Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

• Название: Классическая русская литература в свете Христовой правды
• Автор: Вера Еремина
• Жанр: Культурология
• Год: 2001

---

Эта концепция немедленно подтверждается всеми историческими данными; и дело даже не в них, а в том, что дух всемирного боления за всех – это именно есть христианское участие, христианское со-страдание, христианское со-переживание, то есть, именно – нет выше любви, как душу свою положить за други своя (Ин.15,13). И Достоевский тут не обманывается; эти «други», далеко не всегда нас любящие, часто и ненавидящие.

Во всяком случае, этому понятию: “русская идея” — предстояла долгая жизнь. Её подхватил Владимир Соловьёв; но особенно ее подхватил Василий Васильевич Розанов, и одна его статья в книге “Среди художников” так и называется: “Возле русской идеи”.

В этой статье Розанов говорит о том, что русская идея и в самой Европе обращается также к униженным и оскорблённым. Ведь чрезвычайная популярность русской литературы в Европе не за счёт того, что западная читающая публика преклонилась перед художеством русских писателей, довольно неуловимом в переводе, а именно потому, что почувствовали иной дух, запечатленный в характерах русских людей. Как пишет Розанов – “вот я окаянная, но я чувствую, что у вас я была бы не чужая”.

То есть, на боль отзываются люди, также болезнующие, болящие и именно, по слову Христову, не те, которые уже заперлись в своих домах, а вот “идите по дорогам и изгородям и приведите всех, ибо вечеря уже готова”.

После революции и в первый раз, когда первая эмиграция действительно явилась в образе Христовом, то есть в образе странника, и вторая насильственная эмиграция, так называемые “перемещённые лица”, во время войны, которые имели на груди знак Ost, то есть восток; и тогда же вспомнил Иоанн Шаховской – “Восток имя Ему” (пророчество Исайино).

Востоком назван Христос. И даже люди, не очень обученные православной вере, тем не менее, Христово имя несли; и очень быстро они именно ринулись в беженские церкви на божественную литургию и так заполнили и заполонили собою все эмигрантские церкви, что саму эмиграцию в этой массе просто не стало видно.

Само имя Петра I тоже осмыслено художеством Достоевского и дано его место. Это имя, конечно, идёт только со знаком минус, это имя в художественной системе Достоевского подлежит глубокому осуждению. В “Записках” Достоевский пишет о том, что вся петровщина, вся идея – это не только разрушение менталитета русского, но это, прежде всего, - петровский разрыв, то есть попытка оторвать своих приспешников от всей массы русского народа. Достоевский приписывал к приспешникам петровым всё дворянство, то есть весь бывший служилый класс. Кроме того, Пётр лишает дворян земли и превращает их в казнокрадов и прихлебателей.

Достоевский в своих произведениях приводит много примеров таких типов; например, комический тип — Пётр Ильич Перхотин в “Братьях Карамазовых”. И про Версилова заметили, что он хоть не Пётр, но Петрович, то есть в нём явно прочитываются черты «птенцов гнезда Петрова».

Достоевский рассматривает исторические судьбы России с болью в сердце. Недаром же из романа в роман петровская идея у него склоняется на все лады. В “Преступлении и наказании” Разумихин говорит, что “мы уже двести лет от всякого дела отучены”, то есть вместо дела – слово и мечта.

“Идиот” выпадает, как свидетельствовал сам Достоевский в письме Софье Александровне Ивановой, что “роман неудачный, но я люблю свою неудавшуюся мысль до сих пор”. В Петруше Верховенском («Бесы»), который полностью соответствует петровщине, самое главное — рационализм; и вот эта выдуманная, вымечтанная идея.

Главное свойство Петра I – это мечта. Создать свой собственный «парадиз», свой собственный Антверпен, свою «Голландию» на финских болотах. Поэтому и выбирается не Нарва (старинный русский город Нарова), стоящая на твёрдой земле, а Петербург, который вообще под морем[99] и “от этой великолепной панорамы веет невыразимым холодом”[100].

Петруша Верховенский — весь в своих мечтах: об Иване Царевиче, о самозванце, о великой смуте и так далее, а когда он удирает за границу, то остаётся то, что даже Федька-каторжник оказывается его обличителем, - “что, ведь он, Пётр Степанович, имеет дело не с живыми людьми, а с воображаемыми”. “Пётру Степановичу, говорит, ему легко на земле-то жить, потому что он человека выдумает да с таким и живёт, а я, например, только по вторникам да по средам дурак, а по четвергам-то умнее его”.

Жизнь среди выдуманных идей и понятий – это и есть петровщина, так как Петру I, в отличие от царей Московских, обязательно надо сделать нового человека, новых людей, то есть “довести этих бывших скотов”, как он их называет, “до настоящего европейского человека”. (Цари Московские говорили: «Других слуг нам не дадено»).

В сущности, Пётр Степанович тоже двоится: с одной стороны он – энтузиаст, то есть, есть пункты, как говорит Ставрогин, «в которых он перестаёт быть шутом, а превращается в полу-помешанного (это как раз идея о великой смуте в России), — а с другой стороны, в своей конкретике, это беззастенчивый и мелкий мошенник, и с нравственной стороны – оголтелый преступник.

В “Идиоте” Достоевскому не удался образ праведника, но сам он до самого конца всё ещё не понимает: он как бы пытается бороться за «реноме» князя Мышкина. И тут Достоевский оказывается умнее самого себя: князь Мышкин не выносит церковной службы, он не только обедни не в силах отстоять, но даже панихиды не может отстоять (по генералу Епанчину).

Праведник, не удавшийся в “Идиоте”, удался в романе “Подросток”. Достоевский пишет Макара Ивановича Долгорукова (Макарий – «блаженный» с греч.). Макар Иванович — не только человек глубоко церковный: странник, переходящий из монастыря в монастырь, спешащий к святыням, например, лобызать «святые и целокупные мощи чудотворцев Аникия и Григория; но это человек, для которого Христова проповедь естественна, как дыхание. Причём, Макарий Иванович не задаётся целью проповедовать, он просто говорит; и другого он сказать не может, потому что это есть воздух, которым дышат его лёгкие, это есть кровь его сердца и другой крови там просто нет. Ему же принадлежит и мудрость, утаённая от мудрецов века сего, таких "петровичей", как Версилов и Сергей Петрович, князь Сокольский.

Например, Макар Иванович приказывает Лизе венчаться. Версилов противится и говорит: «Что ей может посоветовать Макар Иванович? Он сам ничего не смыслит ни в жизни, ни в людях”. Макар Иванович единственный, кто оказывается прав, потому что судит он не от себя, а судит он, и говорит, и свидетельствует то, что даёт ему Господь свыше.

“Подросток” – это вершина, в том смысле, что это, пожалуй, - наиболее гармоничное произведение Достоевского. И борьба добра и зла, борьба сил ада и Божией благодати завершена и именно внутри романа.

Как силы ада восстают на героев? Это, прежде всего, раздвоение Версилова, то есть «двойник» – страшная, соблазнённая часть человеческого существа, в которой уже угнездился дьявол; и эта часть была «застрелена» самим Версиловым в попытке его самоубийства. И, после всего, характерное выражение – “это только половина прежнего Версилова”. Это — новая «половина», где он уже получил «дар слезный», где он уже навсегда остаётся вблизи Софьи Андреевны, то есть своего ангела-хранителя земного, это — Версилов, вступивший на путь смирения, потому что до этого ему сопутствовала постоянная гордыня.

Роман “Братья Карамазовы” иногда трактуется как незаконченный. У Достоевского действительно были всякие планы о второй и третьей частях, но это примерно того же характера, что и планы Гоголя о второй и третьей частях “Мёртвых душ”. Роман закончен, но так, что он как бы о трёх стенах, а вместо четвёртой стены – он выходит в широкую временн!ую перспективу.

Эта временная перспектива – Россия будущего, так как Достоевский обрывает роман на том, что болен Иван и, наверное, поправится; но это нужно выискивать, как словечко; а такое словечко есть, что его любовь к Екатерине Ивановне на всю его будущую жизнь повлияла.

Затем, Митенька должен идти на каторгу; но ему ещё нужно смириться и осознать эту каторгу как Божье наказание. И, наконец, Алёша навсегда уезжает из родных мест (с Лизой Хохлаковой никакого брака не получается) и только оставляет вместо себя мальчиков («человек 12»), которые уже сформировались, как клан его учеников.

В этом смысле “Братья Карамазовы” – очень яркий роман с перспективой, но эта перспектива гадательна и наполовину выдуманная. В “Подростке” же есть настоящее пророчество: когда Макар Иванович перед смертью как бы даёт каждому из своих подопечных наставление, которым, однако, он абсолютно не навязывается, так как приходит как странник и пришелец и только потому умирает в этом доме, что его уже ноги не держат.

Макар Иванович, оставляя своё завещание, Аркадию говорит так: “Ты, милый, Церкви святой ревнуй; аще позовёт время, то и умри за неё. Ты не бойся, не теперь, сейчас-то ты об этом не думаешь, после, может, подумаешь”.