Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)

• Название: Что было, то было (повести, рассказы)
• Автор: Николай Логинов
• Жанр: О войне
• Год: 1969

Герои двух повестей и рассказов, вошедших в книгу, — солдаты, матросы, офицеры армии и флота, их родные, люди разных характеров, сложных, порой горьких судеб. Одни познали тревожные фронтовые дороги, нелегкие бои, тоску разлук, потери близких. Другие выделяются крутой биографией, красотой подвига, благородством души Третьи показаны на фоне лихолетья, их жизнь шла в обстановке небоевой, в глубоком тылу, но им так же присущи мужество, чувства сильные и красивые. Всех их не страшили суровые испытания, в них не гасла вера в победу.

А если время действия — наши дни, автор находит в героях такие черты, которые роднят современников с племенем победителей, делают образы их романтичными, зовущими к раздумьям.

---

Слезы текли по щекам Ольги от обиды на равнодушие к ее нескладной судьбе. Опять она одна с малышом. Лес да небо. И рельсы, убегающие вдаль… Отчаяние охватило ее.

И вдруг над головой, где-то совсем низко, задрожала, полилась нежная и голосистая трель жаворонка. Ольга тотчас нашла его на фоне бездонного синего неба. Благодарно прошептала:

— Веселишь, милый?.. Хоть ты с нами…

И ей стало смешно над своей обидой на машиниста — разве мог он на таком ходу ради них остановить поезд?

Песня жаворонка вернула ей решимость. «Что ж это я стою? Вечереет. Надо идти… — Поглядела на свои босые, в крови ноги. Она лишь сейчас увидела, какие они страшные. — Все равно надо идти…»

Она пошла по шпалам. Нет, по шпалам она сделала всего несколько шагов и поняла — до чего ж они редко положены! И она уже ступала наугад — когда на шпалы, когда между них. Было больно ступням, а она шла, шла…

Кружилась голова. Ольга останавливалась, переводила дыхание. Хотелось сесть, отдохнуть, но сделать это боялась — а вдруг не встать? — и снова шла, пошатываясь, еле держась на ногах.

Так она оказалась на деревянном мосту с низенькими перилами. Под мостом бежала, торопилась речка. Ольга остановилась.

Сзади послышались шаги.

Она еще не успела оглянуться — вздрогнула от сердитого окрика:

— Кто такой?! Что тут делаешь?!

Обернулась — увидела приземистого старикашку. Он догадался, что перед ним женщина с ребенком. Подобрел:

— Не одна… Отстала, что ль?

— Да. От поезда, — тихо ответила Ольга и неожиданно для самой себя расплакалась.

— А реветь-то пошто? Дите вон молчит… Умнее матки, видать. — В вислых усах старика застряла ухмылка. Оглядел Ольгин наряд, спросил: — Раздела мужа-то, — без шинели укатил?

— На границе он…

— Вон ты откудова… Нескладно… Ну, горемыка, пошли. Тут близенько будка моя. Обходчик я путевой… Давай ребеночка-то.

Ольга крепче прижала Сашу к груди.

— Нет, нет! Я сама.

— Сама так сама.

Обходчик пошел впереди. Ольга спотыкалась о шпалы, торопилась, боялась отстать. Старик обернулся:

— Умаялась, не поспеешь? Как звать-то?

— Ольгой, — с трудом выдохнула, остановилась.

— А меня Иваном Михайловичем. — Взглянул из-под кустистых седых бровей цепкими глазами и ахнул: — Да на тебе лица нет!

— Тошно… Посидеть бы…

— Давай, говорю, мальца-то. Спит, умненький.

Ольге не мил был свет. Она, безразличная ко всему, передала с рук на руки Сашу. Спросила:

— Далеко еще?

— Да уж доплетемся потихоньку. Вон видать, — кивком головы показал вперед Иван Михайлович. — Держись за меня. Вот так…

Она пошла рядом с ним, уцепившись за рукав его старенькой, выцветшей гимнастерки.

* * *

В будке обходчика сразу стало тесно.

Маленький гость быстро показал свой характер — покричал звонко и требовательно, пока мать не устроилась на табуретке и не сунула ему в рот грудь, приговаривая:

— И ты обрадовался, маленький мой?.. Думала, упаду, не дойду.

Иван Михайлович стоял в сторонке, рассказывал:

— Мои давненько вот так-то откричались. Выросли. Разлетелись по белу свету — кто куды. Старший в армии отслужил, поезда водит, машинист. На другой дороге, на юге. Дочь замуж выскочила. За командира. Под Ленинградом теперь. В гости звали… Да… Младший ко мне собирался. Любит лес, а живет на воде, в Заполярье. Рыбак. Все планы, похоже, рухнули. Как, видать, и у тебя… Первенький?

— Да.

— Сколько ему?

— Первый день.

— Что «первый день»?

— На свете первый день.

— Как это… первый?!

— Так вот. Сегодня родился. В лесу, в бомбежку.

— Что ж ты, растяпушка, безъязыкая, что ль? Сказать надо было! Разве тебе можно так?.. — Он захлопотал, устраивая постель для Ольги. — История-то какая… Покушам — и ложись-ка давай… Неужли одна в лесу была?

— Сразу-то много повыскакивало из вагонов. Потом… ушел поезд. Одна осталась.

— А пуповину-то как же?

— Перегрызла.

— Смотри-ко, догадливая. Перевязала хорошо?

— Кромкой от рубашки. А сейчас вон ниточку суровую у вас взяла.

