Робин Максвелл - Синьора да Винчи

• Название: Синьора да Винчи
• Автор: Робин Максвелл
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-54446-2

Италия. XV век. Катерина красива и своенравна. Она истинная дочь эпохи Возрождения: знает греческий и арамейский, читает Сократа и Платона, занимается алхимией. Полюбив, она, не считаясь с условностями, рожает ребенка вне брака. Молодую мать разлучают с сыном, по обычаям того времени мальчик должен воспитываться в семье отца.

Когда ее подросшего сына отдают учеником в мастерскую знаменитого художника Верроккьо, Катерина, переодевшись в мужское платье, отправляется вслед за сыном во Флоренцию. Там она знакомится с величайшими художниками и мыслителями того времени, становится близким другом Лоренцо Медичи и участвует во всех начинаниях герцога.

Материнская любовь помогла мальчику вырасти и стать гением, изменившим мир. Звали его Леонардо да Винчи. Этот роман рассказывает правдивую историю его настоящей матери.

---

Мне предстало жуткое в своей безысходности зрелище. Множество мужчин, друзья и родственники семьи Медичи, сбившись в кучки, выкрикивали что-то, утирали слезы, то и дело опасливо выглядывая в окна на улицу. Большинство из них плотным кружком обступили Лоренцо и Лукрецию, а над ними всеми возвышался Геркулес, вершащий свои кровавые подвиги на полотнах Поллайуоло. Мне померещилось в этом некое зловещее предзнаменование, и я задалась вопросом, не станет ли отныне уделом Флоренции разгул жестокости и насилия, невзирая на искреннее стремление Лоренцо к спокойствию в республике. Я не сразу решилась взглянуть на Лукрецию, по-матерински понимая, какое это невыразимое горе — потерять любимое дитя, все равно что у тебя из груди живьем вырвали сердце. И устрашающе-мертвенная бледность ее щек, и покрасневшие веки глубоко запавших глаз, и скорбно сжатые в одну линию губы говорили сами за себя. За несколько часов Лукреция непоправимо постарела.

Лоренцо, не выпускавший ее руки, с жаром о чем-то совещался с теми, кто волею случая сделался его consiglieres,[29] — с Фичино, Ландино, Полициано и Бистиччи.

Позади них потерянно мялся Сандро Боттичелли. Прочитав на его лице глубокое непреходящее страдание, я подошла и встала рядом, но не нашла ничего лучшего, как спросить:

— Скажи, что за рана у Лоренцо?

— Просто содрана кожа. Неглубокий порез. — Всегда искристые глаза Сандро потухли и тоскливо глядели на меня. — Молодой Ридольфи настоял на том, чтобы высосать кровь из ранки, опасаясь, что на лезвии мог быть яд. — Он уставился в пол и хрипло, срывающимся голосом начал рассказывать:

— Ах, Катон!.. Лоренцо ничего не знал о гибели Джулиано, пока мы не привели его сюда. В соборе мы не решились ему признаться. Он думал… Он полагал, что его брат преспокойно лежит в постели и ему ничто не угрожает. Когда Лоренцо сам почувствовал себя в безопасности, то попросил позвать Джулиано. — Боттичелли закрыл лицо руками и разрыдался. — Пришлось мне — мне! — сказать, что он умер!

Он всхлипывал все громче, его плечи тряслись. Я обняла его и увела в угол гостиной. Сандро припал к моей груди и плакал, как мальчик плачет и жалуется матери в ее объятиях.

— О боже мой! — снова и снова вскрикивал он.

Его стенания привлекли внимание Лоренцо, и я впервые после трагедии встретилась с ним взглядом. Он стойко выдержал его, выслушивая наставления, какая стратегия мести предпочтительнее, пока нетерпеливые советники не потребовали его пристального внимания, и Лоренцо вынужден был уступить им.

Наконец мне дозволили осмотреть уже зашитую рану на его шее и смазать ее лечебным снадобьем. Я проделывала все в полном молчании; Лоренцо сидел неподвижно, вперив остекленелый взгляд в пространство. Одному Всевышнему было известно, какие ужасы он в тот момент воскрешал в памяти… или еще только прозревал.

Закончив перевязку, я немного дольше, чем полагалось, задержала руку на его шее. Лоренцо воспользовался заминкой и схватил меня за руку, крепко стиснув мои пальцы в своих. В этот краткий и незаметный для прочих миг уединения мы вместе оплакивали Джулиано. Лоренцо поблагодарил меня за заботу, хотя я понимала, что о настоящем утешении нет и речи, поскольку ничем помочь здесь нельзя.

Вместе с друзьями я провела в гостиной остаток дня и всю ночь. Лукреции я предложила для успокоения нервов напиток из мака и валерианы, и та с благодарностью приняла его — в отличие от Лоренцо. Он сказал, что ему сейчас, как никогда, необходим ясный рассудок — он не желал растрачивать неукротимый гнев, струившийся по его жилам. Только так, подобно арбалетной стреле, слетевшей с туго натянутой тетивы прямо в цель, он мог насмерть поразить своих врагов.

В последующие недели и месяцы, когда открылся подлинный размах заговора, Флоренция лишилась прежнего радостного настроя. Семейные междоусобицы надолго раскололи город на враждебные лагери и спровоцировали множество убийств, однако не было другого такого случая, когда всеобщего любимца настигла бы столь жестокая и преждевременная кончина.

