Юрий Косоломов - ХОДЫНКА

• Название: ХОДЫНКА
• Автор: Юрий Косоломов
• Жанр: Ужасы и Мистика

 Подлинная причина катастрофы на Ходынском поле не известна и сегодня, если она вообще может стать известна в принципе. Нет даже более или менее полной, последовательной и достоверной картины этого события, оказавшего огромное влияние на российскую историю, и, в частности, на судьбу Николая II. Существующие же картины продолжают наполняться домыслами.

---

Со своего возвышения д'Альгейм видел, что толпа все же была не настолько плотной, как это казалось внутри ее. Там, где высился ряд мачт с флажками, возле буфетов, люди действительно стояли монолитной массой. Оттуда же, из самой гущи, и доносился постоянный гул, похожий на шум прибоя. Между тем с краев толпа еще разбивалась на большие лагеря вокруг костров и телег, и здесь люди, истомленные ожиданием, всё больше молчали.

Д'Альгейм теперь твердо знал, что идти сюда ему было незачем. Он вздохнул, повернул к шоссе и начал спускаться с пригорка.

Вдруг толпа за его спиной издала дружный крик.

- Дают! - это слово еще можно было разобрать, и все вокруг принялись его повторять: - Дают! Дают!

Но тут же крик обратился в рев, исходивший из гущи толпы, и теперь нараставший от возгласов с окраин, где этот рев подхватили. Он был громче крика, которым многотысячная толпа приветствует государя, но его тональность не оставляла никаких сомнений: так могли кричать только обреченные на смерть люди. Или животные...

Стоя на пригорке, д'Альгейм видел, что последние промежутки между отдельными лагерями стремительно уменьшаются - в какие-то секунды они исчезли совсем, и теперь люди сливались - да нет, сжимались, именно сжимались - в единую массу по всему полю. Края толпы, прежде казавшейся до отказа плотной, в течение мгновений приблизились к центру еще на десятки аршин. А со стороны шоссе, со стороны водоемной каланчи, Бегового круга, Пресни и Ваганьки к этой массе бежали всё новые люди, которые прежде сидели или спали на земле, но от крика вскочили и понеслись вслед за остальными. Они бежали, не оглядываясь, они мчались с такой скоростью, будто убегали от огня, от бешеных собак, от реки, вышедшей из берегов. И поле, вытоптанное до последней былинки, дрожало от топота их ног.

- Стойте! - крикнул д'Альгейм.

При мысли о том, что этот ужас подошел к развязке, его охватила гадкая радость, а следом пришло и унизительное сознание безопасности своего положения. Единственное, чем он еще мог перед собой оправдаться, единственное что ему оставалось делать, так это исполнять свой человеческий долг. И д'Альгейм исполнял его - он стоял лицом к шоссе и кричал:

- Ради всего святого: остановитесь!

Никто его не слышал. Да и не видел тоже.

Навстречу д'Альгейму бежала дева-простолюдинка с ходившей вверх и вниз тяжелой грудью, столь же тяжелыми бедрами и порнографически тонкой талией. Даже для Москвы, неслыханно богатой на красавиц, ее лик типа боттичеллиевой Венеры был красив необычайно. Белый платок сполз на плечи девы, ее торс охлестывала, то падая на грудь, то отлетая на спину, русая коса толщиной с корабельный канат. Движения девы переполняла грация - никогда, еще никогда в жизни д'Альгейм не видел, чтобы человек двигался так красиво; столь совершенную красоту бега не смогли запечатлеть и скульптуры античных гениев.

- Сударыня! - воскликнул д'Альгейм, протягивая к деве руки и вставая на ее пути. - Не ходите туда! Там опасно!

Дева мельком глянула на д'Альгейма огромными бирюзовыми глазами, почти не размахиваясь, тюкнула его в ухо кулаком и помчалась дальше, оставляя за собой клубы пыли.

* * *

Из проходов на гулянье вышли первые счастливцы с оранжевыми узелками в руках. Бер вздохнул, посмотрел на стоявших рядом и произнес:

- Ну вот, а вы...

- Ваше превосходительство! - окликнул его сзади.

Бер оглянулся. Перед ним стоял и прикладывал руку к фуражке казачий офицер:

- Есаул Долгов с сотней Первого Донского полка. Прибыли в ваше распоряжение.

- Ну что ж вы, батенька! - крикнул Бер. - Раньше-то где вас носило?

- Полковник Иловайский сломал ногу. Остались без начальства, так сказать. Ждали команды из своего штаба.

- Ладно... Бог даст, обойдется - проговорил Бер.

Он снова повернулся к толпе.

- Видите... Всё идет как должно.

Из проходов между буфетами вышли еще по несколько человек, прижимавших к себе оранжевые узелки.

Вдруг из одного прохода в "боевом углу" внутрь, на гулянье вылетела какая-то тряпка. А может, стоявшим на эстраде так показалось. Но то, что вылетело следом, разглядели уже все - это был человек. Затем люди начали вылетать из других проходов - вылетать со страшной силой, как пыжи вылетают из дула ружья.

Бер онемел и окаменел. И все другие, собравшиеся на эстраде, замерли тоже.

Отсюда толпа была бы видна как на ладони, хотя ее и покрывал желтоватый туман. Толпу шатало из стороны в сторону. Временами она походила на одинаковые крымские горы, которые тоже начинали подниматься издалека и незаметно, а потом вдруг вздымались до неба у самого моря и застывали - только здесь вместо моря была цепь буфетов, а волны непрестанно двигались, поднимаясь из тумана и падая в него, и могло показаться, что само движение этих гор вызывает страшный, леденящий душу многоголосый крик.

В двух местах по воздуху носило всадников - за шеи коней держались казаки, вошедшие в толпу, чтобы вытащить обморочных или оттеснить первые ряды, и не успевшие уйти назад.

В тот момент, когда толпа взревела, со стороны Москвы к буфетам сдвинулась и поплыла целая ее половина, прежде заметно отделявшаяся рвом, который тоже заполняли люди. В мгновение ока стоявшие на вале у края рва попадали вниз - это было похоже на то, как в ларе сходит лавина муки, подкопанной ложкой неумелой кухарки. Внизу началась свалка. Ров был слишком глубок даже для того, чтобы под ногами первой волны оказались одни только стоявшие на его дне. Нет, мгновенно погребены были и те тысячи людей, что упали первыми. А уже на их головах и телах встала следующая очередь, и только тогда заполнилась пустота рва, всю ночь разделявшая толпу на две части. С эстрады было видно, как в слое людей, заполнивших ров, то и дело появляются ямы, и тут же эти ямы заваливает новыми людьми, потому что верхний слой всего лишь повторял то, что происходило возле дна: люди падали в бесчисленные ямы, из которых накануне добывали песок.

Возле буфетов же вздымались горы и волны. Те, кому удалось выбраться наверх, на чужие головы, качались на гребнях этих волн и пытались идти вперед. Пробравшись к буфетам, они переходили на крыши, а кто-то отрывал дранку и запускал руки внутрь. И вот уже в их руках стали появляться оранжевые узелки. В иных местах они искрами разлетались во все стороны - забравшийся внутрь бросал их своим. Некоторые поступали благоразумно: отодрав доски крыши, они ныряли внутрь.

Однако спуститься с крыш или выйти на гулянье смогли лишь те, кому удалось это сделать в первые секунды после начала раздачи. Увидев гостинцы в руках соперников, толпа на поле увеселений тоже взревела и тоже хлынула к буфетам. Три или четыре казака на гулянье успели взмахнуть нагайками: на одной фигурке сверкнула белая спина под лопнувшей от удара рубахой. И тут же толпа казаков смела - только лошади полетели к буфетам, как дешевые елочные игрушки из картона.

Так у буфетов встретились две волны - одна, необъятно большая, штурмовала буфеты со стороны поля, другая, меньшая, - изнутри, не давая выйти на гулянье даже тем баловням судьбы, которые миновали острые углы буфетов и оказывались в проходах.

Бер стоял и смотрел на волны, с обеих сторон бившиеся о цепь буфетов, и не мог произнести ни слова. У него не было сил даже для того, чтобы отвернуться. И даже веки его глаз свело судорогой: он видел всё, и хотел видеть еще, чтобы наконец уж непременно провалиться сквозь доски эстрады, и после этого появляться только в снах своих дочерей.

- Будет вам причитать, господа! - едва перекрывая вой толпы, прокричал за спиной Бера капитан Львович. - В самых страшных битвах на сто воинов приходятся десять раненых и один убитый. Ну, два. Не больше. Остальные калечат только души. Я сказал: ду-ши! Ду-ши! Уши? Хорошая идея, господин купец! Мыть их не пробовали? А идите-ка вы к чертовой матери!

И заветное желание Бера начало сбываться. Его ноги подломились, и он увидел небо, потому что растянулся на полу, и небо подпирал своей фуражкой капитан Львович, мрачно смотревший туда, куда Беру уже незачем было смотреть.

* * *

Вепрев стоял по горло в чужой блевотине, не способной просочиться вниз, и ждал смерти. Перед его глазами маячил окровавленный затылок, с которого длиннорукий сосед ногтями снял скальп, - снял легко, как кожу с жареной курицы, и бесшумно, потому что сквозь крик толпы никто не услышал вопль жертвы. Вскоре голова перестала кровоточить и безжизненно поникла. А сосед теперь подбирался к горлу Вепрева - чтобы и он, Вепрев, тоже перестал дышать и стеснять соседа своими дыханиями. От нескольких стояльцев сосед этого уже добился. Дело оставалось только за Вепревым - дальше соседу было уже не дотянуться.

Но Вепреву и без усилий соседа каждое следующее дыхание давалось всё труднее. Началось это с той минуты, когда он впервые услышал проклятья соседа-убийцы. От его слов дыхание Вепрева участилось, но стало не таким глубоким, как прежде. Потом дышать стало просто нечем из-за тесноты. Даже остатки воздуха Вепрев уже не мог вдохнуть полной грудью - он как будто разучился это делать, хотя воздуха отчаянно не хватало. А сосед между тем продолжал сквернословить.