Борис Камов - Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров

• Название: Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров
• Автор: Борис Камов
• Издательство: Издательство ФАИР
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-8183-1552-2

Книга Бориса Николаевича Камова создавалась на протяжении почти двух десятилетий. Это — наиболее полное жизнеописание А. П. Голикова-Гайдара. Помимо общеизвестных фактов, автор сообщает о множестве драматических событий, о которых невозможно было рассказать до перестройки и в период разгула «солоухинщины».

Автор поставил перед собой задачу: выяснить, насколько справедливы обвинения в преступлениях, будто бы совершенных А. П. Голиковым (будущим писателем А. П. Гайдаром) в годы Гражданской войны. С обвинениями такого рода с конца 1980-х гг. выступали десятки безвестных «гайдароведов» во главе с автором книги «Соленое озеро» В. А. Солоухиным.

Результаты расследования, проведенного Б. Н. Камовым, оказались ошеломляющими. Ни одно обвинение, если только оно поддавалось документальной проверке, не подтвердилось.

По жанру эта книга — исторический детектив. Автор сопоставляет обвинения против А. П. Голикова с архивными документами, демонстрируя общую безграмотность и лживость «обличителей» во главе с В. А. Солоухиным. Он раскрывает систему мошеннических приемов, фальсификаций и даже картежных передергиваний, которая применялась мнимыми гайдароведами для обмана читателей, циничного их одурачивания.

Для родителей, педагогов, библиотекарей, студентов-филологов и историков, школьников-старшеклассников.

---

Лаут буквально запомнил ответ Тухачевского:

— Если бы вы, Аркадий Петрович, сообщили мне по телефону, с каким предложением собираетесь приехать, я бы посоветовал вам остаться в Моршанске. Мы уже пробовали. С этими «прощеными днями» ничего не получилось.

— Но в Сибири в прошлом году у вас же все получилось. 120 000 колчаковцев оружие сдали.

— Там были другие условия.

— Но, товарищ командующий…

— Зовите меня по имени-отчеству. Мы — коллеги.

— Но, Михаил Николаевич, во-первых, у нас нет другого выхода. Во-вторых, я проанализировал ситуацию здесь, на Тамбовщине. Я выявил ошибки, которые привели к сегодняшнему тупику.

— Ошибки? И вы их можете перечислить?

— Конечно. Первая кампания по проведению «прощеных дней» здесь, в Тамбовской губернии, оказалась плохо подготовлена.

— Это уже интересно, — в голосе командующего мелькнула ирония.

Но Голиков был слишком сосредоточен, чтобы эту иронию заметить.

— Сдачу в плен, — продолжал комполка, — сначала предполагалось осуществить на таких же условиях, что и в Сибири… Вот «Тамбовский пахарь». В газете говорилось: «За добровольную явку и сдачу оружия обещано полное прощение». Любому в этой фразе все было ясно. Вышел из леса, сдал винтовку — иди домой. Для тебя война кончилась.

— Да. Мы так предлагали. Но никто не вышел. В чем же вы нас теперь упрекаете? Что можно было предложить еще? Я чувствовал себя беспомощным школяром, когда докладывал об этом провале в Москву, Владимиру Ильичу…

* * *

Лаут мне объяснял:

— Другой человек, услышав ответ Тухачевского, наверняка смутился бы. Но с Голиковым этого не произошло. У него не было робости перед начальством.

* * *

— Михаил Николаевич, но тут, на Тамбовщине, сложились особые условия, которые не были учтены, — повторил Голиков. — Первое. Люди Колчака были доступны для прямых переговоров. А люди Антонова находились в лесах. Газету «Тамбовский пахарь» они там не получали.

— Мы разбрасывали еще и листовки. С самолета.

— Но в архиве, который я смотрел, нет сведений, что листовки попали в руки рядовых антоновцев. В архиве нет сведений, что кто-то с такой листовкой в руках сдался в плен. Вы не хуже меня знаете, у Антонова работают особые отделы, как и у нас. Особисты сделали все, чтобы люди об этих предложениях не узнали. А узнав, не сумели воспользоваться.

Второе, что не было учтено. В Сибири год назад, — развивал свою мысль Голиков, — предложение сложить оружие было сделано, когда Колчак был разбит, его армия понесла поражение. Сам адмирал попал в плен. А здесь, в Тамбовской губернии, «прощеные дни» предлагали людям, которые очень быстро достигли большого стратегического успеха. В то время они рассчитывали на победу. В лесу держали белого коня, на котором Антонов собирался промчаться по Красной площади.

Когда же дела у Антонова пошли плохо, когда многие были готовы бежать из леса, о «прощеных днях» в прежнем виде уже никто не писал. Вот ваш приказ № 130 от 12 мая сего года: «Всем крестьянам, вступившим в банду, немедленно явиться в распоряжение советской власти, сдать оружие и выдать главарей».

Условия сдачи усложнились. Но предположим, Сидор Иванов из леса вышел. По дороге он совершил подвиг: оглушил и принес на себе взводного командира. Что он может получить в награду за героизм? Свободу? Право жить с семьей? Обрабатывать землю (если она у него имеется)? Но слов о прощении в вашем приказе уже нет. Вместо них имеется странная фраза: «Добровольно сдавшимся бандитам смертная казнь не угрожает». А что им угрожает? То есть приказ сообщает, что угроза все равно остается. Какая? Приказ не разъясняет.

Что сегодня происходит в реальности? Вот человек добровольно вышел из леса, сдал оружие, даже привел кого-то из оглушенных командиров. Как с ним поступают? Его поздравляют? Его благодарят? Нет. Его все равно отдают под суд. Его судят наравне с теми, кто был пойман чекистами или схвачен в плен во время боя. Что дальше?

Добровольца наравне с остальными приговаривают за антисоветскую деятельность к смертной казни, к расстрелу. Доброволец, слушая очень длинный приказ, успевает пожалеть, что пришел с повинной. Советская власть его обманула. Он успевает мысленно попрощаться с семьей, понимая, что уже никогда ее не увидит. Как только закончат читать приговор — его расстреляют. Это известно всем подсудимым.

Когда доброволец успевает мысленно проститься с родными, председатель трибунала объявляет: «Но, принимая во внимание, что Сидор Иванов добровольно вышел из леса, сдал винтовку и привел своего взводного командира, на основе приказа № 130 командующего войсками Тамбовской губернии…»

Доброволец в доли секунды начинает понимать: происходит сказка, происходит чудо… Добровольность его явки учли. Да, он слышал о «прощеных днях». Значит, «прощеные дни» — это правда. Значит, его сейчас отпустят домой. И он через день-два всех увидит. Он сможет заняться хозяйством…

А секретарь заканчивает чтение: «…заменить Сидору Иванову смертную казнь через расстреляние десятью годами исправительных работ в лагере строгого режима… Однако учитывая амнистию в честь 7 Ноября, сократить срок пребывания в заключении до пяти лет».

Значит, домой в самом лучшем случае он вернется еще не скоро. Что произойдет за пять лет с хозяйством, с женой и детьми, со скотом — сегодня не может сказать никто. Поэтому общественный резонанс от смягченного, будто бы необычайно великодушного приговора в крестьянской среде отрицательный. Человека не было, пока он находился в лесу. Человека нет и после того, как он добровольно вышел из леса. На какую массовую сдачу в плен можно тут рассчитывать?

— Что же вы, Аркадий Петрович, предлагаете? — было похоже, что разговор с Голиковым начинал Тухачевского утомлять.

— Нужно вернуться к декрету о «прощеных днях» в первоначальном виде: если человек вышел из леса, отдал винтовку — он свободен от наказания. Без всяких оговорок. Раскаявшийся антоновец должен знать и помнить только одно: если он разоружится, советская власть его простит и отпустит домой.

— А как, — саркастически улыбнулся Тухачевский, — те же крестьяне узнают, что условия сдачи в плен переменились? Ведь газету «Тамбовский пахарь» в лесу не продают до сих пор?

— Это, Михаил Николаевич, — не реагируя на шутку, очень серьезно ответил Голиков, — я тоже продумал. Считаю, что действовать нужно через семью. Что условия сдачи в плен переменились, должны узнать прежде всего в деревнях. Родственники тех, кто служит Антонову, должны стать нашими главными союзниками и помощниками. Они сообщат в лес, что условия сдачи в плен изменились, стали другими, что теперь не нужно бояться ни расстрела, ни пятилетнего срока. Не мы с вами, а родня будет теперь уводить из леса своих сыновей и мужей.

Дипломат из реального училища

Я попытался восстановить разговор с Тухачевским, чтобы можно было проследить блистательную логику Аркадия Голикова, который умел продумывать все — от начала до конца. Мы еще вспомним о редком даровании Голикова в трагическом финале этой книги.

Слова в кабинете командующего, скорее всего, были произнесены другие, но смысл я передал верно. Это подтверждают последующие события и документы. Но чтобы такой разговор вообще мог произойти, чтобы Голиков оказался к нему готов — интеллектуально и нравственно, — должно было соединиться воедино множество обстоятельств.

Аркадий с малых лет рос человеком ответственным и независимым. Как военнослужащий, он знал, что существует субординация, но в нем никогда не было страха перед вышестоящими.

Духовно Аркадий взрослел куда стремительней, чем физически. В его школьном дневнике можно прочесть о множестве проказ. При этом известно, что приятели по реальному училищу обращались к Голикову за помощью, если у них возникали серьезные житейские проблемы. Каждому Аркадий предлагал решения, которые мне, человеку уже взрослому, и сегодня кажутся до удивления мудрыми.

Я не имею возможности пересказать эти истории. Я могу лишь отослать вас, читатель, к своей книге «Мальчишка-командир». Глава «Дипломат»[112].

Огромную роль в формировании личности Голикова сыграла недолгая адъютантская работа. Для одних командиров адъютант — денщик, помощник по хозяйственным вопросам. Для Ефимова Голиков стал незаменимым помощником. Аркадий научился собирать, анализировать и коротко излагать большие объемы полученных сведений. К этому добавился важный психологический момент. Голиков в свои 15 лет ежедневно общался с командующим войсками по охране железных дорог республики, с другими крупными военачальниками. Одни были талантливы, отважны и мудры. Другие — глупы, малодушны и бездарны. И лакейские мысли на тему: «Кто они — кто я?» в голову Аркадия никогда не приходили.