Вера Фигнер - После Шлиссельбурга

• Название: После Шлиссельбурга
• Автор: Вера Фигнер
• Издательство: Издательство Всесоюзного Общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1933

Третий том воспоминаний Веры Николаевны Фигнер

---

Своеобразный быт Финляндии, постановка среднего и высшего образования в ней, участие женщин в освободительной борьбе Финляндии против русского самодержавия и необычайная солидарность этой маленькой нации в деле отпора российскому колоссу, накладывавшему лапу на финляндскую свободу — все это чрезвычайно интересовало меня, и я брала книги на немецком языке, чтоб познакомиться со всем этим. Александровский университет в Гельсингфорсе был давно открыт для женщин, и многие девушки кончили там на разных факультетах, а мы, русские, — в начале 70-х годов принуждены были спешить в Цюрих, Берн и Женеву: препятствием служил шведский язык, который был нам совершенно незнаком, тогда как немецкому учились в гимназиях и институтах. Что касается средней школы Финляндии, то в 1907 году она уже на одну треть была открыта для детей обоего пола, и опасения, которые вначале существовали против таких школ, были рассеяны практикой жизни.

Меня приятно поражала самостоятельность финляндских женщин. Все знакомые, которые были у нас, сами добывали себе средства существования — праздных женщин мы совсем не видели. Они рассказывали, какой дружный отпор Финляндия оказывала каждый раз, когда был натиск на ее конституцию, когда почтовые учреждения подчинялись русскому министерству внутренних дел, финляндская почтовая марка упразднялась, закон о военной службе изменялся. Рассказывали, как при первом наборе чиновники сопротивлялись: не отпирали помещений для воинского присутствия, так что двери приходилось взламывать; их увольняли, но уволенные получали содержание от нации. А верхом солидарности была та грандиозная петиция о неприкосновенности финляндской конституции, с миллионом подписей, которая была отправлена к царю. Эти подписи собирались по всей стране; для этого ездили по железной дороге, на лошадях, ходили пешком и на лыжах. Тайна была сохранена вполне, и без ведома генерал-губернатора, под его носом, петиция была отправлена из Гельсингфорса в Петербург.

О женском движении в Финляндии до 1905 года, когда женщина Финляндии, не в пример России, получила избирательное право, активное и пассивное, я написала небольшую статью для «Первого женского календаря» Ариян за 1908 год.

Потом, после казни Фрумкиной в Москве, Анна Павловна Корба прислала в «Организационное бюро» папку с документами по ее делу, с ее письмами и статьями. Тут же были документы по делу приговоренного к смертной казни Бердягина, его письма и стихотворения. За Фрумкиной числилось три покушения: за первое, на Новицкого, начальника Киевского жандармского управления, ее судили в 1903 году и приговорили к 11 годам каторги. По манифесту 1905 года она вышла на поселение и вскоре бежала. В 1907 году ее арестовали в Москве в Большом театре, близ ложи московского градоначальника Рейнбота, причем отобрали браунинг, которым она намеревалась убить последнего. Наконец, в Бутырской тюрьме она стреляла в начальника тюрьмы Багрецова и ранила его в руку. Мотивом последнего покушения был нестерпимый режим, царивший в тюрьме. По этому делу она была приговорена к смертной казни, которая и была исполнена в 1907 году

Что касается Бердягина, то он был приговорен к смертной казни за покушение на жизнь помощника начальника той же Бутырской тюрьмы Северина, который заведовал мужским отделением каторжан, и по такому же мотиву нестерпимого обращения с заключенными. До исполнения приговора он покончил с собою, причем орудием послужила ручка чайной ложки! Между Фрумкиной и Бердягиным происходила товарищеская переписка, и покушения были совершены по взаимному сговору.

Документы по этому трагическому делу член «Организационного бюро» Ульянов привез в Выборг на квартиру Чернова. Он характеризовал документы, как выходящие из ряда вон, замечательные по характерам действующих лиц и по удивительному дару слова, который обнаружила Фрумкина в речах на суде, в статьях и письмах. А. Корба, вручая документы, горячо настаивала на их опубликовании, чтобы память о Фрумкиной не пропала. Объемистая папка никого не соблазняла, а я заинтересовалась рассказом Ульянова и сказала «Дайте мне просмотреть эти документы; если я сочту себя способной привести их в порядок, редактировать и написать предисловие, то сделаю это». Виктор Михайлович Чернов отдал мне папку, и я принялась за чтение. Содержание того, что я читала, совершенно увлекло меня — в них все было трагично и красиво. Это были действительно замечательные человеческие документы. Я расположила их в порядке, необходимом для печати; из стихотворений Бердягина взяла только четыре, потому что остальные были слишком плохи: Бердягин был совершенно лишен поэтического дарования. Говорить о нем наряду с Фрумкиной приходилось как по его ужасному концу, так и по связи двух покушений на тюремное начальство; к тому же Фрумкина просила об этом. Но если Фрумкина в некоторых отношениях выявила себя как личность необыкновенная, то о Бердягине этого сказать никак нельзя.

