Сергей Костырко - Медленная проза (сборник)

• Название: Медленная проза (сборник)
• Автор: Сергей Костырко
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9691-0730-4

«Медленная», то есть по мере проживания двухтысячных писавшаяся, проза – попытка изобразить то, какими увидели мы себя в зеркале наступивших времен: рассказы про благополучного клерка, который вдруг оказывается бездомным бродягой и начинает жизнь заново, с изумлением наблюдая за самим собой; про крымскую курортную негу, которая неожиданно для повествователя выворачивается наизнанку, заставляя его пережить чуть ли ни предсмертную истому; про жизнь обитателей обычного московского двора, картинки которой вдруг начинают походить на прохудившийся холст, и из черных трещин этого холста протягивают сквозняки неведомой – пугающей и завораживающей – реальности; про ночную гостиничную девушку и ее странноватого клиента, вместе выясняющих, что же такое на самом деле с ними происходит; и другие рассказы. Иными словами, проза про «обыкновенную» жизнь «обыкновенных» людей, каждый из которых – тайна и для окружающих, и для самих себя.

---

После завтрака Володя ждал на террасе Таню с полотенцами и слушал здешнего знакомого, сорокалетнего крепыша из Ярославля. Накануне тот разбил взятый напрокат мотоцикл и делился впечатлениями:

– Жаль, не видел ты, Володь, их рож, когда я выложил эти говеные две с половиной. Аж побелели, останавливать начали: с адвокатом, говорят, посоветуйтесь, экспертизу сделайте, проверьте правильность дорожных указателей… Да что я – мелочиться буду?! Разве объяснишь таким, что чувствует человек, когда на спидометре – под сто сорок, машина классная, трасса отутюженная… Да видел я, видел указатель этот, но кайф не хотел ломать. А как почувствовал, что не удерживаю, я руль отпустил и – в сторону. Там как раз кюветики с травой. И всего-то – плечо зашиб немного да рукав на куртке ободрал.

– Ну да. Это если не считать денег.

– А чего их считать. Они как бабы – уходят, приходят. Деньги надо презирать. Ненавидеть. Раньше, когда денег не было, люди людьми были. А сейчас – звери! За деньги на все пойдут. На все. Это я тебе говорю!

– Да деньги-то чем виноваты?

– А ты, я вижу, любишь их?

– Свои – да, – сказал Володя. – Свои – люблю.

КАК НА КАМЕ-РЕКЕ рассказ

За окном мело. Снег на пару секунд зависал перед стеклом, демонстрируя крупные косматые снежинки, и тут же, срываясь с места, вытягивался в бешено несущуюся пелену.

Из пористой тьмы снизу багровыми буквами светила надпись «Флоренция». Ночной клуб? Кофейня? Неважно. Важно, что и слово, и багровое свечение его легли в контекст: в оконном стекле перед Димой – отражение гостиничного номера со светом настольной лампы, листами раскрытых книг и зеленым экраном включенного ноутбука.

От окна тянуло стужей.

Днем, когда Дима выходил из галереи, то есть из бывшего кафедрального собора, ветра еще не было, было только легкое колыхание морозного воздуха, но обжигал он так, что запланированное гуляние по высокому берегу Камы пришлось отложить. Минус двадцать четыре, как значилось на табло у перекрестка. Может, и потеплело по случаю метели, но вряд ли намного. И значит, ежевечерний проход по улице Сибирской в «Пельмешки без спешки» отменяется… Ну и хорошо – в гостинице поужинаешь, в ресторане, заодно и ночную жизнь здешнюю посмотришь. Полноты жизни отхватишь типа.

Хотя…

Только что, закрыв рабочий файл, Дима вставил флэшку с закачанными перед отъездом текстами про этот город, и было там микроэссе про гостиничный номер, написанное – потому и скачал, – написанное в этой гостинице, а возможно, как раз в этом номере, – про его стерильность, про пустые стены и углы, в которых не копятся звуки, про снег на подоконнике, белый и отчужденный, как выложенные в ванной гостиничные полотенца. И человек в таком номере так же гол, так же отчужден от себя, он похож на пустой выключенный холодильник, который стоит в холле Диминого номера… Ну уж нет! Это, простите, кому как. Для Димы – так вожделенная полнота жизни. Это когда вокруг ни одной вещи, которая бы напоминала тебя вчерашнего. Пустота номера, которая без сопротивления заполняется тобой сегодняшним. К тому ж с неожиданно уместным словом «Флоренция» за окном, как будто поезд, сутки почти несший Диму по заснеженной лесной просеке, – как будто поезд этот не на восток шел, а – на юг. В мерзлой тьме за гостиничным окном – русская заграница, ничем не похожая на обжитую Димой Россию московскую или калужскую.

Дима спустился в лифте на первый этаж, пересек холл, привычно сбежал по ступенькам вниз – по утрам здесь был шведский стол и, соответственно, полупустой зал, приглушенный свет, негромкие, не вполне проснувшиеся еще голоса таких же, как и Дима, постояльцев отеля. Ну а сейчас Дима входит как будто в другой ресторан: плотный гул голосов, по головам и плечам сидевших за столиками людей, – совсем других, не утренних, – перебегали разноцветные лучи от крутящегося под потолком шара. Откуда-то играла музыка. Тут не ужинают – тут гуляют.

