Сергей Есин - Дневник, 2004 год

• Название: Дневник, 2004 год
• Автор: Сергей Есин
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Исполнилось 70 лет Ю.С.Апенченко, и на заседании совета его задарили грамотами, премиями, почётными листами от города, Союза журналистов и министерства. На совете же объявили о том, что В.Путин подписал указ о присвоении звания заслуженного деятеля науки Ю.И. Минералову. Довольно много говорили об итогах сдачи нашими студентами государственных экзаменов. С одной стороны, профессор Зимин и профессор Кривцун уверяют, что у них никогда не было более сильных (в общем) ребят, сдающих философию, а с другой — четверо из них не смогли сдать словесность. Один из доблестных студентов, проучившись пять лет, кроме водевиля «Медведь», не смог назвать ни одной пьесы Чехова. Я проанализировал все личные дела этих «несданышей» — везде пропуски, просьбы допустить к экзамену без зачета, везде какие-то объяснительные записки и справки.

Собрание правления секции прозы прошло довольно активно. Было два приемных дела. Принимаем мы в основном людей за шестьдесят. Все бывшие начальники, уйдя на пенсию, засели писать мемуары и документальные повести, за счет спонсоров и сослуживцев навыпускали книг тиражом в пятьсот экзмпляров, а теперь хотят в писатели. Это надо для самоуважения, для их близких, для того чтобы, как и прежде, надувать пузо.

В ЦДЛ был только на сборе гостей, и то лишь из уважения к Носкову. В фойе он устроил что-то вроде бесплатного фуршета, с вином, орешками и бутербродами. Это публику очень увлекло. Из знакомых и запомнившихся были Ваншенкин, Турков, у которого недавно умерла жена. Вот уж кому стоит посочувствовать, я помню, сколько терпения и воли проявлял А.М., пока она болела. Был Приставкин, мелькавший в вестибюле, Е.Сидоров, Андрей Яхонтов вместе с десятимесячным сыном Петькой, которого он носил в специальном рюкзачке. Какой же Андрюша счастливый, мне кажется, он до сих пор не может опомниться от этого свалившегося с небес счастья. Дети, рожденные в старшем возрасте, а не случайно, от половой переизбыточности, — это особые дети. Концерт должен был вести Арканов — я не пошел. Сил на такие вечера после целого дня работы просто нет.

28 мая, пятница. Продиктовал два отзыва на дипломные работы и написал врезку к стихам наших институтских поэтов для «Литгазеты». Написал также и отправил письмо Ренате Григорьевне Лекач о возможном открытии филиала в Нью-Йорке. Наверное, ничего из этого не получится, но кто знает, всегда надо фантазировать. Фантазии часто превращаются в дело и реальность.

Внезапно пришел факс: Виталий Тойевич Третьяков приглашает меня на свою передачу «Что делать?». Я начал отказываться, ибо знаю про себя, в что устной речи я не силен, не помню ни фамилий, ни имен, ни дат, что всегда так украшает ведущего. В передаче у Третьякова всегда участвуют профессионалы и эрудиты. Что мне делать? Передача посвящена консерватизму. Я ведь особо ничего об этом и не знаю. Но Третьяков (потом раздался и звонок) очень просит именно меня. На всякий случай в библиотеке пока взял какой-то новый сборник, посвященный русскому консерватизму. Проблема-то не интеллектуальная, а жизненная, действенная.

Говорил с Кондратовым: он почему-то вспомнил мою «Хургаду». Тайные намеки, что ее напечатают отдельной книжкой. Потом вспомнил, что обещал В.И.Гусеву и Жанне Голенко написать что-нибудь о семинаре, о технологии его ведения, и сразу же, с налёту написал:

«Начнем с тезисов. Научить стать писателем — нельзя. А вот научиться, пожалуй, можно. Конечно, существует природная предопределенность, так же как в пении: один поёт, другой нет, а у третьего от природы уже поставленный голос. Есть люди, для которых фраза с пионерского возраста — своя. Ведь что такое письмо? Это умение свои собственные фантазии и образы, промелькнувшие в голове видения, «вишневосадовские лепесточки» перенести при помощи слов на бумагу. Будущий писатель всегда, в принципе, это умеет, но еще не знает, что есть вещи, которые в литературе лучше не делать, есть проблемы, которых лучше не касаться, есть слова, настолько позатертые, что их надо высаживать в совершенно новые грядки, нежели в те, где они до сих пор привыкли расти. Когда думаешь об этом — всё кажется неимоверно трудным.

Где-то на втором, на третьем курсе я начинаю удивляться: да как же так, да почему они так быстро, а порой умно и остро пишут? Кто на них повлиял? Вся ли система института с его гениями на каждом шагу, с преподавателями, гениями или считающими себя такими? Или это влияние семинара, который ты ведешь каждую неделю по вторникам?

