Джозеф Стиглиц - Ревущие девяностые. Семена развала

• Название: Ревущие девяностые. Семена развала
• Автор: Джозеф Стиглиц
• Издательство: Современная экономика и право
• Жанр: Политика
• Год: 2005
• ISBN: 5-8411-0179-Х

В труде выдающегося американского экономиста, лауреата Нобелевской премии по экономике (2001 г.) Дж.Стиглица, являющемся непосредственным продолжением его предыдущей книги "Глобализация: тревожные тенденции", дается глубокий анализ развития экономики США XX - нач. XXI вв. Автор размышляет по поводу бурного развития "новой экономики", основанной на информационных технологиях, показывая ее сильные и слабые стороны. Стиглиц раскрывает причины перехода подъема 90-х годов в корпоративные скандалы и спад.

Параллельно он демонстрирует неадекватность в новых условиях политики, вытекающей из стандартной неоклассической экономической мысли, применяя к ней свою теорию информационной асимметрии. Последняя представляет значительный интерес для России с точки зрения анализа ошибок периода реформ и выработки ведения курса на будущее.

---

ДЕРЕГУЛИРОВАНИЕ ЭЛЕКТРОЭНЕРГЕТИКИ

Энрон была продуктом дерегулирования в полном смысле этого слова. Первые деньги она сделала на природном газе после того, как рынок газа был дерегулирован. Она обратила в свою выгоду нежелательное стимулирование, возникающее на основе дерегулирования банковской деятельности. Она создавала себе имидж как компания, делающая дерегулирование эффективным. Но именно на дерегулировании энергетики она создала себе по-настоящему имя и репутацию — и именно там ее деятельность наиболее ярко выявила все недостатки движения за дерегулирование. Корпорация обещала показать творческий дух, который она — особенно путем дерегулирования электроэнергетики — может высвободить; на самом деле ей удалось продемонстрировать, как трудно осуществить настоящее дерегулирование, а также последствия плохо проработанного дерегулирования.

Со времени Нового курса 1930-х годов и до президентства Рейгана в 1980-х годах, электроэнергетика была сильно регулируемой в своих ключевых компонентах отраслью — потребители покупали необходимую им электроэнергию у регулируемой государством монополии, которая владела как генераторами, так и сетями, передающими электроэнергию. Газовая отрасль тоже была сильно зарегулирована, в особенности трубопроводный транспорт газа, перекачивающий его от регионов добычи (например, Техаса) в регионы потребления. Это регулирование имело четкие экономические обоснования. Транспортировка газа и передача электроэнергии рассматривались как естественные монополии, отрасли, в которых существование более чем одной фирмы вызывает серьезные затруднения. Наличие двух фирм, каждой со своими сетями, передающими электроэнергию в каждый микрорайон или каждый дом, почти удваивало издержки передачи. Кроме того, обе фирмы могли просто вступить в сговор и назначить монопольный тариф — их наличие не обеспечивало интересы потребителя. Точно так же один большой газопровод из Техаса в Калифорнию был более эффективным, чем четыре конкурирующих небольших.

Экономисты вели давний спор об оптимальном подходе к таким естественным монополиям. Некоторые страны выбрали государственное управление этими монополиями в интересах всего общества, другие — нерегулируемый частный рынок, в третьих существовал частный, но регулируемый рынок. Большинство европейских стран выбрало первый подход. Америка — третий. (Но не было почти никого, кто выбрал бы второй подход — нерегулируемого частного рынка). Многие, однако, утверждали, что государственное управление хозяйственными объектами дает неудовлетворительные результаты, и во многих случаях они были правы, но в целом ряде случаев они ошиблись. Французская энергосистема, управляемая государством, была более эффективной, чем энергосистемы США: давно замечен профессионализм менеджеров французской системы, равно как и высокая квалификация ее технических специалистов. Несмотря на эти положительные результаты, идеология свободного рынка оказывала мощное влияние, в результате чего в последней четверти прошлого века возникло движение мирового масштаба за третий подход, который сочетал частное производство с ограниченным регулированием. Постепенно усиливалась точка зрения, что это регулирование должно быть еще более ограниченным. Говорили, что мы можем выиграть от конкуренции как в генерации электроэнергии, так и на рынке ее сбыта. Единственное, где признавалась естественная монополия, так это в передаче электроэнергии, в сетях. Таким образом, возникла задача раздробления того, что было интегрированными фирмами с тем, чтобы генерация, передача и сбыт электроэнергии осуществлялись раздельно; а также была поставлена задача привлечения новых фирм туда, где была возможность конкуренции — генерация и маркетинг — и регулирования передающей сети с целью обеспечения стыковки всех компонентов системы. Калифорния первой начала дерегулирование в начале 1998 г.

Высокая степень уверенности, что дерегулирование оправдает себя, что тарифы для потребителей резко снизятся, привела к концентрации дискуссий о последствиях низких тарифов как в самом правительстве (например, в Совете экономических консультантов), так и в неправительственных кругах. При новых низких тарифах старые энергетические компании могли оказаться не в состоянии окупить свои вложения в генерирующие мощности. Стоял вопрос, каким образом и какую долю потерь от изменения правил игры им следует компенсировать, — поскольку инвестиции делались, исходя из предположения, что будет обеспечена справедливая и регулируемая доходность. В ходу был технический термин «издержки кораблекрушения», связанные с потерей старых инвестиций из-за введения нового режима.

