Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

• Название: Яковлев А. Сумерки
• Автор: Неизвестно
• Жанр: Прочая старинная литература

---

С некоторыми лидерами прессы у меня сложились дове­рительные отношения, действовали негласно установленные правила. Скажем, они загодя информировали меня о пред­стоящей острой статье, которая наверняка вызовет недо­вольство. Статью печатали, но на меня не ссылались. Я брал на себя функцию их «прикрытия», если разгорался скандал.

Как-то раз в санаторий на юге, где я отдыхал, позвонил Егор Яковлев и сказал, что работать стало совсем невмоготу — придирки, окрики, угрозы. Поэтому от просит меня войти в состав Совета учредителей «Московских новостей». Я согла­сился. Потом пришлось расплачиваться за эту опрометчи­вость. Почти на каждом заседании Политбюро возникали вопросы о тех или иных статьях в средствах массовой ин­формации и конечно же в «Московских новостях». И каж­дый раз звучали упреки в мой адрес. Вот, мол, среди учреди­телей газеты — член Политбюро, а газета ведет антипартий­ную линию. Конечно, я и сам понимал легкомысленность своего поступка, отдав предпочтение одному изданию. Выра­жали мне свое непонимание и редактора других газет. Я по­шел на этот шаг исключительно из интересов дела и уваже­ния к мужеству Егора Яковлева.

Когда на Политбюро и пленумах ЦК происходили бурные вспышки нетерпимости в отношении демократической прес­сы, Михаил Сергеевич или нехотя соглашался, или отмалчи­вался. Он не требовал от меня каких-то кардинальных кадро­вых изменений. Не требовал, за исключением, может быть, эпизода с Владиславом Старковым. Владислав в газете «Аргу­менты и факты» опубликовал результаты опроса среди пас­сажиров поезда, согласно которому Михаил Сергеевич (по рейтингу) оказался не на первом месте. Он увидел в этом ка- кой-то подвох. Я в это время уже не курировал идеологию. Ею занимался Вадим Медведев. По указанию сверху отдел пропаганды подготовил проект постановления об освобожде­нии Старкова от работы. Медведев не хотел давать ему хода. Мы с Вадимом договорились потянуть время, хотя нажим был невероятно сильным. Но все же общими усилиями уда­лось «заволокитить» это решение.

Однако не все шло гладко и с Генсеком. Например, посту­пило в ЦК письмо о том, что в журнале «Наш современник» постоянно пьянствуют, редактор Викулов и его ближние «не просыхают», а напившись, играют в коридоре в футбол му­сорной корзиной. Я попросил заняться письмом, хотя в отде­ле пропаганды и до него знали, что в редакции творится не­что несусветное. Началась проверка.

Вдруг звонок от Горбачева:

— Ты зачем придираешься в Викулову?

Тон был агрессивный.

— Я не придираюсь. Проверяется письмо из самой редак­ции.

— Ты брось. Я тебя знаю. Мне известны твои предвзятос­ти. Прекрати расследование.

Телефон замолк. Позднее я узнал, что в это время у него в кабинете сидел Воротников, тогдашний руководитель РСФСР. Журнал был российский, а не всесоюзный. Через какое-то время Викулову все-таки пришлось уйти из редак­ции. Но, к сожалению, нормального, уравновешенного, авто­ритетного человека туда назначить не удалось. Юрий Бонда­рев посетил Горбачева и настоял на назначении редактором Куняева, человека нетерпимого, превратившего журнал в один из антиперестроечных рупоров, оплотов социалистиче­ской реакции.

Упрек в предвзятости был не первым. Как только я ока­зался во главе отдела пропаганды, это было летом 1986 года, я поставил вопрос о смене главного редактора журнала «Огонек» Анатолия Софронова. Этот журнал на протяжении многих лет служил пристанищем всякой серости, травил тех писателей, композиторов, журналистов, взгляды и оценки которых не совпадали с огоньковскими. Журнал использо­вался партийным аппаратом в качестве идеологической ду­бины.

Моя первая попытка освободиться от Софронова окончи­лась неудачей. Михаил Сергеевич сказал, что я неправильно отношусь к Софронову. Ему, Горбачеву, известно, что у меня к этому человеку личная неприязнь и я хочу с ним распра­виться. Софронова поддержали Лигачев, Кириленко и другие члены Политбюро. Но через некоторое время все-таки уда­лось сдвинуть его с насиженного места, но вовсе не по про­фессиональным причинам, а потому, что Софронов запутался в финансовых делах. Этот факт по большому счету кажется мелким, но я упоминаю о нем для того, чтобы показать, како­ва была реальная обстановка в начале Перестройки.

Еще пример. По какому-то поводу Горбачев проводил оче­редное совещание. Даже не помню, где это было (но не в Кремле). Я не участвовал в нем. Вдруг телефонный звонок, велено прибыть к Горбачеву. Приехал. Собрание уже закон­чилось. Разъезжались. Горбачев ждал меня на крылечке. Пригласил в свою машину — там была и Раиса Максимовна.

— Тебе звонил Илья Глазунов?

— Звонил.

— Ты почему не разрешил продлить его выставку в Ма­неже?

— Во-первых, она идет уже месяц, как и запланировано, а во-вторых, продлевать или не продлевать — дело не мое, а Министерства культуры. Причина простая — там на очереди выставка другого художника, не менее известного и уважае­мого.

— Глазунов — крупный художник, — продолжал Михаил Сергеевич. — Я знаю его лично. Народ его любит. Выставку надо продлить. А ты поправь свое поведение, иначе мы не сможем дальше понимать друг друга. Это была единственная прямая угроза за все время нашей совместной работы. Ду­маю, что он потом и сам пожалел о ней, ибо несколько дней подряд ежедневно звонил, чаще всего без всякого повода.

Достаточно плотно занимался я в это время и религией. Будет справедливым сказать, что в Политбюро возникло как бы молчаливое согласие в том, что дальнейшая борьба с ре­лигией и преследование священнослужителей аморальны и противоречат принципам демократической Реформации. Публично признавать варварство большевиков никто, конеч­но, не хотел, но и желающих защищать его не оказалось. КГБ со скрипом шел на некоторое ослабление своего прямо­го руководства этой сферой, начатого еще по инициативе Дзержинского.

Я горжусь тем, что, занимаясь в Политбюро культурой, информацией и наукой, принимал в начавшемся оздорови­тельном процессе активное участие, в том числе и в сфере религиозной деятельности. Сам себя к активным верующим не отношу, но крещен. Равно как и дети, внуки и правнуки. Мать ходила в церковь до конца своих дней. До сих пор в родительском доме висят иконы, они никогда не снимались. Так уж получилось, что за всю свою жизнь я не прочитал ни одной атеистической лекции или доклада, не провел ни одного совещания по атеистической пропаганде. А потому мне сегодня особенно неприятно видеть некоторых партий­ных «обновленцев», тех, кто еще вчера активно разоблачал «религиозное мракобесие», а сегодня неистово крестится, особенно тогда, когда телекамеры направлены на них, «но­воверующих». Может быть, каются? Едва ли. Впрочем, Бог с ними.

Меня всегда приводили в смятение разрушенные церкви, склады и овчарни в храмах. По дороге из Москвы в родной Ярославль, по которой я проезжал сотни раз, стояли десятки порушенных памятников как немые свидетели преступлений режима. Однажды, году, наверное, в 1975-м, будучи в отпу­ске (работал в это время в Канаде), я поднял этот вопрос пе­ред Андроповым. Он внимательно выслушал меня, согласив­шись, что подобные пейзажи производят плохое впечатление на иностранцев, ему уже докладывали об этом. В моем при­сутствии Андропов дал кому-то указание по телефону изу­чить вопрос, но все на этом и закончилось. Его интересовала не суть дела, а впечатления иностранных туристов.

В годы, когда я занимался идеологией, различным конфес­сиям было передано около четырех тысяч храмов, мечетей, синагог, молельных домов. Естественно, что особенно памят­ны мне случаи, в которых я принимал прямое участие. Ни­когда не забуду, как мы с женой ездили в Оптину Пустынь (Калужская область) и в Толгский монастырь (Ярославская область). Оптина Пустынь — святое место для России — предстала перед нами в полном смысле слова грудой камней. Всюду битый кирпич, ободранные стены, выбитые окна, пол­ное запустение. Внутри храмов — инициативные сортиры атеистов. Сегодня это изумительный по красоте храм, вели­чаво возвышающийся над речной долиной. Все собираюсь снова съездить туда, но заедает мирская суета.

В Толгском монастыре, что под Ярославлем, была колония для малолетних преступников. Набрел я на этот монастырь случайно. Искал подходящее помещение для организации школы реставраторов памятников старины. Мой выбор пал на родную мне Ярославщину. Здесь предложили посмотреть несколько зданий, в том числе и этот монастырь. Когда я приехал туда, то понял, что монастырь надо вернуть. Но воз­никли какие-то трудности в правительстве, там затягивали решение вопроса. Выручил случай. Как раз в те дни Михаил Сергеевич должен был принять членов Синода. Он попросил меня подготовить справку для беседы. Среди других я упомя­нул и Толгский монастырь как уже переданный церкви. Речь Генсека опубликовали. Трудности отпали. Я бываю иногда в Толгской обители. Ремонт там закончен. Монахини работают на огородах. Особенно великолепно это сказочное архитек­турное сооружение, если любоваться им снизу, с Волги.