— Не загрыжел бы. Поглядывай.

— Слабенький. Не доходила.

— С волненья, знать. Со страху. — Иван Михайлович подошел к Ольге, взглянул из-за плеча на маленького. — Курносенький, ух ты! В мамку. Ничего, выходим.

Она возразила:

— В папку он.

— Пускай в папку… — Задумался. — У меня тоже такие будут. Внучата. А покудова не дедушка. Бобыль! Зовут все к себе, а мне, вишь, эта хижина дорога. Не решусь кинуть. А нынче как, в заваруху?.. Ложись ты!

— Спасибо, Иван Михайлович. Мне бы чего-нибудь на постель… вроде клееночки.

— Сейчас найдем. — Перебирал в сундучишке тряпье, не умолкал: — Все оборудуем — пеленок накроим, подгузников, свивальник смастерим. Дай срок. И мне, старику, веселее… Вот парусинка — клеенки-то нету.

Ольга перебралась на кровать. Иван Михайлович укутал ее байковым одеялом.

— Спасли вы меня, Иван Михайлович… — Ольга, тронутая его заботой, не знала, какие слова сказать, чтобы он понял, как благодарна она.

— На таганке быстренько сварю что-нибудь, воды согрею — побулькаешь мальца. Они любят. И себя обрядишь. Лихорадит, поди?.. Я живехонько…

Взял ведро, вышел на улицу.

Длинным кошмарным сном показался Ольге день, начиная с суматошного часа, когда Кученков стуком в окно увел Василия на заставу. И вот сейчас где-то в лесу, на неведомом ей перегоне, хотя и чужом, но все же в домашнем покое, она могла перебрать в памяти все безрадостные события дня. И она перебрала их по порядку, чтобы увериться, что не сон все это, а дурная действительность, что ей уже не вернуться в свою, утром впопыхах кинутую квартиру, не вести тихий, спокойный разговор с Васей и вообще уж не быть тому, что совсем недавно было. Случилось что-то очень, очень страшное. И она предчувствовала, что это еще не все, что должно произойти с нею, с Василием, со всеми нашими людьми, — самое горькое еще будет. Она не боялась своего теперешнего положения — пускай босая, раздетая, — и не за себя она волновалась. У нее появился сын. Сашко. Он ей стал дороже собственной жизни. Подумав так, она удивилась неведомо когда родившемуся в ней новому чувству — материнству. Ведь он был еще такой махонький, слабенький, жалконький, этот посапывающий комочек. Лежал рядышком… Как только дала грудь — поняла: роднее, дороже нет никого. А то, что повстречался им Иван Михайлович, путевой обходчик, это просто их счастье. Ольга сказала об этом и Сашку:

— Счастливый ты, малыш мой. Нашелся добрый дедушка. Может, и оклемаемся мы с тобой. И поедем к нашей бабушке. Тогда будет все хорошо-хорошо.

Вернулся Иван Михайлович. Спросил:

— Не спится? А надо бы соснуть, сразу бы отлегло. Вот пообедаем — усни. Варится там… Потом ты сама хозяйничать будешь. Хозяйство у бобыля нехитрое.

— Мне к свекрови надо, — задумчиво сказала Ольга. — В Смоленск.

— Что ж, давай езжай, — шутливо отозвался Иван Михайлович. — А не подумала, как ты поедешь такая? Нет, видно, придется пожить тут, покудова не поправишься… Как звать мальца-то?

— Сашкой.

— И ему в дорогу не того. Поживите. Картошка есть, молока надою — козлуха у меня заведена. Была бы жива Прохоровна, старуха моя, она обошлась бы поприветливей. В ту зиму схоронил. Да… А я, вишь, какой…

— Спасибо вам за все. Обидно, от поезда отстала.

— Э-э, мы с тобой еще не знаем — плохо это или хорошо. Разговаривал сегодня по телефону. Что там повсюду творится! Горюшка-то!.. Ой-её… Видно, всерьез лезет, проклятущий!..

Ольга, слушая старого обходчика, опять унеслась на погранзаставу, к Василию, и сердце сжалось, заныло.

— Пойду я — скоро поезд на Москву, — сказал Иван Михайлович все тем же ровным голосом.

— Он остановится?!

— За всю мою службу тут ни один не опнулся, милая.

Ольга безвольно опустилась на постель, закусила губу.

* * *

Было раннее тихое, будто и не военное, утро.

На железнодорожном полотне напротив будки путевого обходчика стояла небольшая дрезина, какие обычно гоняют ремонтные рабочие по ближним перегонам.

Торной тропкой от будки шли Ольга и Иван Михайлович. На Ольге по-прежнему была мужнина шинель. Полы распахнуты. Под нею виднелось синенькое платье, на ногах — полусапожки с резинками. Подарки Ивана Михайловича. В правой руке она несла плетенный из ивовых виц саквояж, в левой — жестяной чайник. Обходчик, словно заправский дедушка, держал на руках по всем правилам запеленатого Сашу.

Ольга оглядывалась, волновалась и, похоже, ничуть не радовалась, что покидала гостеприимную будку. Напротив. Если внимательно приглядеться, можно было заметить — она грустная. Да и почему бы немножко не взгрустнуть? Незнакомый, чужой старик приютил ее, уберег от беды, помог набраться сил, все эти дни, что жила она у него, был доброй, заботливой нянькой ее Саши и вот снарядил их в дорогу… Наверное, только родной отец еще мог быть таким.