Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)

• Название: Что было, то было (повести, рассказы)
• Автор: Николай Логинов
• Жанр: О войне
• Год: 1969

Герои двух повестей и рассказов, вошедших в книгу, — солдаты, матросы, офицеры армии и флота, их родные, люди разных характеров, сложных, порой горьких судеб. Одни познали тревожные фронтовые дороги, нелегкие бои, тоску разлук, потери близких. Другие выделяются крутой биографией, красотой подвига, благородством души Третьи показаны на фоне лихолетья, их жизнь шла в обстановке небоевой, в глубоком тылу, но им так же присущи мужество, чувства сильные и красивые. Всех их не страшили суровые испытания, в них не гасла вера в победу.

А если время действия — наши дни, автор находит в героях такие черты, которые роднят современников с племенем победителей, делают образы их романтичными, зовущими к раздумьям.

---

Ирина снова направилась к эшелону. Ольга видела, как навстречу ей кинулся боец. И только успел сунуть что-то в руки — раздалась команда: «По ваго-нам!» Он торопливо обнял Ирину и уже на ходу, подхваченный товарищами, заскочил в вагон-теплушку. Ирина стояла на путях и махала рукой, пока эшелон не скрылся.

— Уехал наш Славка, — вздохнула она, вернувшись. — Что-то так жалко его! Воевать ведь… А им хоть бы что. Веселые, будто на праздник собрались… Это подарок твоему шпингалету. — Она подала новые байковые портянки. — Сказал, только с уговором, чтоб считали его крестным. А мне карточку дал на память. Красавец он у нас, Славка. Глянь.

На снимке двоюродный брат Ирины был не в пилотке, как сейчас, а в фуражке, с сержантскими треугольниками на петлицах гимнастерки. Красавцем вроде бы нельзя назвать, но лицо приятное — выразительные губы, брови вразлет.

— Что ж, такого-то можно принять в крестные, — улыбнулась Ольга.

— Э, нам паровоз подают! — обрадовалась Ирина. — Дай-ка чайник, кипятку наберу, пока он прицепляется. Уж попьем мы сегодня по-довоенному!

Ольга подала чайник, и Ирина, брякая крышкой, побежала вдоль состава к паровозу.

* * *

Отправились не сразу. Еще с полчаса стоял состав неподвижно на стальных путях Всполья. За это время Ольга и Ирина увидели такое, чего лучше бы и не видеть.

Подошел санитарный поезд. К платформе примчались машины «скорой помощи» с красными крестами, крытые брезентом и открытые грузовики. Санитары в белых халатах торопливо принимали из вагонов на носилки и грузили в машины раненых. Их вид был удручающ: у одного вся голова в бинтах, у другого — грудь, у того — ноги… Стон, запахи лекарств доносились через пути до состава с товарняком.

Ольга порывалась бежать к санитарному поезду:

— Вдруг там из наших кто… из пограничников!.. Пойду я…

Ирина вразумляла:

— Не выдумывай! Там их сотни. Попробуй найди… Отстанешь еще.

Ольга, может, и не послушалась бы Ирины, да помешал свисток паровоза. Пришлось забираться в вагон. И только теперь они по-настоящему увидели, что и в соседних вагонах и в дальних — всюду были такие же неприкаянные пассажиры и тоже спешили занять свои «плацкартные» места.

Опять застучали колеса свою нудную нескончаемую песню. И хотя они уносили все дальше от фронта, от смертельного зарева, Ольга, насмотревшись на выгрузку раненых, снова впала в уныние. С каким-то тупым безразличием позже в пути она следом за Ириной пересядет с этого состава — у него другой маршрут — на новый, с того под ругань крикливого железнодорожника, любителя порядка, сойдет и усядется в пристанционном скверике на примятой зеленой мураве. Ирина будет чертыхаться, клясть Гитлера и войну. Ольга же, в каком-то дремотном состоянии, покачивая Сашку, не проронит ни слова. Потом они пройдут к пассажирскому поезду. Ирина из всех проводниц выберет одну постарше, посердобольней и уговорит ее пустить их к себе в вагон. Сколько-то прогонов они промчат с шиком, хотя и в душной тесноте. Еще сутки в маленьком вокзале — и снова товарняк, попахивающий навозом. День и ночь грохот колес. Бездумье. Сонь. Даже крик своего ребенка кажется далеким, чужим…

В себя Ольга пришла на песчаном берегу широкой реки, через которую их переправил в карбасе горбатый перевозчик. Она увидела воду с солнечными зайчиками, обрадовалась:

— Давай умоемся, Ира!

Ирина ответила шуткой:

— Мы с тобой вон какие — Двина замутится.

— Это — Двина?

— Да, Северная Двина. Моя родная речушка. На ней выросла.

— А нам далеко еще?

— С час езды.

— На чем же мы?

— На лошади. Скоро наши приедут. Я по телефону с почты заказала.

— Когда успела?!

— А покуда ты Сашку в вокзале кормила.

— У меня какой-то провал был. Ничего не видела.

— Давай умывайся. Я Сашеньку побаюкаю. Не спит? Ну-ка иди, иди к тете, маленький наш странничек. У-гу!.. Не разумеешь ты ничегошеньки. И тебя надо бы пополоскать вон тут, в теплой кулижке. Не заплакать ли собираешься? Теперь нам это ни к чему. Ты ж умница у нас.

Ольга ногой притронулась к воде, радостно вскрикнула:

— Ой, вода!.. Не могу, искупаюсь я, Ира. Никто не подойдет? Ты покарауль.