Выяснилось, что зачинщиками гнусной интриги были члены и сторонники многоуважаемого во Флоренции семейства Пацци, а их предводителем выступил архиепископ Сальвиати. В течение целого месяца после убийства Джулиано улицы были охвачены мятежом. Горожане сами отлавливали преступников и тащили их к зданию Синьории, где им тут же определяли меру наказания. Жестокие расправы над злоумышленниками сопровождались улюлюканьем и глумливыми возгласами, подчас даже смехом. Часть горожан плакали в открытую, в основном те, у кого до сих пор не затянулась рана от потери их юного правителя.

Однако худшим из разоблачений стало то, что Его Святейшество тоже был причастен и к заговору, и к убийству. Флорентийцы прониклись такой безмерной злобой к своему духовному властителю, что за гибель одного расправились с восемью десятками церковников.

Но вероломство Сикста на этом не закончилось. Придя в бешенство оттого, что его замысел провалился и Флоренция вновь ускользнула из-под его диктата, Папа решился на истинно сатанинское деяние. Он проклял Лоренцо и прочих жителей греховного города за то, что они осмелились поднять руку на «особу духовного звания», архиепископа Сальвиати, и повесили его. Назвав флорентийцев «псами лютыми, объятыми бешенством», Сикст, к вящему изумлению горожан, отлучил их от церкви — всех вместе и каждого в отдельности. Он запретил служить мессы и отправлять крещения и похороны. Даже день святого Иоанна Крестителя, из всех религиозных празднеств наиболее любимый во Флоренции, был отменен папским указом.

Свирепостям Рима, казалось, не будет ни конца ни края.

Так прошло несколько месяцев, в течение которых я почти не виделась с Лоренцо. Гибель Джулиано и кампания Рима по подавлению свободной воли тосканцев разбили вдребезги его светлые мечты по превращению Флоренции в «новые Афины». Папа Сикст как мог стращал республику, склоняя ее жителей «замолить грехи», а от Лоренцо настоятельно требовал явиться в Святой город. Но все его эдикты остались без ответа.

Неаполитанский Дон Ферранте выказал себя неверным союзником, ища выгод в альянсе против Флоренции с тем же Сикстом. В сражении с республиканской армией он выслал войско в подкрепление римской гвардии.

Затем, явив даже самым ярым своим сторонникам предел дипломатического безрассудства, Лоренцо под покровом безлунной ночи тайком бежал из Флоренции, чтобы предаться душой и телом на милость неаполитанского тирана.

«Почин этой войны омыт кровью моего брата, — писал он перед исчезновением в послании к Синьории, — может статься, что теперь моя кровь положит ей конец».

Друзья Лоренцо с ума сходили от беспокойства, опасаясь, как бы коварный Дон Ферранте не причинил Лоренцо вреда — не бросил бы его за решетку или, того хуже, не убил бы. Однако в один прекрасный день Лоренцо вернулся к нам — веселый и невредимый, верхом на подаренном Доном Ферранте превосходном скакуне. Все население города как один высыпало на улицы, чествуя своего героя: как-никак, Лоренцо избавил их от войны. Уши закладывало от приветственных восклицаний и трубных звуков. Незнакомые люди обнимались друг с другом, словно родные.

Казалось, та привязанность горожан, что раньше изливалась на двух братьев, теперь лавиной обрушилась на одного, оставшегося в живых, перерастая в истинно народную любовь и гордость. Въехав в родную Флоренцию через западные ворота, мой дорогой друг немедленно получил прозвище, закрепившееся за ним навечно, — Лоренцо Il Magnifico.[30] Отныне едва ли не весь мир взирал на этого некоронованного правителя как на средоточие силы, с которой приходится считаться.

Никого и никогда я не любила сильнее.

ГЛАВА 23

Уже давно смерклось, а в моей аптеке не было отбоя от заказов на лекарство от легочной лихорадки, охватившей нашу часть города. Она пока щадила жизни, но люди боялись мора, и первые несколько посетителей, которым я предложила целебный отвар, чудесным образом излечились от напасти.

Несколькими днями ранее я отправилась на улицу Сальвиа к торговцам сушеной зеленью и опустошила их полки с запасами пиретрума и мальвы. Затем, у себя в аптеке, я принялась перемалывать травы и перетерла такое их количество, что у меня заныли руки, а перед глазами все поплыло от усталости. В лаборатории я извлекла эссенцию из полученной массы, а остаток прокалила, получив из него мелкий порошок. И напоследок, уже под вечер, приступила к упаковыванию снадобья, насыпая его по несколько граммов в бумажные пакетики и запечатывая их воском. Завтра с утра пораньше в аптеке будут толпиться страждущие с просьбой продать им вожделенный препарат.

Нудное занятие оставляло простор для размышлений, и мои думы, как это часто бывало, вновь устремились к Леонардо. Мне трудно было не тревожиться за сына, ведь совсем недавно он покинул гостеприимный кров боттеги Верроккьо и начал жить сам по себе. Для начала он снял два нижних этажа в доме по улице Да Барди, где было едва развернуться, не говоря уже про весьма убогое освещение для занятий живописью. Только обосновавшись по новому адресу, Леонардо умудрился в пух и прах разругаться с владельцем жилья из-за того, что по собственному почину и без долгих раздумий прорубил в стене первого этажа большое окно.