Моя работа вышла удачной, и Виктор Михайлович по поводу ее не предложил никаких изменений. Опасаясь, что дело с напечатанием книжки может затянуться, я предложила Ульянову взять у меня столько денег, сколько понадобится, и напечатать книгу на мой счет. 1000 экземпляров обошлись в триста с чем-то рублей, и книга печаталась в какой-то легальной типографии. Теперь эта книжка под заглавием: «Памяти Фрумкиной и Бердягина» составляет библиографическую редкость; один экземпляр ее передан мной в московский Музей Революции.

Глава двадцать девятая Ф. В. Волховский

В мою бытность в Финляндии издательство с.-р. шло в крупных размерах. Центральный Комитет в целом, представляя идейный центр, развивал свое влияние главным образом путем печатного слова. Он вел партийный орган; Гершуни, Чернов, Ракитников и Авксентьев несли в нем главную литературную работу и руководили издательством всей литературы, выходившей под маркой центра. В Выборге существовала своя типография и делались матрицы, а печатание происходило в Петербурге, в котором легальные типографии находились еще под тем слабым надзором, который был одним из приобретений революционного периода 1905–1906 гг., когда владельцы легальных типографий шли навстречу партиям и за деньги исполняли их заказы, умея ловко предупреждать и вовремя удалять и скрывать нелегальные произведения.

По данным, вероятно, совершенно недостаточным, расходы на литературу при центре равнялись в 1907 г. 60 тысячам рублей. В начале года издавались «Партийные Известия»; с июля партийным органом стало «Знамя Труда». Для крестьян издавались «Земля и Воля» и «Листок Земли и Воли». Издававшаяся с 1906 г. «Солдатская Газета» продолжала выходить под названием «За Народ», а «Военный Союз» — под названием «Народная Армия». Кроме того, существовал орган под названием «Всероссийский Офицерский Союз», находившийся под влиянием с.-р. По поводу текущих событий политической и революционной жизни издавались прокламации, письма и брошюры. О размерах центрального издательства можно судить по конфискациям складов, происходившим несколько позже — в 1908 г.; так, в мае в читальне женского медицинского института было взято 10 пудов литературы; на Забалканском проспекте в складе Петербургского комитета, получившего литературу от Ц. К., конфисковано около 200 пудов. На Невском проспекте (№ 88) — 150 пудов, и на задержанной подводе, увозившей тюки из этого склада, 60 пудов, а в июне в Малаховке, под Москвой, у книгоиздателя Мягкова арестовано 1500 пудов нелегальной литературы союза издателей социал-демократов и социалистов-революционеров. Провинция по отношению к издательству не отставала от центра: в 1907 г. полиция арестовала 31 провинциальную типографию!

Итак, газеты и брошюры издавались во множестве; тиражи некоторых изданий были громадны (до 60 тыс. экз.); распространение шло в обширных размерах, и все же в складах, как видно из приведенных цифр, конечно, неполных, оставались большие запасы. Между тем, из провинции в 1907 г. шли жалобы на отсутствие литературы. В декабрьском номере «Знамени Труда», в статье лица, объезжавшего Поволжье, наряду с описанием печального состояния местных организаций, претерпевших разгромы и еле-еле начинавших налаживать работу (Саратов, Самара, Казань, Симбирск, Тамбов, Пенза), относительно литературы отмечено повсюду почти полное отсутствие ее. О некоторых городах сказано категорически: «литературы нет» (Тамбов), что, конечно, указывало на происшедшие опустошения.

Среди лиц участвовавших в с.-р. изданиях, кроме А. Гуковского и Энгельгардта, выдающееся положение занимал Феликс Вадимович Волховский, человек, всю свою долгую жизнь отдававшийся делу революции. Бывший нечаевец 1870-71 гг., оправданный по суду, а потом крупный чайковец, около которого в Одессе сосредоточивалась целая группа тогдашних пропагандистов, — между другими был и Желябов, — Волховский являлся центральной личностью на юге, как человек с цельным миросозерцанием и большей зрелостью мысли, чем окружающая молодежь. Участник «процесса 193-х», сосланный в 1878 г. после процесса в Томск, он по внешности уже во время дознания казался стариком. Мне случилось тогда на несколько минут увидеть его на площадке у лестницы в Доме предварительного заключения. Я выходила из камеры Н. Морозова, с которым прокурор Гогоберидзе дал мне свидание в его камере, наедине, а на площадке, которая вела с лестницы, стояла группа: Любовь Ив. Сердюкова, Купреянов, Волховский и еще кто-то. Любовь Ивановна крикнула: «Феликс, вот Верочка!» В арестантском халате, сгорбленный, с очень некрасивым, желтым лицом, с седыми волосами, он был настоящим призраком с того света. Я была поражена — в первый раз в жизни я видела человека, заморенного тюремным заключением, которое до тех пор было для меня пустым звуком. Купреянов, чайковец, человек, по отзывам товарищей, очень способный, был тоже в халате, имел желтое, одутловатое, болезненное лицо; после суда он вскоре умер, отравившись, как говорили, настоем табака.