Диму повели меж столиков в самый конец зала, в узкий банкетный отсек, где вдоль стен параллельно друг другу стояли два длинных стола. Проход между столами упирался в стену с огромным плоским экраном, полыхающем чем-то музыкально-клиповым. Левый стол был плотно обсажен людьми. Правый – пуст, если не считать девушки, сидевшей под стеной и как бы отгородившейся этим длинным пустым столом от компании через проход.

– Вы позволите? – ритуально спросил Дима.

Девушка бегло глянула, кивнула и отвернула голову к экрану.

Черноволосая. Темноглазая. Лет двадцати или чуть постарше. Белая глухая рубаха-блузка.

Дима деликатно сел в торце стола, чтоб не навязывать свое общество. Официант включил перед ним светильничек и пододвинул пепельницу.

– Салат, – сказал Дима официанту, – цыпленок, а потом, попозже, кофе.

– Что пить будете?

– Водку, – сказал Дима, водку пить не собиравшийся. – Сто… нет… сто пятьдесят грамм.

Похоже, идея с рестораном оказалась провальной; в город надо было выйти, а не сидеть здесь – спиной к ресторанному залу, мордой уткнувшись в телеэкран со скачущими певицами. Да еще рядом с поддатой компанией. Но через несколько минут, глотнув водки и закурив сигарету, Дима почувствовал, что жить можно. Он косил глазом на стол слева – четыре мужика вперемежку с четырьмя барышнями. Девушки как на подбор, статные, длинноволосые, плечи и груди обтянуты маечками и блузками. Ну а мужики лет на двадцать, как минимум, постарше; с лицами, которые Дима называл для себя «депутатскими», то есть абсолютно никакими лицами, с приклеенным – намертво – выражением значительности, плюс дорогие костюмы, сидящие не столько элегантно, сколько статусно. Единственное располагающее лицо было у мужичка, сидящего во главе стола спиной к экрану – курносое, простецкое почти, но при этом взгляд умный, быстрый, улыбка легкая; к нему склоняются поминутно подбегающие официанты, и Дима как будто слышит его ласково-небрежное «любезный» и «голубчик».

…Сидящий спиной к Диме мужик положил сейчас правую руку на спину девушки, и рука поползла по короткой блузочке вниз, к обнаженной полоске тела, пальцы задержались на коже девушки и скользнули под пояс юбочки, но девушка не стряхнула руку, а как бы на вздохе выпрямилась, истомно развернула плечи и повернула к кавалеру лицо с насмешливо-поощрительной улыбкой, но тут же взгляд ее протянулся дальше к Диме, и девушка – или показалось ему? – подмигнула: ну что, дедуля, третьим будешь?

И Дима, который давным-давно уже Дмитрий Андреевич (это он по привычке обращается с собой как с Димой) – Дима, как школьник, которого застукали, поспешно перевел взгляд на телеэкран и периферийным зрением поймал тихую усмешку соседки. Как будто горячим плеснуло в лицо – это ж надо так облажаться! – и он с трудом удержал радостную улыбку.

Официант расставлял перед Димой тарелки, и в этот момент соседка открыла розовую пудреницу своего мобильника. Дима услышал голос – низкий, певучий, чуть хрипловатый: «Слушай, сколько можно ждать?.. Вы где? Ну… Я тут уже больше часа… Имей в виду, могу и не дождаться». Дима почувствовал, как чутко замер склонившийся возле него официант. Перед девушкой бокал с соломинкой, вазочка с орехами, в пепельнице пара окурков каких-то тоненьких сигарет. На столе перед ней, как и перед Димой, крохотный электрический светильник в виде оплывшей свечи. Дима, как бы непроизвольно, – на голос раздавшийся – глянул и успел увидеть чуть раздвинутые скулы, большой рот и удлиненный разрез глаз. Взятые в хвост длинные волосы обнажают высокую шею и ухо с огромным ободом белой – пластмасса? – клипсы. Дима допил водку, чтобы притушить внезапный холодок в животе.

К соседнему столу официанты пронесли на двух блюдах горой наваленные ананасы, виноград, груши, киви. «Что будем под десерт? “Камю”?» – «Можно и “Камю”, а лучше чего полегче – на десерт у вас другое будет. Берегите силы!» – усмехается курносый, а барышни изображают застенчивые улыбки.

Ну а соседка Димы вытягивает сигарету из длинной пачки, щелкает зажигалкой – движения спокойные, отчужденные, девушка здесь сама по себе. Со своей собственной отдельной жизнью. Вот она – загадочная для Димы – порода нынешних молодых людей, инфантильных как бы, и при этом странно укорененных в этом косматом и уродливом мире, – ну вот как, интересно, удается ей быть такой невозмутимой и естественной в этом жеребятнике? «Отсек тишины, кусок затаившейся жизни», – привычно перебирает он слова. Нет, фигня все это. Зырянка – вот кто она! И Дима тянет из заднего кармана джинсов книжечку – записать:

«…два года назад, летом, в этом городе шел дождь, я стоял под навесом автобусной остановки. Рядом в толпе две женщины. Примерно сорок и двадцать лет. Мать и дочь.

Хороши – нет сил. Хотя лицо у матери жесткое, скуластое, с удлиненным (намек на восток или север?) разрезом глаз, с припухшими веками и губами – грубо нарисованное, почти некрасивое на первый взгляд лицо. Но то же самое было прекрасно на юном лице дочери. Именно тогда я вспомнил (неправильно вспомнил, но уже пристало) слово “зыряне”.