Осаму Дадзай - Избранные произведения

• Название: Избранные произведения
• Автор: Осаму Дадзай
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

Дадзай Осаму, пожалуй, одна из самых трагических фигур в японской литературе XX века. Его трудно отнести к определенному литературному направлению. Многие называют его классиком «романа о себе» («ватакуси-сесэцу»), другие говорят о близости к романтизму, но при том, что и то и другое, несомненно, присутствует в его творчестве, прозу Дадзая Осаму трудно вместить в узкие рамки одного жанра.

Большая часть произведений, вошедших в книгу, на русский язык ранее не переводилась.

---

«К., видишь, у меня вот тут на животе — шрам? Аппендикс вырезали».

К. по-матерински ласково рассмеялась.

«Ты, К., длинноногая, но мои ноги, смотри, гораздо длиннее. Готовые брюки мне все малы. С какой стороны ни посмотри, неудобный я мужик».

К. смотрела в темное окошко.

«Как думаешь, можно сказать — доброе злодеяние?»

«Доброе злодеяние…» — повторил я за ней шепотом.

«Дождь?» — она внезапно стала прислушиваться.

«Горная река. Там, внизу, совсем рядом. Вот увидишь, утром это окно забьют опавшие листья. Прямо у нас под носом — высоченная гора».

«Ты здесь часто останавливался?»

«Нет, всего раз».

«Чтобы умереть?»

«Да».

«В тот, прошлый раз ты кутил с гейшами?»

«Ничего подобного!»

«А сегодня ночью?..» — К. сохраняла на лице полное спокойствие.

Я рассмеялся:

«Чего это ты? Это и есть твое доброе злодеяние? Чего это ты вдруг? Я еще даже…»

«Ничего».

Я, наконец, решился:

«Я подумал, не согласишься ли ты умереть со мной на пару?»

«А… — на этот раз засмеялась К. — Можно сказать — „злая доброта“?»

Выбираясь по длинной лестнице из купальни, медленно, медленно преодолевая каждую ступень: доброе злодеяние, злая доброта, доброе злодеяние, злая доброта, доброе злодеяние, злая доброта…

Позвал гейшу.

«Когда мы вдвоем, — объяснила ей К. серьезным тоном, — нас гнетет опасное желание — совершить парное самоубийство, будьте добры, этой ночью не спать и подежурить возле нас. Если придет бог смерти, гоните его прочь».

«Слушаюсь, — ответила гейша. — В тяжелую минуту, случается, совершают и тройные самоубийства».

Начали играть. Подожгли крученый бумажный шпагат, пока огонь не потухнет, надо успеть назвать имя условленной вещи и передать соседу. Ни на что не годная вещь. Начали.

«Треснувшее гэта».

«Хромая лошадь».

«Сломанная лютня».

«Не снимающий фотоаппарат».

«Нелетающий самолет».

«Эта, как ее…»

«Быстрее, быстрее!»

«Истина».

«Чего-чего?»

«Истина».

«Глупо. Ну ладно — терпение».

«Сложновато. Мне кажется — страдания».

«Дерзание».

«Декаданс».

«Позавчерашняя погода».

«Я», — это К.

«Я».

«Ну что же, я тоже — „я“».

Огонь потух. Гейша проиграла.

«Для меня это слишком сложно», — гейша безо всякого притворства чувствовала себя с нами непринужденно.

«К., ведь это шутка? И истина, и дерзание, и то, что ты сама — ни на что не годная вещь, все это ведь шутка? Даже такой как я, пока живу, отчаянно пытаюсь жить достойно. К., ты — дура!»

«Катись-ка домой! — К. обиделась. — Обязательно нужно всем демонстрировать, какой ты несчастный?»

Красота гейши раздражала.

«И уеду! Сейчас же вернусь в Токио. Дай денег. Уезжаю».

Я вскочил, сбросил халат.

К., подняв на меня глаза, плакала. Сохраняя на лице слабую тень улыбки, плакала.

Я не хотел уезжать. Но никто меня не удерживал. Эй, давай умрем, умрем… Я переоделся в кимоно, надел носки.

Вышел из гостиницы. Побежал.

Остановившись на мосту, устремил взгляд вниз на пенящиеся струи горной реки. Я казался себе дураком. Дурак, дурак, обзывал я себя.

«Прости», — К. неслышно подошла сзади.

«Даже в любви, даже в любви надо соблюдать умеренность», — я расплакался.

Вернулись в гостиницу. Там уже были разложены две постели. Я принял веронал и сделал вид, что тотчас уснул. Через некоторое время К. приподнялась и приняла то же лекарство.

На следующий день мы далеко за полдень еще дремали в постелях. К. встала первой. Раздвинула в коридоре ставни. Шел дождь.

Я тоже поднялся и, ничего не сказав, один спустился в баню. «Утро вечера мудреней. Утро вечера мудреней». Повторяя про себя привязавшуюся фразу, я размашисто плавал по просторному бассейну.

Вылез из воды, открыл окно, посмотрел на бурный горный поток, несущийся крутым зигзагом.

Вдруг мне на спину легла рука. Я обернулся — К., голая.

«Трясогузка».

Она показала на вертлявую птичку, скакавшую по скале над бурным потоком.

«Трясогузка напоминает элегантную тросточку, а еще беспечного поэта. Но трясогузка строже, мужественнее, ей нет никакого дела до человеческих проблем».

Я тоже так думал.

К. скользнула в бассейн.

«Красные осенние листья — это ужасно пошло».

«Вчера вечером…» — я замялся.

«Хорошо выспался?» — спросила К. невинно, ее глаза были ясны, как вода горного озера.

Я плюхнулся в бассейн.

«Пока ты живешь, я не умру».

«Буржуа — это так плохо?»

«Плохо, на мой взгляд. И одиночество, и скорбь, и благодарность — все только прихоть. Порождения самодовольства. Мы живы одной только гордыней».

«Ты так заботишься о том, что о тебе болтают другие… — К. легко вылезла из бассейна и начала быстро обтираться полотенцем, — как будто сам всей своей плотью принадлежишь им».

«Богатый не войдет в царство небесное… — попытался пошутить я, но осекся, как будто меня обожгло плетью. — Простое человеческое счастье, наверное, это самое трудное».

К. пила чай в холле гостиницы.

Вероятно из-за дождя, в холле было людно.

«Если наше путешествие окончится благополучно, — я сел на стул возле К., устроившейся у окна с видом на горы, — обещаю сделать тебе какой-нибудь подарок».

«Крестик», — прошептала К. У нее была тонкая, слабая шея.

«Мне — молока, — сказал я служанке и, вновь повернувшись к К.: — Ты на меня сердишься. Мои вчерашние угрозы уехать, это все комедия. Наверно, я отравлен театром. Каждый день хоть раз, а должен что-нибудь такое выкинуть, устроить сцену. Без этого мне жизнь не в жизнь. Даже сейчас, сидя здесь, мне до смерти хочется что-нибудь из себя изобразить».

«А любовь?»

«Бывали вечера, когда, обнаружив в носке дырку, я по одной этой причине навек терял любовь».

«Как тебе мое лицо?» — К. пригнулась ко мне.

«В каком смысле?»

«Я — красивая? — точно совсем чужая. — Молодо выгляжу?»

Мне захотелось ее ударить.

«Бедная ты моя!.. Не забывай — ты примерная супруга и добросовестная мать, а я — хулиган-недоросль, дерьмо».

«Только ты… — начал я говорить, но в этот момент служанка принесла молоко. — А, спасибо».

«Каждый свободен страдать, — продолжал я, пригубив горячее молоко, — но и наслаждаться — каждый свободен».

«Между прочим, я не свободна. И в том и в другом».

Я тяжело вздохнул.

«Позади несколько мужчин. Кто из них тебе нравится?»

Четверо молодых людей, видимо, служащих, играли в маджан. Двое мужчин средних лет читали газеты, попивая виски с содовой.

«Может быть, тот, что посередке», — прошептала, глядя на горы, через которые переваливали потоки тумана.

Я оглянулся. В центре холла стоял невесть откуда взявшийся юноша и, руки в карманах, рассматривал установленную справа от входа композицию из хризантем.

«Хризантема — трудный цветок», — К. занимала высокий ранг в какой-то школе икебаны.

«Ты не меняешься. Разве он не вылитый мой старший брат — в профиль… Гамлет». Брат умер в двадцать семь. Был неплохой скульптор.

«Так ведь я не слишком искушена в мужчинах». К. была явно смущена.

Экстренный выпуск газеты.

Служанка обошла холл и раздала всем свежие листы. — Восемьдесят девятый день после начала войны. Осада Шанхая проходит успешно. Беспорядочное отступление разгромленного врага по всей линии фронта.

К., мельком заглянув в газету:

«Ты кто?»

«Огонь[69]».

«А я — дерево. — Она пугающе громко рассмеялась. — Я сейчас смотрела совсем не на горы. Я рассматривала вот эти капли дождя, падающие со стрехи. У каждой — своя индивидуальность. Есть бойкие, есть торопливые и есть точно изможденные, одни падают с кокетливым звоном, другие — со скучающей миной отдаются на волю ветру…»

И я, и К., мы оба ужасно устали. В тот же день мы уехали из Югавары, а когда добрались до Атами, город был уже окутан вечерним туманом, в домах горели огни, на сердце было тревожно.

Остановились в гостинице. Решив прогуляться до ужина, взяли зонтики. Пошли к морю. Море под нависшими тучами сонно колыхалось, волны рассыпались ледяными брызгами. Море казалось неприветливым и равнодушным.

Когда повернули назад, город мерцал россыпью огоньков.

«В детстве, — заговорила К., остановившись, — мы протыкали иглой дырочки в почтовых открытках, и когда подносили к лампе, изображенные на них дворцы, леса, военные корабли покрывались иллюминацией, помнишь?»

«Этот пейзаж, — сказал я с притворным безразличием, — я уже видел однажды в волшебном фонаре. Все было немного не в фокусе».

Мы медленно шли по дороге вдоль берега.

«Холодно. Сейчас бы хорошо окунуться в горячую ванну».

«У нас уже не осталось никаких желаний, да?»