Калифорнийское дерегулирование не оправдало обещания тех, кто его предлагал. Дерегулирование рекламировалось обычными заклинаниями сторонников свободного рынка: понижение степени регулирования расчистит путь рыночным силам; рынки обеспечат повышенную эффективность; конкуренция гарантирует, что блага, порожденные этими рыночными силами, дойдут до потребителей{114}. Однако не прошло и двух лет после дерегулирования, как тарифы стремительно поползли вверх, а предложение сократилось. Тарифы, которые в среднем составляли 30 долларов за мегаватт-час в апреле 1998 г., к апрелю 2000 г. возросли втрое, к июню 2000 г. — в четыре раза, а в начале первого полугодия 2001 г. достигли восьмикратного уровня апреля 1998 г. Впервые возникли перебои с энергоснабжением, характерные для бедных развивающихся стран, а не для мирового центра высоких технологий. Крупнейшие энергетические компании были вынуждены объявить о банкротстве, поскольку имели долгосрочные контракты с потребителями на поставку электроэнергии по фиксированным тарифам, а закупать ее приходилось по гораздо более высоким ценам. За короткое время их убытки составили миллиарды долларов{115}. Эксперимент с дерегулированием оказался катастрофой. Калифорния была пионером в экспериментах с дерегулированием электроэнергии. Америка и Калифорния должны были оплатить стоимость эксперимента.

Губернатор Калифорнии Грей Дэвис (Grey Davis) в конечном счете вмешался ради спасения своего штата. Перебои с энергоснабжением не только вели к запредельным тарифам, но и наносили ущерб высокотехнологическому бизнесу Калифорнии; перерыв в энергоснабжении мог нанести неслыханный ущерб сектору высоких технологий. Калифорния рисковала потерять свою репутацию как одного из крупнейших деловых центров. Выправить положение штату удалось ценой в более 45 млрд долларов{116}. После установления Федеральной комиссией по делам регулирования энергетики (Federal Energy Regulatory Commission) в июне 2001 г. верхнего предела тарифов произошло их снижение с 234 долларов в среднем за первое полугодие до всего лишь 59 долларов за мегаватт-час в период с июля по август того же года.

Спрашивается, почему стали возможны такие провалы и какие уроки следуют из них? Сторонники дерегулирования говорят, что оно было проведено несовершенным образом — но ничто в этом мире не делается совершенным образом. Они хотят навязать нам сопоставление несовершенно регулируемой экономики с идеализированным свободным рынком вместо того, чтобы ее сравнить с еще более несовершенным нерегулируемым рынком. Но даже те, кто заработал на дерегулировании, были готовы признать его несовершенство. Главный исполнительный директор Энрон имел обыкновение утверждать «несовершенный рынок лучше самого совершенного регулирования»{117}.

Ко времени, когда разразился этот кризис, в должности был уже другой президент, еще больший приверженец идеологии свободного рынка и к тому же находящийся под сильным влиянием тех, кто делал деньги на дерегулировании. В частности, в дружественных отношениях с главой Энрон Кеном Лэем был Президент Джордж У. Буш — он получил значительные суммы от Лэя на свою избирательную кампанию и обращался к нему за рекомендациями по энергетической политике. Буш присоединился к риторике Энрон в пользу предоставления свободы «рыночным силам». Если это влекло за собой банкротство фирм, считавшихся эффективными в условиях старого экономического режима, Буш полагал, что пусть свершится то, что должно свершиться. Если это означало тяготы для низкодоходных категорий населения, которые не могли далее оплачивать стремительно рвущиеся вверх счета за коммунальные услуги, то пусть и это свершится. Это была новая форма социального дарвинизма — пусть выживает сильнейший. Самым большим грехом считалось вмешательство в рыночные процессы.

Но для тех, кто разбирался в рыночных процессах, в этом эпизоде заключалась некая загадка. Если дерегулирование и конкуренция должны были снизить тарифы, то почему же они повышались? На северо-западе была засуха, и это привело к недостаточному поступлению гидроэнергии в сеть, но этот дефицит был недостаточно велик, чтобы объяснить стремительный рост тарифов. Были некоторые указания на подоплеку событий. Почему, например, в период, когда возникли дефициты, было остановлено так много генерирующих мощностей, нуждавшихся в ремонте? Не имело ли больше смысла ограничиться только крайне необходимым ремонтом? Почему цены на природный газ на Западном побережье были такими высокими при явной незагруженности газопроводных мощностей? У экономистов возникло естественное подозрение манипуляций, и эти соображения были сразу же высказаны на страницах «Нью-Йорк Таймс» ее обозревателем и экономистом из Принстонского университета Полом Крагменом (Paul Krugman). В ответ толпа свободно-рыночников закричала: «Это бред!»{118}.