Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

• Название: Классическая русская литература в свете Христовой правды
• Автор: Вера Еремина
• Жанр: Культурология
• Год: 2001

---

А если заткнут мой измученный рот,

Которым кричит стомиллионный народ,

Так пусть и они поминают меня

В канун моего поминального дня.

А если когда-нибудь в этой стране.

Воздвигнуть задумают памятник мне…

В той или иной мере человек может не во всю свою литературную деятельность быть Художником с большой буквы, а только в какой-то определённый период, когда Господу благоугодно бывает избрать именно его.

Блок умирает 7 августа 1921 года, в церковный день, где целая плеяда святых, как бы не выявленных, то есть прославленных в Греческой Церкви, но утерянных в русских святцах. То есть, нечто подспудное. Блок умер как христианин, но Россия об этом не догадывается; и, в частности, на смерть Блока выступают две плакальщицы: Марина Цветаева и Анна Ахматова (гораздо меньше).

Марина Цветаева в роли плакальщицы Блока оказалась гораздо раньше, ещё в 1916 году, и тогда она уже оплакивала смерть Блока, хотя до смерти оставалось пять лет и полтора года до революции. Стихи 1916 года имеют такой налёт, а иногда и прямую печать хлыстовщины, то есть у неё в качестве хлыстовского христа как раз Блок-то и выступает. Поэтому (и это тоже жизненное пророчество, то есть в детстве Цветаева была любимицей тарусских хлыстов и для неё это как было, так и осталось) когда она пишет:

Ты проходишь на запад солнца

………………………………….

Я на душу твою не зарюсь!

Нерушима твоя стезя.

В руку, бледную от лобзаний,

Не вобью своего гвоздя.

И по имени не окликну,

И руками не потянусь.

К восковому святому лику

Только издали поклонюсь.

И, под медленным снегом стоя,

Упаду на колени в снег,

И во имя твоё святое

Поцелую вечерний снег -

Там, где поступью величавой

Ты прошел в гробовой тиши,

Свете тихий - святыя славы –

Вседержитель моей души.

Стихотворение кончается прямо из Вечерни церковной – “Свете тихий святые славы, пришедше на запад Солнца, видевше свет вечерний” и так далее.

Когда смерть Блока, так сказать, ею заранее обыгранная, стала фактом, то на 9-й день Цветаева разрождается вторым малым циклом стихов. Впоследствии эти два цикла были объединены ее, так сказать, наследницами, то есть Ариадной Эфрон (дочь) и Анной Саакянц (исследовательница), как “Стихи к Блоку”.

Из откликов на смерть, то есть, уже идёт плачь по мёртвому.

Други его, не тревожьте его!

Слуги его, не тревожьте его!

Было так ясно на лике его:

Царство моё не от мира сего.

Вещие вьюги кружили вдоль жил,

Плечи сутулые гнулись от крыл,

В певчую прорезь, в запекшийся пыл -

Лебедем душу свою упустил!

Падай же, падай же, тяжкая медь,

Крылья изведали право: лететь!

Губы, кричавшие слово: ответь! -

Знают, что этого нет – умереть!

Зори пьет, море пьёт - в полную сыть

Бражничает. – Панихид не служить!

У навсегда Повелевшего – быть! -

Хлеба достанет его накормить!

Последняя строка совершенно соответствует действительности. Блок умер от голодной подагры (она же - дистрофия) на почве трёхлетнего голодания, то есть, попросту говоря, умер с голоду.

Цветаева дважды возвращается к этому вопросу: кроме этих строк, он задан в ее очерке[214] “Пленный дух” (об Андрее Белом), где она приводит (фактически) выступление Андрея Белого в каком-то писательском собрании. От него ждали каких-то литературных воспоминаний, поскольку они с Блоком были друзья первой молодости, а он вышел и заорал на всю эту самую советскую элиту, что – “с голоду, с голоду, с голоду! - голодная подагра (как бывает и сытая) – душевная астма”.

Дальше он (А. Белый) заявил, что “у меня нет комнаты, а я вижу здесь же в зале дармоедов, паразитов (а это уже новая советская элита – В.Е.), у которых по две, по три комнаты, под различными предлогами, по предлогу на комнату. И, вообще, я буду кричать, пока меня не услышат” - и дальше, конечно, с юродством, что “вы здесь дармоеды и паразиты, а я – пролетариат”. (Сам факт не оставляет никаких сомнений – эта самая обласканная в 80-м году Надежда Павлович, которую, можно сказать, вытащили из нафталина, - она только пыталась оспорить всё, но к этому времени она была уже довольно сильно опозоренная).

Во всяком случае, что касается надгробного плача Цветаевой (15 августа, 9‑й день), то она позднее начала писать стихи на его смерть, пожалуй, более церковные – в ней произошел существенный сдвиг в сторону благочестия. До этого она пускалась на разные выверты, в том числе, и насчёт переселения душ: она недаром считала себя ученицей Максимилиана Волошина, с этой его антропософией. Знаменитое стихотворение

Без зова, без слова, -

Как кровельщик падает с крыш.

А может быть, снова

Пришел, - в колыбели лежишь?

Горишь и не меркнешь,

Светильник немногих недель…

Какая из смертных

Качает твою колыбель?

Стихи прекрасные, но читать их нужно, как выражался Ходасевич, в некотором духовном и идейном скафандре: тогда литературные красоты стихотворения пройдут для вас безнаказанно.

Последнее стихотворение Цветаевой, посвященное Блоку, – это 2 декабря 1921 года.

Так, Господи! И мой обол[215]

Прими на утвержденье храма.

И свой любовный произвол

Пою - моей отчизны рану.

Не скаредника ржавый ларь –

Гранит, коленами протёртый!

Всем отданы герой и царь!

Всем - праведник певец - и мертвый.

Днепром, разламывая лёд,

Гробовым не смущаясь тёсом,

Русь Пасхою к тебе плывёт,

Разливом тысячеголосым.

Так, сердце, плачь и славословь!

Пусть вопль твой - тысяча который? -

Ревнует смертная любовь,

Другая радуется хору.

Если бы не вторая строфа – “Не скаредника ржавый ларь гранит, коленами протёртый” – это рака с мощами и ступени к этой раке, - то стихотворение великолепно.

Анна Ахматова написала стихотворение послабее – “А Смоленская нынче именинница” (белые стихи), которое заканчиваются так:

Принесли мы Смоленской заступнице,

Принесли Пресвятой Богородице

На руках во гробе серебряном

Наше солнце, в муке погасшее,

Александра – лебедя чистого.

Блок был похоронен рядом с тёткой на Смоленском кладбище и в день Смоленской Божией Матери, то есть 10 августа (н.ст.). Потом, в 30-х годах, в годовщину, его прах был перенесён на литературные подмостки Волкова кладбища, но “блоковская дорожка” на Смоленском кладбище существует до сих пор, и неугасимые свечи горят, и цветы люди приносят.

И знаменитое стихотворение Волошина из “России распятой”

С каждым днём всё диче и всё глуше

Мертвенная цепенеет ночь.

Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит -

Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.

Это стихотворение дано, как память Блока и Гумилёва, так как Гумилёв осенью 1921 года был расстрелян. Но, думаю, что лучше всех об этом пишет его ученица Ирина Одоевцева (“На берегах Невы”), притом уже с оглядкой, будучи уже пережившей и переговорившей с людьми. Вдобавок, она имела случай обнаружить в ящике стола Гумилёва какие-то прокламации к Кронштадскому мятежу (у нее была привычка лазить в чужие столы, если этот ящик не заперт). Она, кстати, оказалась очень вовремя свидетельницей и начала уговаривать Гумилёва, что, мол, у Вас и Лёвушка, и Леночка, и Анна Николаевна (вторая жена) и, вообще, нужно себя поберечь. Гумилёв сказал, что он уж постарается себя поберечь.

При обыске у Гумилева нашли деньги, собранные на Кронштадский мятеж, и ещё что-то, но главное, что допрашивал его Роман Якобсон – тот самый “Ромка Якобсон”, который у Маяковского: “Товарищу Нессе – пароходу и человеку”.

Этот Ромка Якобсон цитировал стихи Гумилёва и всячески вкрадывался в доверие, а сам Гумилёв, чтó очень характерно, на допросах представлял себя монархистом гораздо больше, чем он на самом деле был (то есть, как бы специально нарывался на расстрел, каковой и не замедлил).

Начиная с 1917 года начинает развиваться младшее поколение символистов, среди каковых как раз Марина Цветаева; и ей принадлежат весьма значительные строки, которые предстоит вспомнить народу спустя несколько десятилетий. Ее стихи на отречение и отвержение царя в основном известны: