Константин Лапин - Сердце сержанта

• Название: Сердце сержанта
• Автор: Константин Лапин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1962

Константин Кириллович Лапин родился в 1914 году в Москве в семье служащего. По окончании средней школы пошел работать на стройку. Был десятником, техником-строителем, прорабом на строительстве, учился в вечернем строительном институте. Позднее работал инструктором физкультуры, грузчиком в батумском порту, репортером газеты «Советская Абхазия», радиокомментатором, актером.

Начало литературной деятельности К. Лапина — 1939 год, когда журнал «Смена» опубликовал его первый рассказ «Большая медведица».

В годы Великой Отечественной войны К. Лапин был военным корреспондентом. Вместе с частями Советской Армии он проделал путь от Ясной Поляны под Тулой до Кенигсберга. Награжден орденом Красной Звезды и тремя медалями.

После войны К. Лапин работает в «Литературной газете», активно сотрудничает на радио, в военной печати. Наиболее известны выступления писателя по морально-этическим вопросам.

За последние десять лет вышли в свет его сборники рассказов «Военный корреспондент», «Переправа», «Аленка», повести «Непростая история», «Что рассказало письмо», книги очерков «Строители мира», «Победа на Волге», публицистические сборники «В любовь надо верить», «Слово о матери», «О любви и дружбе».

Сборник «Сердце сержанта» рассказывает о великом сердце советского человека, которое до последнего удара бьется для своей Отчизны. Читатель узнает, как воевали и как работают, как любят и дружат замечательные люди, подлинные герои нашего времени.

---

Как-то батарея стояла на опушке. Через дальнее поле на большой скорости проскакивали немецкие бронетранспортеры с пехотой; вражеская техника скапливалась в балке для атаки. Вот выскочила стальная коробка, ствол плужниковского орудия потянулся за ней, грянул выстрел... Промах! Еще выстрел — снова промах! Скрипнув зубами от досады, Плужников отстранил наводчика, нацелился сам. И снова промах.

На соседнем орудии наводчицей была девушка — довольно редкое явление в артиллерии. Она неторопливо покрутила рукоятку наводки, раздался выстрел, и стальная коробка кувыркнулась, поползли по пашне темные фигуры. После второго выстрела еще один бронетранспортер встал, будто уткнулся в черную стену дыма...

Не с той ли поры Плужников с большим уважением относился к боевым подругам, которые вместе с солдатами несли тяготы военной службы, к наводчицам и санитаркам, к врачам и госпитальным сестрам.

Ранения он воспринимал как неизбежные «аварии на производстве».

Первую свою рану — осколочную, от авиабомбы, — Плужников «не считает». Его ранило зимой сорок первого года, когда наша армия оставляла горящий Ростов — где уж тут в госпиталях отлеживаться. Тем более что осколок прошел сквозь левое легкое, как нож сквозь масло, не задев кости. И вторую рану, пулевую, полученную на Северном Донце, воин готов не засчитывать: вражеский свинец пробил мягкие ткани правой руки. Зато в третий раз ему не повезло.

Бой шел на окраине Сталинграда. Выбирая место для своего орудия, Плужников обходил развалины, где немецкие и наши позиции почти переплелись. За углом разрушенного здания, в темноте, он столкнулся лицом к лицу с гитлеровским автоматчиком. Немец начал стрелять первым. Плужников левой рукой успел отвести от своей груди дергающийся, изрыгающий огонь ствол; две пули прошили ему руку выше кисти. Тут же почти автоматически сработала правая рука воина, разрядив пистолет в живот врага. Подбежавшие на выстрелы бойцы не сразу разобрали, кто кого убил: потерявший сознание Плужников лежал на убитом гитлеровце.

Из госпиталя под Астраханью старшина попал в калмыцкую безводную степь. Под местечком Яшкуль танки с белыми крестами зашли в тыл нашей батарее. Орудие Плужникова подбило три танка, но снаряды кончались, один за другим выходили из строя люди. Раненые страдали от жажды: единственный колодец был далеко, на «ничейной» земле.

Командир конной тяги сержант Мороз подполз к старшине за распоряжением. И в эту минуту Плужникова словно поленом ударило по голове: разрывная пуля, пробив щеку возле уха, вышла через рот, выкрошив передние зубы и вырвав кусок губы.

Плужников очнулся от боли: кто-то волочил его по земле, плача и чертыхаясь. Это сержант Мороз тащил ослабевшего от потери крови старшину к санитарным повозкам в овраге. Плужников по дороге загребал ладонью редкий снежок и прикладывал к ране, чтобы унять жжение.

— Ты что ж это, Плужников, решил вконец извести медицину? — ахнули астраханские врачи, когда старшина снова оказался в их госпитале.

Воин не мог ответить: пуля перебила какой-то мускул лица, рот открывался лишь настолько, что удавалось кое-как просунуть ложку с жидкой пищей и мундштук с папиросой. Массаж, лечебные процедуры и заботливый уход сестер сделали свое, скоро раненый мог жевать сухарь. Иван Плужников до срока выписался из госпиталя.

Пятое свое ранение старшина получил, участвуя в ликвидации окруженной группировки противника под Спас-Деменском. Неподалеку от его батареи разорвался снаряд, выпущенный с гитлеровского бронепоезда; осколок перебил Плужникову кость бедра. Само по себе ранение не казалось ему тяжелым — случается и похуже. Но перелом кости сыграл свою зловещую роль, когда Плужникова ранило, уже на немецкой земле, в седьмой раз. (А шестое ранение он, вспоминая бои и походы, пропускает: стоит ли считать какой-то осколочек стали размером с вишневую косточку. Его вынул из хряща меж позвонками прославленный хирург Бурденко после войны.)

Шел сорок пятый год, советские части сжимали стальное кольцо вокруг Кенигсберга, круша «неприступные» пояса обороны один за другим. В воздухе все явственнее пахло весной и победой. Противник, прижатый к побережью, не жалел снарядов, чтобы остановить неудержимое продвижение русских. Шестиствольные минометы, прозванные «скрипунами», били по площади, наугад. Но и случайные разрывы вырывали из строя наступавших воинов.

Сбитый на землю воздушной волной, Плужников успел разглядеть метрах в двадцати от себя дымящуюся воронку, увидел красный закат над заливом, даже на часы успел взглянуть — шестнадцать ноль-ноль. Лишь своих ног, перебитых осколками, не разглядел.

Долго, очень долго не приходил в сознание тяжело раненный артиллерист. Давно окончилась война, а он этого не знал. Однажды сосед по койке, увидев приоткрытый глаз раненого, крикнул ему в ухо: «Победа, браток!». Плужников смог только сжать и разжать пальцы руки, показывая, что понял.

Левую ногу ампутировали выше колена. Позже пришлось лишиться и правой ноги: перебитая кость бедра не давала ране зажить. Когда Плужников смог разговаривать, он попросил соседа написать жене: жив, здоров, скоро-де выпишусь из госпиталя. В заявлении, адресованном начальнику финчасти полка, старшина просил переслать деньги, которые причитались ему за последние месяцы, жене и сыну.

Жена встревожилась, получив письмо, написанное чужой рукой. Она умоляла сказать правду: целы ли руки? Грустно усмехнувшись, Плужников сам сел за ответ: руки, слава богу, целы, а вот одной ноги нет... Письмо не было закончено; Плужникова снова повезли в операционную. Придя в себя, он ощупал культю второй ноги и шепнул соседу: — Допиши-ка письмо! Все пиши как есть...

Молчание жены было, очевидно, ответом. Травмированный, потрясенный человек не осуждал ее строго, он и сам не знал, как будет жить дальше, и надо ли вообще жить. Нестерпимо ныли раны, не давая сомкнуть глаз по ночам, током било в пальцы, когда он касался чего-либо левой перебитой рукой, на щеке перекатывался инородный желвак, мешая жевать, болела спина, если он резко поворачивался...

В госпиталь написали товарищи по части: Плужникова представили к шестой правительственной награде. Впрочем, и старые свои награды не успел получить воин. И разве медали на груди вернут ему потерянное здоровье?!

* * *

Пролечившись больше года в московском госпитале близ Абельмановской заставы, Иван Семенович Плужников получил пенсию, ему предложили переселиться в инвалидный дом.

— Мне не шестьдесят лет, чтобы на пенсию садиться! — горячился он в райсобесе. — И в том доме инвалидном делать мне нечего. Мне сорока еще нет, силы в руках не занимать...

В осенний день 1946 года по мокрому тротуару окраинной московской улицы катился инвалид. Именно катился на тележке с колесиками, упираясь деревянными палочками в асфальт; мотоколяску для инвалидов наша промышленность еще только осваивала. Плужников смотрел на мир с высоты укороченного роста, и видел он теперь то, на что раньше не обращал внимания. Вот впереди него по асфальту стучат каблучки, шов чулка перекрутился.

— Гражданочка, можно вас на минутку! — С грохотом подкатила тележка к женщине. — У вас, простите, такие симпатичные ножки, а чулок — не того, шовчик не на месте. Вы не серчайте, я один вам это сказал, зато другие не заметят непорядочка.

Поправив чулок, женщина, не глядя, сунула инвалиду трешницу. Кажется, именно в этот день Плужников напился до беспамятства. А когда очнулся на мокром тротуаре, в его кепке, свалившейся рядом, лежали медяки, серебро, отсыревшие бумажки. Плужников заплакал от обиды. Ему, потомственному сталевару, труженику войны, подают Христа ради, как какому-то попрошайке.

* * *

Замполит госпиталя, которого Плужников просил об устройстве на работу, был знаком с руководством соседнего завода «Динамо». Но тогдашний директор не пожелал тратить время на калеку.

— Куда его нам? На руках носить, что ли. Для инвалидов артели созданы, пусть корзинки плетет.

Работники парткома завода посоветовали замполиту обратиться к главному инженеру Черничкину. Выслушав необычную просьбу, тот решил познакомиться с инвалидом, не оставлявшим своего намерения попасть на «Динамо», и только на «Динамо».

Секретарь, увидев безногого посетителя, бросилась открывать дверь кабинета главного инженера. Плужников очень рассердился на нее за эту непрошеную помощь. Он распахнул дверь сам.

Поднявшись навстречу въехавшему в кабинет на тележке Плужникову, инженер почувствовал смущение: да его же и не видно из-за стола, этого упрямого просителя. Но железное пожатие руки бывшего металлиста, без посторонней помощи взобравшегося на стул, прямой взгляд серых глаз, привыкших не мигая смотреть в огонь, изменили его мнение.

— Значит, на здоровье не жалуетесь?