Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)

• Название: Что было, то было (повести, рассказы)
• Автор: Николай Логинов
• Жанр: О войне
• Год: 1969

Герои двух повестей и рассказов, вошедших в книгу, — солдаты, матросы, офицеры армии и флота, их родные, люди разных характеров, сложных, порой горьких судеб. Одни познали тревожные фронтовые дороги, нелегкие бои, тоску разлук, потери близких. Другие выделяются крутой биографией, красотой подвига, благородством души Третьи показаны на фоне лихолетья, их жизнь шла в обстановке небоевой, в глубоком тылу, но им так же присущи мужество, чувства сильные и красивые. Всех их не страшили суровые испытания, в них не гасла вера в победу.

А если время действия — наши дни, автор находит в героях такие черты, которые роднят современников с племенем победителей, делают образы их романтичными, зовущими к раздумьям.

---

Обида взяла Ольгу. Написала мимоходом, словно о каком-то общем знакомом, о чужом… Неужели Даша не могла подробнее рассказать, где погиб Василий, как? Ведь видел же Алексей. Значит, говорил еще что-то. Или уж свое счастье — муж вернулся живехонький, до других ли теперь! — ослепило, сделало сердце глухим, нечутким? Вместе жили — не такой была. Эх, Даша, Даша!.. Верно: чужое горе — не свое…

Сгоряча Ольга написала Даше об этих горьких думах о ней и очень просила как можно подробнее, все-все описать про Василия.

Заклеила конверт, остановившимся взглядом посмотрела на адрес, закрыла глаза. Ясно-ясно представила Василия. «Не вернулся… — с тоскою, с укоризной сказала мысленно ему. — Что ж ты? Приняла бы всякого. Долгожданный. Верила… Так верила! С Сашкой ждали… А я перед тобой ни в чем не виновата. Разве что видела грешные бабьи сны… Ты ж простишь мне, знаю… И еще поглядывала украдкой на чужую мужскую красу. Глупая, да?.. Третий год врозь, Васенька!.. Ни поцелуя… Никто рукой не притронулся. Легко, думаешь?!»

Она спохватилась — ведет разговор с ним, как с живым. А вдруг он и на самом деле жив? Вот так же, как Егоров?.. Но он же видел… Нет, чудес не бывает. Мертвые не воскресают, не встают… Солдатка… Вдова… В двадцать пять лет вдова… Как же теперь? Жить?.. Были силы — жила… ждала. Годы в этой невеселой избушке, в зимовке. Весной и летом в зимовке… Потолок да стены. И еще полати… Ирина пока не знает… Страшно. Уж лучше бы… А Сашка?..

Подошла к кроватке, заглянула под полог. Лежит румяный. Разметался. Все-то родное, Васино. Бровки с изломом, курносенький… Вытянулся, большущий… Что ж это она подумала!.. Ой дура, ой дура!..

Накрыла простынкой. Наклонилась. Коснулась губами пухлых ручонок. Прошептала:

— Пригожий мой… Одни мы. Горько. Осиротели. Сынулька мой. Нет-нет! Уж тебя-то я выращу. И будешь ты умный, счастливый…

Вошла Ульяна Павлиновна. Заметила слезы на глазах Ольги.

— Ты что это, Оля? Плакала опять? Дуреха ты, дуреха…

Ольга еле сдержала рыдания.

— К подруге муж… с фронта вернулся… Без руки…

— Ну и слава богу, что вернулся. Успокойся-ко. Вернется и к тебе.

— Ольга всхлипнула:

— Нет…

— Перестань. Разбудишь Сашеньку-то. Получше ему? Ой, жарок еще есть. Не води его в садик, дома скорей поправится… Пойдем поедим.

— Спасибо. Потом я…

* * *

Ольгино письмо было еще в пути, а следом за ним она сама поехала к Егоровым. Не хватило терпения ждать ответа от Даши. Да и то, что она напишет, думала Ольга, вряд ли успокоит ее. Надо самой услышать Алексея, выспросить, увериться. Она понимала — мучительным будет это свидание с человеком, который скажет ей страшные слова. Но не ехать уже не могла — она никогда не простила бы себе, если б поступила иначе.

Была страда. Ирина уехала на дальнюю пожню. Ольга было пожалела, что не с кем погоревать, а потом подумала — так лучше. Решила: пока никому не скажет, что овдовела. Чужое сочувствие тоже бередит сердце. Да еще по-всякому сочувствуют. Вон той же Ирине — сколько слышала она оскорбительных, пошлых намеков, грубых слов!

Не сказала Ольга и Ульяне Павлиновне, оставляя на ее заботы Сашу. Просто едет к той подруге, у которой муж вернулся. Раньше вместе жили на погранзаставе. Может, знает что-нибудь о Васе. Ни слова о смерти, о горе. И ни слезы на людях. Вот съездит, узнает — тогда…

К Егоровым Ольга приехала вечером. Усталая от дум, от дороги. Увидела Алексея — седого, постаревшего, с пустым рукавом гимнастерки, — не сдержалась, разревелась, А он провел широкой пятерней по сивым волосам, светло улыбнулся, пробасил:

— Вот тебе раз! Я представлял — наша Ольга такая молодчина! А она…

Ольга кинулась к Даше.

— Оленька! — обняла ее Даша и тоже заплакала.

Алексей растерялся:

— Ну вот… обе… Что мне с вами делать?

Когда успокоились, словно виноватые, Алексей по лицу Ольги понял: ждет она от него суровой правды. Теперь же, сразу. Да и о чем другом мог он говорить сейчас? И он начал рассказывать о Василии, но сперва не о том, как погиб, и даже не о том, как дрался, как воевал он, а издалека:

— Мы ведь тогда догадывались, почти твердо знали и ждали со дня на день — вот-вот нападут на нас немцы. Не на одну нашу заставу, а на широком участке, большими силами. Но то, что потом произошло, уму непостижимо было. А знать — знали. И ждали.

— А нам и виду не показывали, — покачала головой Даша. — Что бы сказать: на днях война начнется, убирайтесь, жены, подальше от границы.

Ольга подумала: «Помолчи ты, Даша!»

— Так определенно — мол, на днях война, — может, никто из нас не сказал бы, но отправить вас следовало, хотя бы тех, кто рожать собрался, — он чуть улыбнулся. — И все же мы поступили верно. Отправить вас — значит показать, что мы ждем нападения. Можно было посеять панику среди местного населения. А делать этого мы тогда не могли. Сейчас просто рассуждать, а тогда… Кому не ясно! Так вот, мы готовились. Где-то позади нас саперы строили — и не достроили, не успели — укрепления. Мы вырыли окопы, траншеи, усилили ночные патрули.

Ольга слушала молча, а Даша опять вклинилась:

— Говорили — учимся, тренируемся.

— И бойцам так говорили. Им-то, наверно, лучше бы правду сказать. Хотя, когда до дела дошло, до боев, они не растерялись, не струхнули. Думаю, что они, как и мы, командиры, все понимали еще раньше. — Алексей взял в рот папиросу и одной рукой ловко чиркнул спичку о коробок, закурил. — У нас был удобный сектор обстрела. Здорово косили фашистов! Василий был по соседству. Мы перекликались в минуты затишья. Дрался он смело, отчаянно. — Алексей глубоко затянулся, стряхнул нагар в пепельницу.

Ольга была благодарна ему за то, что вел рассказ он исподволь. Теперь она уж знала — сумеет держать себя в руках до конца.

— Бились мы почти до вечера. Донимала артиллерия. Главные потери были от нее. И еще бомбил, черт!.. Каждый раненый дрался до последней кровинки. Гитлеровцы обошли нас. Где-то справа — слышно было по грохоту моторов — прорвались их танки. К тому времени нас оставалось уже мало — по пальцам перечтешь. Василий еще был жив…

У Ольги перехватило дыхание. Нет, она должна крепиться. Вот так, закусить губу — и ни звука!

— Первым из командиров погиб начальник заставы. Еще утром. Помнишь капитана Редькина? Сергея Павловича?

Ольга кивнула. Она видела — не легко даются Алексею эти воспоминания, должно быть, он снова переживает все, что было тогда, в июньский день.

— Солнечный, распогожий был тот денек. А мне солнце казалось черным. Я даже Василию об этом крикнул. Он ответил, что и у него в глазах темно. От напряжения, от жары… Да артиллерия донимала… После того как мы отбили атаку и перебросились словами о солнце, немцы снова открыли по нашему участку артогонь. Меня за час до того ранило. Занялся перематыванием бинта. Слышу — летит снаряд. Припал я к земле. Взрыв совсем близко… Когда приподнялся, увидел: там, где был Василий… там все заволокло дымом. Сердцем чую — неладно с ним… Дым поразвеялся… Не видать Василия… Взлохмаченная, обожженная земля…

Ольга глядела не мигая в лицо Алексею, и непонятно было — верит она его рассказу или не верит. Было похоже, что до нее не дошло, о каком Василии говорит он: о ее или совсем незнакомом ей, другом Василии, воевавшем и погибшем там.

Словно почтив память минутным молчанием, Алексей продолжал:

— Даже некогда было погоревать. Горевали позже, когда грохот боя откатился на восток, а на заставу свалилась тишина. Живых нас было трое. Все раненые.

— Кто еще? — тихо спросила Ольга.

— Иван Кученков — его ты, наверно, знала — и молодой боец Ардашов. Он вскоре погиб. А Кученков потом из партизан — мы в одном отряде с ним были — в армейскую часть перебрался.

— А тебя в руку?..

— Руку оставил в белорусских лесах.

Ольга спрашивала не о том, о чем хотелось ей. А хотелось узнать, не говорил ли о ней Василий, в свой последний день, не вспоминал ли.

— Страшный был тот день, — вернулся Алексей к своему рассказу, — первый день войны. В какие-то считанные часы потерять всех друзей и товарищей, понять — началась война, вдруг оказаться в тылу у фашистов, где выстрелить не в кого… и не знать, не ведать, что стало с вами в дороге… Такое было состояние — хоть пулю себе в лоб пускай! Но уж потом хватило ярости на все бои с гитлеровцами. Поколошматили мы их — счет потеряли. И в открытых схватках, и в ночных налетах на их тылы, и в пущенных под откос эшелонах. Они запомнили партизанские леса Белоруссии!..

Алексей увлекся — говорил о тех, с кем свела его тогда судьба, называл имена, рассказывал о храбрости партизан, а Ольге все виделся тот взрыв, который похоронил ее Василия. Дым и вздыбленная земля заволокли все перед глазами и никак не оседали, не развеивались…

Егоров заметил Ольгин отрешенный взгляд и понял, что ей сейчас не до его рассказов. Спохватился: