Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

• Название: Классическая русская литература в свете Христовой правды
• Автор: Вера Еремина
• Жанр: Культурология
• Год: 2001

---

2. Утешный голос Анны Ахматовой – кому он принадлежал. Принципиальная возможность эмиграции.

3. Менталитет первой волны:

а) “Эмигранты” – роман Алексея Николаевича Толстого 1919-1940 годы;

б) “Que fair” (Кэ фэр) Н. Тэффи.

Первая волна эмиграции 1918 года – это через Украину и Польшу (описана в “Белой гвардии” Булгакова); 1919 год – это эвакуация с помощью англичан из Новороссийска после поражения Деникина.

От Анны Ахматовой до Владимира Высоцкого – решение проблемы стихотворное; и от Иоанна Шаховского до Георгия Иванова.

Эмиграция становится фактом, а значит перед лицом русского менталитета и, следовательно, и перед литературой встает этот вопрос. Вопрос так и читается – можно ли покинуть Россию? Этот вопрос существовал и при Иване Грозном, и при Петре. Какая измена царевича Алексея? – он просто у своего свояка австрийского императора (они были женаты на родных сестрах) попросил убежища - по родственному. И эта проблема возникает вновь, – не будет ли это предательством?

Начиная с 1917 года, именно через поэтов начинает говорить русский народ; и особенно, конечно, интеллигенция, так как для простого народа всё-таки эта проблема стояла гораздо слабее. Из простого народа уходили обычно бойцы Белой армии, казаки, в основном.

Ахматова уже в 1917 году (в 1918 году они были опубликованы) пишет такие строки:

Когда в тоске самоубийства

Народ гостей немецких ждал,

И дух суровый византийства

От русской церкви отлетал,

Когда приневская столица,

Забыв величие своё,

Как опьяневшая блудница,

Не знала, кто берет её,

Мне голос был. Он звал утешно,

Он говорил – иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну черный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид.

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Впоследствии первые две строфы были сняты и во всех последующих публикациях стихотворение начинается со слов Мне голос был …

Весь строй стиха, его ритмика, образная система несколько напоминает вступление к “Медному всаднику”.

Люблю, военная столица,

Твоей твердыни дым и гром,

Когда полнощная царица

Дарует сына в царский дом…

Эти две строфы сразу позволяют определить – в какое время писались стихи. Стихи писались в апреле 1917 года, так как в это время на фронте начинается усиленное братание, которое продолжается до июльского наступления, и одновременно раздаются голоса – открыть фронт немцам. Эти взгляды разделял и отъявленный монархист протоиерей Востоков – автор идеи “крестного хода”.

Вторые две строки тоже вызывают недоумение.

И дух суровый византийства

От русской церкви отлетал…

Анна Ахматова – человек малоцерковный, но она человек (и по‑женски, и поэтически) – наблюдательный. Недаром у нее строки “И с любопытством иностранки”. Это “любопытство иностранки” ей было свойственно на разные стороны жизни и, в том числе, и на жизнь церковную.

Почти единомышленником (в этой части) Анны Ахматовой оказывается протопресвитер Николай Любимов – настоятель Успенского собора Кремля и член Синода с апреля 1917 года (Синод Львова).

Совершается интронизация Вениамина Петроградского (впервые за все время существования Петроградской епархии избранного клиром и народом митрополита). Протопресвитер Любимов описывает это торжество так: “На меня крестный ход Петроградский не произвел хорошего впечатления: хоругвей не много, все они легкие, бархатные, несутся очень беспорядочно. Тут же среди толпы народа (по преимуществу женщины) идут и священники, и дьяконы, и псаломщики; тут же несутся запрестольные кресты и иконы; тут же идут и священники даже не в одинаковых облачениях: одни в белых, большинство, другие в желтых и только в конце крестного хода идут священники парами – не более шести-восьми пар. Затем две-три митры и, наконец, архиепископ (то есть Вениамин), по бокам которого несут две желтые хоругви. Народу сравнительно немного, порядка никакого. Одни бабы пищат – Спаси Господи люди Твоя, другие тут же поют – Не имамы иные помощи. Хаос полный. Неприятно подействовало на меня и то, что на одной стороне Невского в толпу идущего с крестных ходом народа бросались листки с призывами подписываться на “заем свободы”, а по другую солдаты бросали прокламации о бойкотировании этого займа. Около Литейного разыгрался в боку этого крестного хода какой-то скандал, кто-то кого-то ударил, начались шум, ругань, а я давай Бог ноги – насилу удрал восвояси и целый день просидел безвыходно дома до глубокой, но белой ночи”.

“Во втором часу пошел на Невский проспект посмотреть на крестный ход, с которым шел Высокопреосвященный Вениамин в Казанский собор, а затем в Исаакиевский, где он был возведен пастырями и мирянами на свою епископскую кафедру, что называется интронизацией[209]. У Казанского собора новый архиепископ благословил с крыльца собравшийся народ Казанской иконой Божией Матери на две стороны; входит в собор, выслушал краткое приветствие от протоиерея Орнатского;[210] затем крестный ход проследовал к Исаакиевскому собору, со славою был введен в собор новый архипастырь и возведен был на кафедру протоиереями Орнатским и Лахотским и старостой Казанского собора Гейденом. Настоятель Исаакиевского собора произнес приветственное слово. Затем началось молебствие, впервые в столице по древнему чину, установленному для вступления в город нового епископа, избранного клиром. Архиепископ Вениамин коленопреклоненно прочитал молитву о спасении и сохранении стольного города, о страждущих и находящихся в темницах, а также о себе самом, прося помощи Божией на архиерейское служение в мире и любви. К богомольцам владыко обратился с призывом слушать своего архипастыря и поддерживать духовенство в это трудное время. Протодьякон произнес три многолетия и торжество интронизации окончилось (слово “интронизация” у него всюду в кавычках). В 5 часов вечера все крестные ходы направились к своим храмам”.

Итак,

И дух суровый византийства

От русской церкви отлетал…

И затем – голос знал, чем и на что купить - Я новым именем покрою боль поражений и обид. Этих “новых имён” было потом сочинено многое множество. В этом имятворчестве длительно подвизался и Иоанн Шаховской: то это называлось, что “русская эмиграция осознала свою миссию и свободу”; то это называлось, что “она едет с проповедью”. Правда, возражал Вениамин Федченков, что “кто посмотрит на нас, ему не захочется принимать православную веру”.

В конце жизни, уже в 70-е годы владыко Иоанн заметит – “мы выбираем гражданство, а Бог – беженство”. То есть, это тоже – Бог посетил нас беженством.

В 70-е годы при Брежневе проблема эмиграции стояла никак не менее остро, поэтому Высоцкий и пел

Говорят, я покинул Рассею,

Мои девочки ходят в соплях.

И так далее до

Я уже попросился обратно,

Унижался, юлил, умолял -

Ерунда, не вернусь, вероятно,

Потому что я не уезжал.

Давнишние эмигрантские впечатления предваряются у Иоанна Шаховского в “Поэму о русской любви”, точнее сказать, к 50-летию Октября он пишет “Упразднение месяца” (вышла в 1968 году); а к 60-летию октября пишет поэму “О русской любви”.

В частности, свой отъезд в эмиграцию он описывает так: “Уехал я из Крыма без трагедии”. Наиболее значимые строки такие:

Я странником ушел в моря иные

Посланником свободы и России.

Этот “странник” и, особенно, “посланник России” – это опять новые имена, те самые имена, которыми пытаются прикрыть “боль поражения и обид”. Дальше:

Нет, я не знал Ахматовой томлений -

Всё как-то проще вышло у меня:

И Севастополь в радостном цветеньи,

И белой Графской пристани ступени

Сияли светом солнца на меня.

Семнадцать лет мне было. Цвет храня,

Я вышел в мир к морям и дням сокрытым

На корабле России и РОПИТа.

РОПИТ – это Российское общество промышленности и торговли; Шаховского как несовершеннолетнего уволили из Белой армии и тут же приняли на гражданский корабль.

“На корабле России” – это опять философема, это опять – “новое имя”. Корабль России – это исповедание эмиграции, что мы, хотя и не пристань, но мы – часть России, плавающая часть, и в этом смысле – свободны. Позднее карловчане так и будут называть свой раскол – “свободной частью Русской Православной Церкви”.