Константин Лапин - Сердце сержанта

• Название: Сердце сержанта
• Автор: Константин Лапин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1962

Константин Кириллович Лапин родился в 1914 году в Москве в семье служащего. По окончании средней школы пошел работать на стройку. Был десятником, техником-строителем, прорабом на строительстве, учился в вечернем строительном институте. Позднее работал инструктором физкультуры, грузчиком в батумском порту, репортером газеты «Советская Абхазия», радиокомментатором, актером.

Начало литературной деятельности К. Лапина — 1939 год, когда журнал «Смена» опубликовал его первый рассказ «Большая медведица».

В годы Великой Отечественной войны К. Лапин был военным корреспондентом. Вместе с частями Советской Армии он проделал путь от Ясной Поляны под Тулой до Кенигсберга. Награжден орденом Красной Звезды и тремя медалями.

После войны К. Лапин работает в «Литературной газете», активно сотрудничает на радио, в военной печати. Наиболее известны выступления писателя по морально-этическим вопросам.

За последние десять лет вышли в свет его сборники рассказов «Военный корреспондент», «Переправа», «Аленка», повести «Непростая история», «Что рассказало письмо», книги очерков «Строители мира», «Победа на Волге», публицистические сборники «В любовь надо верить», «Слово о матери», «О любви и дружбе».

Сборник «Сердце сержанта» рассказывает о великом сердце советского человека, которое до последнего удара бьется для своей Отчизны. Читатель узнает, как воевали и как работают, как любят и дружат замечательные люди, подлинные герои нашего времени.

---

— Юра, старшина? — перебила его женщина и крикнула в глубину дома: — Мама, посмотрите, кто к нам приехал! Папаша того паренька, который мне всегда сахар отдавал, говорил, что у него от сладкого зубы крошатся.

Подошла старуха, и обе женщины наперебой начали вспоминать Юру. Он частенько говорил о своем городе, семье, отце, мечтал, как вернется после победы домой, звал хозяев избы в гости, обещал и сам с батей приехать — поплавать вместе в Селигере, половить рыбку...

Больно и радостно было слушать отцу эти рассказы.

В ночь перед наступлением солдаты поужинали, выпили припасенные на этот случай сто граммов. От ужина Юрий отказался, только пожевал сухарь, а свою порцию водки отдал хозяину.

— Отец наказывал, — сказал Юрий серьезно, — в бой надо идти чистым.

Хозяева благословили воинов на ратный подвиг, на защиту древней новгородской земли, старуха осенила детей по русскому обычаю крестом. Хозяйская дочь проводила старшину до околицы.

Так и ушел он по заснеженной дороге в морозную ночь, ушел навсегда...

И вот что мучило старого воина все время — и на фронте, и дома, и сейчас, на месте былых боев: не погиб ли его сын исключительно по молодой горячности своей, не был ли он один в самую трудную минуту своей жизни, билось ли рядом с ним живое верное сердце?

Бой, как установил Анатолий Степанович, изучая историю полка, поначалу сложился не совсем удачно.

В 4.00 атакующие подразделения должны были занять исходные позиции у деревни Залесье, превращенной противником в опорный пункт, с нескольких сторон внезапно ударить по врагу. Но противник, освещавший ракетами местность перед собой, обнаружил взводы. Вдобавок молодые, необстрелянные солдаты жались друг к дружке, вместо того чтобы использовать каждый камень и канаву для маскировки. Лишь в 7.00, с трехчасовым опозданием, были заняты исходные позиции для атаки.

Только славная третья рота, старшиной которой был Юрий Ломакин, в точно назначенное время заняла позиции. Условленных сигналов от соседей не было, солдаты залегли на снегу. Старшина со своим другом младшим политруком Деминым решили показать пример воинам. Они поползли к дзоту, темневшему в конце снежной поляны: огонь вражеского пулемета, мешающего подняться для броска, можно подавить гранатой лишь с близкого расстояния.

Удальцы подползли к кустам метрах в тридцати от дзота. Но противник заметил движение на снегу, открыл по кустарнику настильный пулеметный огонь. Прошло пятнадцать минут, полчаса. «Будь что будет, не замерзать же тут!» — решил Юрий Ломакин. Отогрев во рту озябшие пальцы, он достал гранату, привстал, чтобы размахнуться. И тут ударил вражеский пулемет...

Быть может, Юрий Ломакин не совершил выдающегося подвига. То, что он сделал, была лишь попытка совершить героическое. Но разве проявление героизма не в том, чтобы найти в себе силу преодолеть границу, за которой может оборваться твоя жизнь, встать под пулеметным огнем, смело взглянуть в подкарауливающие тебя смертоносные дула? И этот внутренний подвиг Юрий Ломакин совершил.

Юрий не увидел, не узнал, что боевые товарищи, следуя его примеру, бросились вперед и подорвали вражеский дзот. К исходу второго дня кровопролитных боев вражеская оборона у Залесья была прорвана, полки пошли на запад.

Он стал одним из тех неизвестных героев, которым Родина возносит вечную славу, которых не забыл народ.

Заканчивая письмо, посвященное поездке на могилу сына, Анатолий Степанович Ломакин просил меня раздобыть книжные новинки об освоении целины и волжских новостройках. Он завязал дружбу с комсомольцами деревни Залесье и хотел отправить новым своим «землякам» посылку с литературой. «Пусть помнит молодежь, — писал он, — какие великие дела возможны в середине нашего столетия потому, что Юрий и его товарищи студеной зимой сорок первого года встали насмерть у истоков великой русской реки, не пропустили врага к Москве!»

ВОСЬМОЕ РАНЕНИЕ ИВАНА ПЛУЖНИКОВА

Лучше прийти с пустым рукавом,

Чем с пустой душой.

М. Луконин

Допев жалостную песню о молоденьком танкисте, сгоревшем в подбитой машине, человек с пустым рукавом перешел на заученную скороговорку:

— Папаш-шши и мамаш-шши, братишки и сестренки! Десять — двадцать копеек вас не разорят, а инвалиду пригодятся. Имею три тяжелых ранения, в том числе два легких... Спасибо, мамаша!.. Не на хлеб прошу — на сто грамм не хватает... Спасибо, браток!

Если песня предназначалась для чувствительных сердец, то развязная просьба о помощи адресовалась тем добрым людям, которые не осудят увечного за пристрастие к рюмочке. Мелочь, звеня, сыпалась в кепку. Подобно осенним листьям, падали мятые, грязно-желтые рублевки. Дойдя до конца вагона, однорукий привычным жестом ссыпал «выручку» в карман. Тут его поманил пассажир, до этого безразлично сидевший у крайнего окна за откидным столиком. Его редкие зачесанные назад волосы казались пепельными от ранней седины, черты лица были так резко очерчены, что шрам на щеке можно было принять за морщину, из-под рабочей куртки выбился воротничок отглаженной сорочки.

— И не стыдно? — спросил он однорукого.

— А что? — огрызнулся тот и кивнул на пустой рукав. — Имею полное право!

Опершись ладонями о скамейку, пассажир у окна одним движением повернулся на девяносто градусов, и стало видно, что у мужчины нет ног. Они отняты так высоко, как только можно было отнять.

— А чего ж другие не просят? — мужчина выдернул из кармана куртки заводской пропуск в серой твердой обложке. — Читай, паразит!

— Не волнуйся, Ваня! — немолодая полная женщина, сидевшая напротив, пересела к мужу. — Ты же знаешь, тебе нельзя волноваться!

— «Завод «Динамо» имени Кирова. Плужников И. С., электрообмотчик». — Пожав плечами, попрошайка вернул пропуск.

— Дальше, дальше читай! В каком году выдан — прочти. В сорок шестом. А сейчас какой? Пятьдесят девятый.

— Ну и что? Имеешь полное право просить.

Динамовец чуть не задохнулся:

— Шобы я, рабочий человек?.. И ты, ты взял бы у меня?

— А чего ж... Дашь — не откажусь.

Пальцы динамовца, вцепившиеся в край скамьи, побелели от напряжения.

Обнимая дергающиеся плечи мужа, женщина говорила ласково:

— Успокойся, Ваня! Ушел он, нет его. А у тебя давление поднимется, если будешь волноваться.

Однорукий уже пил свои сто граммов в станционном буфете, а мужчина у окна никак не мог успокоиться. Он то принимался ругать попрошайку, позорящего честное имя фронтовика, то клял людей, развращающих инвалидов милостыней.

Помнится, я под свежим впечатлением рассказал вагонную сценку в своей редакции. Заместитель редактора, внимательно слушавший меня, стал искать что-то в ящиках стола, а когда я закончил, протянул мне письмо.

— На ловца, как водится, и зверь бежит. Прочтите-ка, что пишет нам другой инвалид, — он посмотрел почтовый штамп на конверте, — из Краснодара. Подумайте, как лучше ответить ему.

К письму краснодарца я еще вернусь, а сейчас расскажу историю жизненного подвига Ивана Семеновича Плужникова. С ним я не только познакомился, но и крепко подружился за эти годы.

* * *

Сын донецкого сталевара Иван Плужников с четырнадцати лет связал себя с черной металлургией. Поначалу крепко сбитый паренек работал грузчиком в прокатном цехе Алчевского металлургического завода. Пробегая мимо прокатного стана, он каждый раз с восхищением засматривался на то, как бесформенный, белый от нестерпимого жара слиток, мотаясь взад и вперед по роликам, превращается под большим давлением в аккуратный рельс. Выучившись на вальцовщика, Иван Плужников и сам стал одним из повелителей этой умной, могучей машины.

Работа в горячем цехе, постоянное соседство с раскаленной сталью были по нраву ему. Металл не любит вялых, слабых духом людей. Бежал ведь из цеха, даже не дождавшись конца смены, пугливый деревенский родич Плужникова, приезжавший устраиваться на завод.

Когда началась Отечественная война, Иван Плужников попросился в артиллерию. Прирожденный металлист, он знал цену стали. Ему не терпелось, так сказать, удостовериться самолично, как его «продукция» помогает громить врага.

В первых же боях Плужников почувствовал себя, как в горячем цехе — тут уж и вовсе не зевай, успевай поворачиваться! Не любил Иван Плужников, рабочий человек, выбрасывать на воздух дорогие слитки.

Командир батареи скоро отметил старательного артиллериста, поставил его командиром орудия.

— Фашист может палить и в белый свет, припас у него не свой, со всей Европы скраденый, — поучал старшина Плужников молодых пушкарей. — А наша сталь рабочей кровью, по́том полита, наши отцы и жены в тылу у станков трудятся...