Кит Холлиэн - Четыре степени жестокости

• Название: Четыре степени жестокости
• Автор: Кит Холлиэн
• Издательство: АСТ; Астрель; Полиграфиздат
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-071668-5, 978-5-271-37238-4, 978-5-4215-2536-3

Тюрьма строгого режима Дитмарш. Здесь отбывают срок самые опасные и жестокие преступники.

Один из них, девятнадцатилетний Джош Рифф, пытается отдать на хранение надзирательнице Кали Уильямс загадочный комикс «Четыре степени жестокости», написанный его приятелем. Поначалу Уильямс отказывается. Но вскоре автор комикса исчезает из камеры при таинственных обстоятельствах… и Уильямс становится интересно: что стоит за его внешне простенькими рисунками?

Так начинается захватывающая история убийств и обманов, тайных обществ и странных шифров.

Истории, в которой комикс играет роль путеводителя по подлинной, темной и жестокой жизни тюрьмы Дитмарш — места, где нельзя отличить правого от виноватого, а преступника — от хранителя закона.

---

Он кашлял и кричал так, словно ею выворачивало наизнанку. Мне было все равно. То есть я проявила должное беспокойство, как того требовала ситуация, но не забывала, как часто зэки лгут, притворяются и симулируют, чтобы потом в один момент разрушить твою карьеру или даже лишить тебя жизни. Поэтому я вытащила его из машины, прижала к двери полицейской дубинкой — у нас ее называют палка-е…лка, — а затем пристегнула наручники к двери.

— Он ненавидел меня! — сокрушался Джош. — Как же он меня ненавидел!

Он стонал и кашлял, слюна списала с губ, как лоскутки кожи. Потом он стал говорить тише, видно, не осталось сил. Его трясло, и я понимала, что он пережил сильнейший шок.

— Я не знал… Я даже не знал. Боже, как он меня ненавидел…

Я так сильно прижимала дубинку к его спине, что, наверное, оставила на пояснице синяк. Неужели я действительно думала, что он может сбежать здесь, посреди шоссе, в кандалах на руках и ногах, весь в блевоте и в оранжевых штанах? И все же такая вероятность существовала. У нас в комнате для персонала рассказывали и более нелепые истории побегов, и каждый из нас боялся, что с ним случится подобная оплошность.

— Я не знал. — Джош повторил эти слова как заученную молитву таким слабым голосом, что в моем вибрирующем от подозрения разуме созрела мысль выяснить подробности.

— О чем ты не знал? — спросила я, отступая назад и внимательно глядя на него.

Джош повесил голову и забормотал:

— Я не знал, что отец скоро умрет. Не знал, что у него рак, и даже не знал, что он болен. Отец так и не простил меня. Умер, не примирившись со мной…

Джош сказал, что это самое жестокое наказание для него.

За время работы в тюрьме я не раз слышала истории в духе шоу Джерри Спрингера[1], но с подобной разновидностью семейных конфликтов еще не сталкивалась.

— Ты не знал о болезни отца до тех пор, пока смотритель Уоллес не сказал тебе, что он умер?!

В морге я слышала, как провожающие шепотом говорили о раке мозга и о визитах врача. И по тем неразборчивым деталям, которые мне удалось расслышать, я поняла, что болезнь, начиная от появления первых симптомов и заканчивая госпитализацией, попыткой лечения, а затем смертью, протекала очень быстро и длилась всего семь месяцев. Но почему юношу не предупредили?

Джош рассказал о визитах матери, о том, что она ему ничего не открыла. Вела себя так, словно все в порядке. Она извинялась за отсутствие отца, ссылаясь на то, что он слишком занят на работе и не смог приехать вместе с ней.

— Он даже не хотел меня видеть. Так было всегда, — пробормотал Джош.

Его снова стало рвать, на этот раз прямо на дверь автомобиля. Подобное зрелище трудно вынести даже такому черствому человеку, как я. Он повис на цепях, как парашютист, запутавшийся в ветвях дерева, и пытался вытереть лицо о плечо комбинезона.

— Мне очень жаль. — произнес Джош, наверное, в пятнадцатый раз, имея в виду то, что его вырвало и нам пришлось остановиться на обочине дороги.

— А мне-то как жаль. — Во мне говорил разъяренный надзиратель, которому каждый день приходится продираться через дерьмовый поток чужих никчемных жизней.

Мне нужно было почистить машину. Я открыла багажник, заглянула в него и через минуту вернулась с серым фланелевым одеялом и бутылкой синей жидкости для мытья стекол. С треском открыв бутылку, я стала разбрызгивать ее содержимое в салоне машины. Щедро полила виниловые сиденья и, как могла, вытерла их одеялом.

— Ты не сядешь рядом со мной, ты не сядешь рядом со мной, — говорила я ему, себе и всем, кто мог ненароком услышать мой крик.

Но заднее сиденье было мокрым, и в конечном счете мне пришлось усадить парня возле себя как второго пилота, предварительно пристегнув его правое запястье к ручке над окном пассажирского места. Я даже вытерла ему лицо своим платком.

Следующие полчаса я ехала с открытым окном, чтобы проветрить салон, и жадно вдыхала свежий воздух. Затем неожиданно свернула к «Макдоналдсу». Почему я так поступила? Никогда раньше не позволяла себе подобную слабость.

Он все еще плакал, и в душе у меня что-то перевернулось. Я вдруг подумала, что если не дам этому парню возможность прийти в себя прежде, чем отвезу его назад, он просто не переживет этого. Я решила, что даже если коробка чикен-макнагетсов будет стоить мне работы, я по крайней мере спасу свою душу.

— Ты в силах что-нибудь съесть?

Он робко и удивленно посмотрел на меня и осторожно кивнул. Затем сказал, что у него есть двадцать долларов, которые незаметно передала мать. Говорить подобные вещи — большая глупость: в тюрьму запрещается проносить деньги. Но вместо того чтобы наказать его или конфисковать купюру, я заявила, что угощу его хэппи-милом.

Я заказала комплексный обед с колой для него и кофе для себя. В окошке выдачи продавец с удивлением уставился на нас. Я заметила камеру.

«Скоро на долбаном «You Tube» появится занимательное шоу», — подумала я.

Когда нам выдали еду, я отъехала в сторону и остановилась на свободном парковочном месте с краю. Перестегнула наручники на его руках так, чтобы он мог есть одной рукой, а затем отдала ему пакет.

Хоть я привычная ко всяким мерзостям, но легкий запах рвоты, оставшийся в салоне, и то, с какой жадностью он стал заглатывать пищу, вызвали у меня тошноту. Они всегда наваливаются на еду так, словно сбежали из голодного края. Я спросила, стало ли ему лучше. Он ответил, что желудок больше не болит, а еда была очень вкусной. После этого принялся за большой пакет жареной картошки.

Я отхлебнула кофе и посмотрела на шоссе.

— Вы давно работаете в Дитмарше? — спросил Джош таким тоном, словно он новичок, только что устроившийся на работу в какой-нибудь колледж.

— Почти три года.

Больше я ничего не сказала. Глядя, как он поедает пищу, я пожалела, что не заказала ему двойную порцию.

— Я один раз видел вас в лазарете, — сообщил он.

«Отлично, — подумала я, — у меня появился персональный шпион».

Но затем я сама решила поддержать этот пустой разговор:

— Тебе, наверное, несладко приходится в таком месте, как Дитмарш?

Я видела, что Джош из достаточно обеспеченной семьи, крепкий средний класс. Его жизнь наверняка отличалась от той, что вело большинство зэков.

— Начинаю привыкать потихоньку, — пробормотал он.

Затем Джо опять заговорил об отце. О своем потрясении от известия о его болезни. А ведь он надеялся, что еще сможет наладить с ним отношения.

Я понимаю, ему хотелось, чтобы его любили, несмотря ни на что. Чтобы ему сказали, мол, все, совершенное им, не имеет значения и какой бы ужасной ни была вина, любовь не знает границ. Но ничего такого не случилось. Его надежды не оправдались, и он стал задумываться: а существует ли на свете такое понятие, как любовь. Осознанно или под действием тяжелой болезни, но его добрый старик отец не захотел примириться с сыном. Некоторые отцы не могут пережить потрясение и справиться с семейными дрязгами, вот и поступают таким образом. Я вспомнила о своем отце.

— По личному опыту знаю, — вздохнула я, — как люди живут, так они и умирают. Наивно рассчитывать, что перед смертью ты сможешь с ними примириться.

Он кивнул, словно сказанное мной было созвучно его мыслям. В глубине души я даже немного сожалела, что была с ним такой прямолинейной. Но возможно, Джош остался благодарен за суровую правду — она помогает спуститься на землю и увидеть вещи такими, какие они есть. Как бы там ни было, но в этот момент между нами установилось некое подобие взаимопонимания.

Мы проехали дальше и свернули на старую почтовую дорогу. Увидев тюрьму, я буквально почувствовала, как он напрягся. Дитмарш возвышался над берегом реки как крепость. Его купол излучал слабое сияние. Под ним вполне уместился бы целый город. Здесь мог бы расположиться планетарий. Трудно представить, что в этих стенах находятся темные камеры, где сидят зэки.

Парковка была почти пустой. Мы приехали раньше срока. Я остановила машину, погасила фары, но осталась на водительском месте. Когда снова заговорила, ко мне вернулась былая строгость.

— Ты, конечно, понимаешь, что ничего не произошло. — Я хотела прояснить ситуацию для нашего же общею блага. — Если кому-нибудь расскажешь о том, что ты сегодня делал, твоя жизнь превратится в ад. — «Впрочем, как и моя», — добавила я про себя. — Не предупреждаю, а просто констатирую факт. Потому что в тюрьме есть люди, которым ты, возможно, доверяешь и которые могут повернуть все против тебя. Ты даже не представляешь, насколько плохо все может кончиться.

Джош уверил меня, что все понимает, но мне показалось, он плохо разбирается в ситуации, слишком уж растерян и сбит с толку.

Он повернулся и согнулся, пытаясь дотянуться свободной рукой до лодыжки. Поднял ногу, его пальцы дотронулись до белого носка. Он вытащил оттуда туго свернутые в трубочку листы бумаги. Зажимая их между двумя пальцами наподобие клешни краба, передал их мне. Я взяла с выражением крайнего недоумения на лине.