— Купайся, не съедят.

Ольга разделась, шагнула в прохладную воду, окунулась по плечи. Река струилась ровно, спокойно. Вдали, в низовье, на водной глади, будто плыли куда-то в зыбком от зноя воздухе зеленые островки.

Ирина, убаюкав Сашу, уложила его на песок и тоже залезла в реку. Прижалась к Ольге, шепнула:

— Красивая бабенка ты!

Забрела глубже, плюхнулась в воду. Поплыла легко, играючи. Ее сносило течением. А она, повернувшись лицом в сторону Ольги, звала:

— Плыви сюда! Хорошо как!

— Боюсь! — ответила Ольга и ладошкой ударила по воде. Перед нею в брызгах выросла радуга и тотчас погасла. — Не заплывай далеко! Течение-то быстрое!

— Ничего! Я не трусиха! — отфыркиваясь, кричала Ирина. Повернула обратно. Ее сильно снесло. Выбралась на мель, побежала к Ольге, высоко поднимая ноги, разбрызгивая воду. Голова была закинута назад, лицо — счастливое. Она уцепилась за Ольгу и потянула ее на глубину. Та визжала, вырывалась:

— Боюсь, Ирка! Отстань!

Ирина хохотала и еле утихомирилась.

— Хватит. Давай одеваться. — И первой пошла к берегу.

Когда оделись, Ирина заметила, что Ольга снова приуныла. Не тая улыбки, спросила:

— Что-то не повеселела ты, Ольга. Опять Вася на уме?

— Кто ж еще? — ответила тихо. — Мы вот… видишь, как… Ни выстрела, ни дымка тут. А он?

— И зачем эта панихида?

— Ничего ты, Ира, не понимаешь.

— Я не понимаю?! — Она перестала отжимать волосы на голове. — Постыдилась бы говорить! У тебя хоть где-то, да есть… И сын вон…

Ольга поняла, что сболтнула опрометчиво. Зарделась:

— Прости, Ира. Не хотела я.

А та увидела — Сашенька глазенки открыл, отмякла:

— Маму ищет…

Вскоре подкатила тележка на железном ходу. Возница — долговязый паренек — важно натянул вожжи:

— Тпр-ру-у, Вороной!

Лошадь остановилась. Мотая головой, отгоняла слепней. Позвякивали удила, с них слетала бледно-зеленая пена. Ветерок наносил на Ольгу запах конского пота.

Ирина, вглядевшись в парнишку, всплеснула руками:

— Это ты, Колюшка?!

Тот расплылся в улыбке:

— Я, теть Ира.

— Вытянулся-то, батюшки!

— Вроде подрос. Все говорят.

— Это двоюродного брата сынишка, — пояснила она Ольге. — Когда я последний раз приезжала, вот такусенький был, — показала рукой повыше колена. — Сопливый…

— А сегодня, тетя Ира, письмо от Славки пришло. В Ярославле, пишет, встретил.

— Меня?.. Верно, в Ярославле. На Всполье. Но как же успело письмо-то?

— Все описал про тебя. И что седая ты.

«А я забываю, что поседела она недавно», — мысленно упрекнула себя Ольга.

— Вот видишь… какая я стала, Колюшка, — сказала Ирина с протяжным вздохом. — Как они, наши-то? Все живы?

— Все. Ждут тебя. Плачут.

Она вроде не слышала последнего слова, шумно заторопилась:

— Так что ж, покатили?.. Усаживайся, Оль, поудобнее. Вот сюда, на сено. Кончается наше кругосветное путешествие.

Ольга подумала о Сашке: «На первом месяце своей жизни уже накатался, маленький, в товарных и пассажирских поездах и даже на дрезине. Через реку плыл. А сейчас на лошади… На радость ли родился, крошечный мой?»

Под колесами бежала мягкая луговая дорога.

* * *

Ирина, ступив на двор отчего дома и увидев постаревшую хлопотунью мать, сразу сдала — горе сломило ее, она заплакала:

— Мама, милая! Осиротела я… мама…

— Ариша, доченька! Белая… седая… Горюшко мое… — Мать обнимала ее, обливая слезами, говорила еще что-то, но уже тише, одной ей, своей Арише.

Ольга смотрела на них и не могла сдвинуться с места. Ей было неловко, что она стала свидетельницей Ирининой слабости, и поэтому и еще потому, что была она тут совсем чужой, почувствовала себя неприкаянной — в пору самой разрыдаться.

Ирина быстро пришла в себя, обернулась к Ольге и, утирая ладонью глаза, сквозь слезы виновато проговорила:

— Ты извини, Оля… — Подвела к Ольге мать, сказала: — Мама… это Ольга… Ей тоже солоно пришлось… У нее муж воюет… И вот Сашенька… махонький… В дороге появился…

Ульяна Павлиновна с материнской горечью, опалившей Ольге душу, уткнулась мокрым лицом в ее плечо, снова всхлипнула:

— Мученицы… Ой, мученицы!..

Пришел отец Ирины — Евдоким Никитич. Сухонький, невидный. Только пышные усы да мохнатые, под стать усам, брови придавали лицу степенную важность.

Евдоким Никитич выслушал в пересказе Павлиновны (конечно, и на этот раз всплакнувшей), какие мытарства претерпели Ира и Ольга с сынишкой, повздыхал вместе со всеми, а потом рассудил со своей председательской точки зрения: