Йонатан Нетаньягу - Письма Йони: портрет героя

• Название: Письма Йони: портрет героя
• Автор: Йонатан Нетаньягу
• Жанр: Биографии и Мемуары

Книга – подборка писем Йонатана Нетаниагу – друзьям и родным. Примерно десять лет жизни в письмах – от мальчишки до профессионала спецназа, чья операция в Уганде вошла в классику истории спецслужб. Мы видим, как он учится в Штатах, приезжает в Израиль, идёт в армию, пашет от звонка до звонка в десанте, выходит в дембель, тут начинается Шестидневная война, из неё тоже вышходит живым, поступает в Гарвард, женится… И тут всё идёт наперекосяк. Потому что стране нужны солдаты. А воевать он умеет. Решает вернуться ненадолго, "на минимальный срок". Берёт академический, возвращается. Попадает в спецназ, спецоперации и всё такое. Понятно, длиннейшие отлучки и полная невозможность рассказать дома, чем он, собственно занимается. Жена окончательно убедившись, что добропорядочного столпа общества из мужа не выйдет, уходит к другому. А тут ещё Война Судного дня. Опять куча подвигов – спасение из подбитой машины раненого танкиста-полковника, взятие укреплённого пункта на горе Хермон и много другого. После войны ввиду убыли кадровых танкистов, дыры в командовании бронетанковыми войсками заполняют кем попало, в том числе и спецназом. Получает танковый батальон – в последней стадии развала и деморализации. Делает из него конфетку. Дорастает до полковника. За спасение танкиста получает одну из высших израильских наград. Находит в конце концов себе хорошую девушку, готовую понять и принять. И притом плохо ему – ну просто дальше некуда. Пишет ей отчаянные письма, о том, что ему осточертело убивать в упор, равно как и издалека, надоело жить чёрт знает как. И что остаётся ещё одно, последнее задание. Развязаться с ним – и всё. Последнее письмо датировано 29 июня 1976 года. 4 июля 1976 года при освобождении самолёта с заложниками в аэропорту Энтеббе Йонатан Нетаньягу погибает. Операция заканчивается успешно.

---

Мое намерение вернуться в Гарвард вполне серьезно.

Не думаю, что армия будет финансировать мои занятия для получения степени бакалавра, и даже если они согласны, то я этого не хочу. Возьму отпуск, а потом решу – возвращаться в армию или нет. Если все получится, как я рассчитываю, то возможно, в июне я приеду на летний курс. Если нет, то приеду в сентябре. Выясни для меня тамошнюю ситуацию.

Хоть в письме я обращаюсь к тебе, но подразумеваю вас обоих (как жизнь, Мики?). Письмо дал Йоси, чтобы он привез вам что-нибудь из страны. Он мне очень нравится.

Дорогие мама и папа! 12.6.76

Только что написал Биби. Письмо пошло с Йоси, который возвращается через неделю в Бостон. Сейчас мы у Идо и Дафны в Иерусалиме.

Встретился я здесь с профессором Шеллингом из Гар- варда, приехавшим в Израиль на несколько месяцев (он возвращается через две недели в США). Я устроил ему частным образом шестнадцатичасовую поездку по Голанским высотам. Связал меня с ним Михаэль Гендель, с которым мы познакомились в Гарварде. Я объяснил профессору некоторые вещи, которые до сих пор были ему не ясны. Подробности найдете в моем письме к Биби и Мики – не хочу повторяться.

Главное, что я хочу сообщить в этом письме – если не будет неожиданностей, я планирую в будущем году вернуться к занятиям в Гарварде. Возможно даже, что начну летний курс через год в июне. Понятно, что у меня возникнут денежные затруднения, так как учиться за счет армии и закабалиться потом еще на несколько лет службы я не хочу. Полагаю, что смогу получить частичную стипендию (Шеллинг сказал Михаэлю после того, как мы расстались, что будет рад помочь мне в Гарварде).

Что касается личного плана, то я полюбил свою квартиру. Она красива и удобна и расположена близко. Армия меня страшно перегружает работой, не оставляя ни минуты для частных дел. Такая работа приносит серьезное удовлетворение, но приводит к очень большой усталости и к постепенному истощению тела и души. Поэтому мне так важно вырваться из замкнутого круга работы и изведать новые поосторы.

Намерения жениться у меня в настоящее время нет, во всяком случае, не раньше, чем вырвусь из замкнутого круга своей нынешней работы и смогу рассчитывать свою жизнь по иным, новым критериям.

Йоси, друг Биби, произвел на меня большое впечатление, и я надеюсь встретить в Бостоне хорошую компанию.

С большой любовью.

Ваш Йони.

Дорогие папа и мама! 19.6,76

Я уже писал вам, что ездил на Голанские высоты с профессором Шеллингом из Гарварда и с д-ром Михаэлем Генделем (которого узнал во время своей учебы в Бостоне). Недавно я прослушал в Иерусалиме серию лекций на тему "Окончания войн". Одну из них прочел проф. Шеллинг. К моему удовольствию, о положении на северном фронте он говорил в следующих выражениях (цитирую по газете "Маарив"): "…Будь я сирийцем, я бы знал, что без территориальных уступок шансов стабилизировать положение на Ближнем Востоке нет, как бы я ни опасался уступить Голаны Израилю. …Нет гарантии, что уступки приведут к политическому урегулированию, а для того, кто решится на такой шаг, это будет политическим самоубийством. Но важно, чтобы появился такой "голубь", согласный на мужественный и самоотверженный поступок, потому что без таких уступок не кончаются войны". Цитата неточна, но важно, что тут мы в первый раз слышим, как влиятельный американец утверждает, что сирийцам, а не Израилю, следует во имя урегулирования уступить и отказаться от территорий. Это настоящее достижение, которое я приписываю себе.

Планы мои вернуться в Гарвард до сих пор актуальны, и если не произойдет неожиданностей, я рассчитываю их осуществить. Предполагаю в ближайшее время возобновить переговоры с университетом. Пока я просил у Биби выяснить для меня в Гарварде ситуацию.

От Идо и Дафны я знаю, что в деле, которым ты, папа, занят, есть прогресс. Я очень этому рад. Хорошо, когда не толчешься на месте, а идешь вперед.

Пишу это письмо из квартиры Михаэля (в Иерусалиме, на Скопусе) и не хочу особенно распространяться.

[Брурии] 29. 6. 76

Я нахожусь в критической стадии своей жизни, в глубоком внутреннем кризисе, расшатывающем с некоторых пор всю систему моих представлений.

Смешной и грустный во всем этом деле момент – то, что единственный выход, который позволяет мне пока мой образ жизни – это продолжать ту же глубокую вспашку все того же изнуряющего поля, на котором я стою.

Я почти всегда утомлен, но это только часть проблемы: я утратил столь необходимую для действия искру – искру творческой радости, новизны, подъема. Не однажды я спрашивал себя: почему, почему именно сейчас? Работа меня не увлекает, не захватывает. Нет, наоборот – она меня захватывает, а я этого не хочу. Я действую, потому что так надо, а не потому что я этого хочу. И встает навязчивый вопрос: позволительно ли мне так жить, так работать и так изматывать себя? И всегдашний ответ: следует продолжать и кончить начатое, у меня есть долг не только перед работой, но и перед самим собой. Но откуда я знаю, что выдержу еще десять месяцев?

Ну вот, большая часть того, о чем я пишу, сопровождается вопросительным знаком. Если бы я знал ответы, я бы так не бился и так бы не мучился.

