ну что там? - не выдержал Роженцев.

- Бардак! - коротко ответил Задорожный, опустил бинокль и, помолчав, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил: - Интересно, сколько отсюда до Новороссийска?

- Верст сто, не более, - ответил Твердохлебов.

- Два дневных перехода, - подытожил Задорожный, скрутил самокрутку, закурил. Лицо напряглось, круглые, беспокойно бегающие глаза отвердели решился человек. Он и сам это почувствовал, сдунул пепел с цигарки, весело, очевидно, для смелости, прищурился. - Вот что, станичники... Дела наши хреновые... Не завтра, так послезавтра докатимся мы до моря. А там - одно из двух: или сдаваться, иди драться насмерть. Сдаваться я не умею, помирать неохота. - Он сильно, до хрипоты, затянулся и ткнул большим пальцем в сторону "железки". - Есть еще третий путь: драпать в Европу... Это тоже не для меня... Крымов, к примеру, там не пропадет: и девок щупать умеет, и по-иностранному ловко шпарит - приживется. Я - не смогу, я здесь

лучше, на родине, подохну, чем там, под забором. - Выбросил окурок, вдавил его сапогом в снег. - Я все сказал. Теперь ваше слово. Как порешите, так и будет.

Станичники призадумались. Задачка была не из простых - как в сказке: налево поедешь - коня потеряешь, направо - голову сложишь, прямо...

Первым нарушил молчание Твердохлебов.

- Сам-то на что решился? - спросил и подумал: "Глупость спросил. На что он решился, я еще там, в селе понял".

- На Дон пробираться. Домой, - твердо проговорил Задорожный. - Авось простят. А не простят... Земля, конечно, не пух, но все же своя... - И, потрепав коня по шее, добавил: - Решайтесь! Одному на такое дело трудно подняться.

Теперь станичники загалдели в полный голос. Галдели долго, до хрипоты, гадая, простят их дома или поставят к стенке, и, как это часто бывает, пока галдели и решали, какой вариант лучший, за них все решил Его Величество Случай.

ГЛАВА VI

А под утро ему приснился сон. Возвращается будто бы он, Миша Дольников, из кадетского корпуса домой, а на станции его ждет бричка, и сидит в ней их старший

конюх дядька Егор и улыбается широкой, доброй улыбкой: знает, как будет доволен Миша, увидев, что в бричку впряжен его любимец, орловский рысак Тибет. Миша

и впрямь расцветает: Тибет при нем родился, он его,

можно сказать, вспоил, вскормил, поэтому привязанность и любовь у них взаимная.

Миша по-мужски, за руку, здоровается с Егором Пантелеевичем - у них любовь, тоже взаимная - легонько, плечом, отодвигает в сторону, берет в руки вожжи,

и, горло его, как в детстве, раздирает дикий, мучительно радостный вопль: "По-ошел!"

- Ты чего орешь? - Дольников открыл глаза и увидел над собой лицо командира полка Федора Сырцова. - Баба, что ль, приснилась?

- Деревня.

- Своя?

- Я не завистливый - чужая не приснится.

- Что не завистливый - знаю. - Сырцов сунул руки в карманы галифе, задумчиво прошелся по хате. - крестьян у тебя много было?

- Двести душ.

- И все, значит, в достатке жили?

- Кроме пьяниц и бездельников - все.

Не зная, что возразить, Сырцов насупился, губы сложились в резкую складку суровой злобы.

- Ладно, ты хоть и барин, но кровь в тебе наша, красная, но ведь и другие были, кровопийцы, которые, значит, с крестьянина семь шкур драли. Были?

- Были, - согласился Дольников.

- Ну вот, - мгновенно повеселел Сырцов. - Поэтому мы вас и пропалываем. - И, уже улыбаясь, закончил: - Сорняк с корнем вырывать надо. Иначе огород пропадет.

- Он у вас так и так пропадет. - Дольников встал, плеснул в стакан горячего чая и, сделав глоток, неторопливо закурил. - Чего глаза вытаращил?

- Жду, значит, объяснений.

- Пожалуйста. Ваш лозунг: земля - крестьянам, заводы и фабрики рабочим, так?

- Так.

- Ну а если директор дерьмо попадется, ворюга и кровопийца, как ты говоришь, что тогда?

- Нового, значит, выберем.

- У вас не выбирают, а назначают.

- Кто?

- Ленин с Троцким.

- Ты Ленина не трогай! Я его речь на вокзале слышал... Деловой мужик, правильный!

- А Троцкий?

- В этом, значит, я немного сомневаюсь - кровь

чужая.

- Зря, Феденька. За такие слова тебя к стенке поставят!

- Кто? - Коротко стриженная голова Сырцова в торчащими красными ушами быстро нагнулась, и он стал похож на волка, изготовившегося к последнему,

смертельному для жертвы прыжку. - Ты, что ль?

- Троцкий! - Дольников сбросил рубашку и выбежал на улицу, на мороз: каждое утро он докрасна растирался снегом.

"А почему я должен скрывать свои мысли? Мишка, мать его за ногу, белогвардейский офицер, и тот лепит правду-матку в глаза, а я, комиссар, вынужден молчать!Почему? - Сырцов закусил губы, мрачно задумался. - Почему я не имею права на критику? Что он, пуп земли, этот Троцкий? Ну грамотный, ну говорить умеет, но и я

ведь не лыком шит, придет время - выучусь..."

- Разрешите, товарищ командир?