Готовиться к семинару я начинаю с субботы, а иногда с пятницы. Чувство свободы пропадает уже в четверг, некая заноза от текста, который мы будем разбирать, сидит в голове. Потом его читаешь и, как в чемодан, захлопываешь в подсознание. Там начинается кружение и верчение. Мне всегда ясно: на семинар надо прийти с несколькими точными идеями, с ощущением вещи, прийти как на драку, где надо пробиваться и продираться куда-то вперед. А сам семинар мне кажется неким кратером, где-то там, в темноте, в парах подземных газов, — тени моих учеников, сами эти ученики (я пишу так подробно, потому что был в кратере вулкана, я ездил на Камчатку, когда был репортером, материал, который я привез, так и назывался — «Репортаж из кратера вулкана»). Наконец, туман рассеивается, появляются лица моих учеников, лица обновленные, счастливые. Господи! Неужели это они — так выросли, так возмужали, так прекрасно говорят!

Я всегда помню, что ученики ни в коем случае не должны походить на тебя. Я всегда помню, что твой собственный творческий метод не самый лучший. И гнуть их всех под себя — дело бессмысленное.

Что касается самого семинара — мы говорим, разбираем, спрашиваем друг у друга, я читаю отрывки, читаю цитаты из своей картотеки, они вроде слушают. Но я не понимаю — действует ли на них то, что я говорю, или нет. Если обратиться к одной аналогии, то всё это напоминает синхрофазотрон где-нибудь под Серпуховом или в Дубне — там лежит на своем месте материал, а исследователи разгоняют какие-то атомы по кольцу и пытаются этот материал этими атомами бомбардировать. Иногда бомбардировка заканчивается успешно, возникает новый результат. Что из всего этого получается, никто не знает. Я же только знаю, что пучок атомов, направленный на материал, должен быть как можно более сильным и ёмким. Тогда и возникает искра, возникает ученик.

Я также понимаю, что ученик — это всегда синоним предательства. Но это — в будущем, и это другая песня. В конце концов, даже жёлудь вызревает на том материале и на той же земле, которая накормлена листьями дерева».

29 мая, суббота. На даче у меня новые работы. Устанавливаю накопительный бойлер в бане. Я отчетливо понимаю, что всеми новшествами и усовершенствованиями я уже пользоваться в полном объеме не буду, но строю, переделываю, дополняю. Если бы меня когда-нибудь спросили, в чем состоит моё хобби, я бы ответил: дача и ее перестройка. Подобная созидательная работа меня увлекает и в доме, и в институте. Вот выстроил маленький спортивный зал в надежде, что буду жить за городом, поднимать штангу. Но зимой поподнимал, а теперь болит бедро и рука в суставе. Построил двухэтажную дачу, а бываю ли на втором этаже?

Все утро с Володей, который все это монтирует, ездил по магазинам, купил всяких железок на 2 тысячи 500 рублей. Пока проложили только стабильный шланг от общего крана к дому.

Вечером пошли с приехавшим недавно С.П. немножко перед сном пройтись, заодно прогулять собаку, которую очень радуют подобные прогулки. Как меня раздражает, когда во время этих прогулок С.П. вставляет себе в уши наушники: он интеллектуал, он слушает классическую музыку, он не хочет терять времени на болтовню. А в это время у реки так свистели и щелкали соловьи, такая в этом посвисте и перекличке была полнота жизни.

Передача у Третьякова меня просто придавливает, но про себя знаю: справлюсь и буду не хуже всех. Надо только не стараться быть на всех похожим, надо идти своим путем опытника и доморощенного философа.

30 мая, воскресенье. После Дня пограничника, который прошел весело и дружно, довольно долго раскачивались, копали канаву под шланг водопровода, потом что-то винтили на трубах в сауне и уехали, так ничего и не сделав. Вечером смотрел телевидение, здесь, конечно, в первую очередь интересны самые поразительные факты грабежа произведений искусств в наших центральных музеях. Это в передаче Караулова. Началось все с того, что на Западе появились рукописи Ленина и документы, подписанные Сталиным. Показали и библиотеку, откуда уходили книги из личного собрания Сталина с автографами многих деятелей литературы и искусства. Потом заговорили об Эрмитаже, по поводу которого еще 4 года назад пресса много писала. Говорили о частной «аренде» наших шедевров на Западе, о подмене и о невозвращении квартир. Выявилась панорама удивительной бесхозности и поразительного всероссийского воровства. Главными обвинителями в этом были Ю.Болдырев, человек, конечно, честный, тот самый, который в свое время с трибуны Съезда народных депутатов требовал отмены 6-й статьи. К слову, чего тогда было требовать, если сами управлять не умеете? Болдырев как заместитель председателя Счетной палаты, говорил убедительно — и вещи чудовищные. Колебания самого Караулова — не в счет. Одним из критиков и правдоискателей в этой передаче оказался и Починок. Он все время напирал на какую-то злокозненность в этом вопросе Швыдкого. Как будто один сторож может сберечь всю огромную автобазу. Это бы Починку самому как чиновнику надо бы знать! Возможно, как министр Швыдкой и был разгильдяй, но что он вор — в это я не поверю никогда!