Павел Мурузи - Александра Федоровна. Последняя русская императрица

• Название: Александра Федоровна. Последняя русская императрица
• Автор: Павел Мурузи
• Издательство: "Вече"
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1187-7

Документальный роман-биография известного французского писателя, драматурга, поэта, журналиста Павла Мурузи рассказывает о жизни императрицы Александры Федоровны, жены последнего российского императора Николая II. Годы царствования Николая II оказались отнюдь не радужными не только для дома Романовых, но и для всей России. Несмотря на очевидные экономические успехи, страна стремительно катилась в пропасть, подталкиваемая внутренними и внешними врагами. Первая мировая война, Февральский и Октябрьский перевороты привели к гибели империи, жестокой расправе с царской семьей, братоубийственной гражданской войне. На этом фоне писатель показывает жизненный путь Александры Федоровны, ее становление как личности и как монархини, ее женскую судьбу - радости и горести невесты, жены, матери, ее переживания за безнадежно больного сына-наследника и мужа, "хозяина Земли Русской".

---

Все их письма, папки документов, личные записки чле­нов семьи были конфискованы, их читали, перечитывали, классифицировали по степени важности, предлагали для ознакомления «народным комиссарам».

С какой-то болезненной алчностью следователи искали любую малейшую деталь, свидетельствующую об измене. Но все их старания были напрасны. Несмотря просто на дья­вольское усердие они так ничего и не могли найти предосу­дительного или компрометирующего.

С началом военных действий царица разорвала все связи с Германией, постоянно проклинала кайзера, уличала его лицемерие во всех его словах, восхваляла высокий патрио­тизм Николая и призывала Россию вести войну до последне­го своего сына против пруссаков, постоянно говорила об их полной невиновности, — ее и царя. После бесконечных дней поисков, следствию удалось лишь обнаружить такие неопро­вержимые доказательства, которые целиком и полностью противоречили тому, чего они хотели добиться, и в конце концов эти полицейские от революции были вынуждены, скрипя сердце, признать свое поражение.

Теперь бывшие государи могли встречаться со своими детьми всего на несколько часов —. за обедом и по вечерам, за обшей молитвой.

И это были радостные мгновения счастья для всех, радо­стного настроения, когда каждый старался скрыть от друго­го свою тревогу, разочарование или страх. Керенский, со­вершив «кульбит» честности, что Порой с ним бывало, под впечатлением неуязвимости царя, его куртуазного поведе­ния, его врожденной верности стране, его неопровержимой любви к России, а также безукоризненного поведения Алек­сандры, ее возросшего чувства собственного достоинства, ее такой трогательной любви к своему мужу, через месяц пос­ле завершения следствия, торжественно заявил перед чле­нами Временного правительства: «Государь с государыней чисты. Царя с царицей нельзя обвинять ни в каком преда­тельстве».

Ну что же, можно только поприветствовать этот приступ мужества у Керенского, революционера-министра, — но личности тем не менее весьма загадочной, чье двуличие так никогда и не будет до конца объяснено. Неужели он не знал, что уже слишком поздно, чтобы повернуть в другую сторо­ну общественное мнение? Офицеры, которые несли охрану императорских заключенных, продолжали вести себя перед ними как грубые мужланы. Их ненависть прорывалась по­стоянно. Подчиненные военного министра Гучкова бесче­стили дворец своими оскорблениями. Они позволяли себе орать на придворных, упрекать их в том, что все они — про­дажные души.

Как-то в июне Алексей во время прогулки играл с игру­шечным ружьем. Вдруг солдаты обратили на это внимание и закричали: «Да он вооружен!» Солдаты конфисковали «ру­жье» и ушли.

Однажды в парке они убили перед ним маленьких козо­чек, которых цесаревич просто обожал.Все они безбожно воровали во всех комнатах дворца, — под предлогом инвентаризации забирали шкафы, секрете­ры, сундуки у великих княжон.

Каждый день комендант назначал дежурного офицера, совершавшего обход дворца. Николай всегда вел себя очень дружелюбно, и всегда первым протягивал руку для пожатия. По привычке протянул он руку и этому офицеру. Но тот от­казался пожать руку царю.

У Николая на глазах выступили слезы. Положив ему руки на плечи, он спросил:

— Отчего же, голубчик? Что вы имеете против меня?

Заложив руки за спину, с ненавистным лицом, тот буркнул:

— Hyi за что на свете! Потому что я — из народа. А когда народ протягивал вам руку, вы от нее отказались...

Подобные оценки случались все чаще. Дни шли. Позже Николай поймет, что он, по существу, жил не в реальном, а в каком-то вымышленном мире, который для него создава­ли придворные и льстецы.

На самом ли деле Керенский пытался отправить импе­раторскую семью за границу? Говорят, что он действитель­но вел секретные переговоры с английским правитель­ством. Разве Александра не была внучкой королевы Вик­тории и кузиной короля Георга V? Следует подчеркнуть, что позиция, занятая английской королевской семьей была, по крайней мере, двусмысленной. В первые дни за­ключения царской семьи в Царском Селе еще было время, чтобы вырвать несчастных из рук их тюремщиков, и если они не хотели принимать их как членов своей семьи то, по крайней мере, могли бы оказать им помощь, как ее оказы­вают, например, жертвам кораблекрушения. Пришлось довольно долго ждать нерешительного приглашения от Георга V оказать гостеприимство своему несчастному ку­зену — русскому царю на английской земле. Оно в конце концов, поступило, но содержало в себе столько ограниче­ний, которые читались между строк, что наводило на мысль об искреннем желании британской короны, чтобы такое событие не произошло. Премьер-министр Дэвид Ллойд-

Джордж делал все, чтобы такой проект не состоялся, он открыто заявлял, что английский народ может оказать пло­хой прием на своей земле государыне, в жилах которой те­чет немецкая кровь!

Александра до последнего момента надеялась, что Анг­лия вызволит их из пленения, но никому об этом не говори­ла. Она не осмеливалась говорить об этом ни с мужем, ни с детьми. Однажды она все же сказала об этом новому комен­данту дворца капитану Коцебу. Он хорошо, по-дружески относился к бывшей царице, был убежден в ее невиновнос­ти, искренне жалел ее и сочувствовал этой приходившей в отчаяние женщине, но он подчинялся своим командирам, и ничем не мог ей помочь:

— Мадам, хотя я не английский король, но все равно мог бы помочь вам бежать... но сейчас я ничего для вас сделать не могу... не могу...

Императрица жадно набрасывалась на новости каждое утро. Все вокруг лгут, а английские дипломаты в Петрогра­де были ужасно смущены отсутствием особого энтузиазма у британского двора в отношении приема в Лондоне своих русских родственников. Глава Временного правительства князь Львов со скорбной физиономией официально заявил, что секретные переговоры с британским кабинетом ничем положительным не увенчались, из чего следует, что Англия категорически отказывается принять у себя императорскую чету.

Комедия продолжалась. Керенский, загнанный в угол Александрой, ответил:

— Мадам, Петроградский совет против вашего отъезда.

Позже знаменитый английский посол в Петрограде сэр

Джордж Бьюкенен утверждал, что этот ответ Керенского — чистая ложь, что именно он возражал против переезда рус­ских государей в Англию. Кому из них верить?

Орудовавшие в тени, эти мерзавцы прекрасно знали, что не выпустят из своих рук добычу. Николай, как и его жена, уже давно готовил себя к перспективе английской ссылки, и в этой связи задавал себе тысячу вопросов. Он в своем дневнике записывает, что если теперь он — человек абсолют- но бесполезный для своей страны, то утешением ему могла бы стать его ссылка на принадлежавшие ему земли в Кры­му, в Ливадию, с которой его связывали столько нежных вое- поминаний. Он говорил об этом с Александрой. Она его вни­мательно слушала во время коротких встреч, которые позво­ляли им люди Керенского. Но теперь она слушала его не так как прежде, иначе. Александра уже обитала в нерукотворном дворце, в этом бесформенном чертоге без входа и выхода, в этом месте для молитв, очищения, абсолютной, светлой любви.

Ее несколько суровая душа, изнывавшая по мистическо­му одиночеству, уносилась за пределы жизни земной, куда- то ввысь.

От этого она не любила меньше своего нежного Николая и своих детей. Теперь она всех их вбирала в себя, как русская матрешка, начиненная другими, поменьше, хотя и предстает перед глазами как одна-единственная.

Более проницательная, чем Николай, в отношении всех политических проблем и этого безумия, все больше охваты­вавшего всю прежнюю империю, она прекрасно понимала, что Англия обхаживает своего нового союзника, — Времен­ное правительство.

Она гнала от себя неприятную для нее мысль о возмож­ном освобождении ее с мужем и детьми по инициативе это­го чудовищного кайзера Вильгельма II, который, как гово­рят, пообещал произвести такой обмен, — за император­скую чету отпустить всех пленных русских офицеров. Нет, теперь она всем своим существом хотела оставаться рус­ской, страдать и надеяться, — пусть она будет пленницей народа, но она будет с русскими. Ее неподрывная вера в Господа делала ее бесчувственной к любой угрозе, к любо­му наказанию. А мечта о Ливадии была таким утешающим бальзамом для ее сердца, словно тонкий запах давно забы­тых духов. Николай не отрывал от нее глаз во время их ко­ротких встреч. Ему хотелось знать, разделяет ли она с ним его надежды, его упования? Но как он мог в этом сомне­ваться?

Однажды вечером, когда к ним снова пришел Керенский и осведомился об их здоровье, Николай откровенно спро­сил его:

— Если мы лишены возможности ехать в Англию, то по­чему нас не отправить в Крым?

Как всегда, по своему обыкновению, Керенский ему не отказывал, но ничего конкретного и не пообещал.