У меня нет времени даже для мелких и неотложных дел – снова поставить выпавшую пломбу, поправить порванный шнур у лампы, купить провод для проигрывателя и – отдыхать, отдыхать, отдыхать, не делать ничего обязательного, остановиться. По правде говоря, мне трудно так, как было трудно только несколько раз в жизни, и беспокоит меня то, что и альтернативы армейской службе утратили свой блеск. Может, они привлекали меня всегда больше потому, что казались недостижимыми, а теперь, воображая их себе, я сомневаюсь. Хватит ли у меня сил все начать сначала? Мне также не хотелось бы сжигать корабли (то, что я всегда делал на протяжении всей своей странной жизни – странной, как жизнь каждого мужчины), потому что может быть я снова захочу вернуться в армию, в которой провел все годы юности. Но сейчас мне необходимо остановиться, уйти – немедленно или через некоторое время. И я это – немного погодя – сделаю.

Вспоминаю безумный и жалкий вопль из пьесы, которую я недавно видел: "Остановите мир, я хочу выйти!"

Но невозможно остановить сумасшедший шар, с которым вместе мы движемся, законы тяготения не дают от него оторваться, и поэтому хочешь – не хочешь, живой или мертвый (конечно, живой, и по возможности подольше) – ты здесь.

Хорошо, что у меня есть ты, моя Брур, и хорошо, что есть место, где приклонить усталую голову.

Я знаю, что я недостаточно с тобой бываю, и что тебе иногда трудно так долго оставаться одной, но я верю в тебя, в себя, в нас двоих, верю, что нам удастся прожить нашу молодость, тебе – свою молодость и жизнь, а мне – свою жизнь и искру своей юности.

Все будет в порядке.

ЭПИЛОГ

Мы посвящаем нижеследующие строки не описанию сложных душевных связей, существовавших между нами и Йони. Мы не станем здесь описывать ни с чем не сравнимую радость, какую пробуждала в нас каждая встреча с Йони, свет и тепло, которые источала его личность, поток его беседы и манеру его речи. Мы не будем распространяться о том, чем был для нас Йони и что мы потеряли с его смертью. Главная цель нижеследующих строк ~ обозначить некоторые линии развития его мысли, оказавшие, как мы считаем, решающее влияние на выбор им своего пути. Внимательный читатель заметил, конечно, отражения и следы этих линий. Однако мы считаем, что на них стоит указать и тем помочь в их прояснении.

Письмом Йони от 29 июня, написанным за пять дней до смерти, кончается и завершается книга его писем и прекращается, насколько нам известно, раскрытие им своей души на бумаге. В письме этом обнажились, как будто внезапно, беспокоивший его "с некоторых пор" глубокий внутренний кризис и большое душевное напряжение, явившееся результатом этого кризиса. Одновременно с этим произошел, по словам йони, значительный упадок его физических сил, что привело, по его оценке, к такому состоянию, когда он опасался, что может рухнуть под возложенным на него бременем. Несмотря на это, он решает остаться верным своему "долгу" и выполнить свои обязанности до конца -• "живой или мертвый (конечно, живой, и по возможности подольше)", в конце письма мы даже слышим положительную ноту, завершающую ноту надежды и веры, несмотря на охватившие его глубокий пессимизм и тяжелые сомнения.

Последнее письмо йони, написанное перед операцией, названной впоследствии его именем, подводит итог драматическому стечению обстоятельств его внутренней жизни. Оно отражает трагический аспект его жизни, подчеркивая тем самым героический ее аспект. Потому что в жизни йони, как в жизни каждого героя, заключался глубокий трагизм. И как оптимистический конец упомянутого письма, так и пессимистический фон ~ отра жают этот трагизм «о всей глубина. Однако их нельзя объяснить с помощью одного этого документа. Документ этот – нечто вроде эпилога к произведению, суть которого изложена в предыдущей части. Итак, нельзя судить о последнем письме йони, а также и понять его в отрыве от остальных писем, в сущности, только все письма Йони в целом позволяют нам заглянуть а скрытые уголки его души.