Василий Ефименко - Ветер богов

• Название: Ветер богов
• Автор: Василий Ефименко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1969

...«Божественный ветер» - камикадзе - так называли в «Стране восходящего солнца» летчиков-смертников, один из которых стал главным героем романа. Трудный путь от фанатика-самоубийцы до члена коммунистической партии, борца за мир и дружбу между японским и советским народами прошел камикадзе Эдано Ичиро...

---

Эдано тоже волновался, ожидая почту, а письма всё не было. Многие уже получили ответы, и не только на приветы, переданные по радио, но и на почтовые открытки.

Когда Эдано уже потерял надежду получить весть от деда и, по совету Савады, хотел написать старосте поселка, долгожданное письмо пришло. Было это в холодный декабрьский день. Из штаба прибежал Савада и, сунув в руки Эдано узкий желтый конверт, отошел. Он не знал, какие вести — радость или горе — принес другу.

Эдано сразу узнал почерк. Дед! Жив!

Дрожащими, непослушными пальцами он осторожно вскрыл конверт.

“Внучек! Какая радость — ты жив! Хвала ботам — они сохранили тебя…

А какая радость для твоего отца…”

Отца?! Кровь отлила от головы, и лиловые иероглифы расплылись перед глазами Эдано. Он снова впился в письмо.

“…а какая радость для твоего отца. Он в Токио. Меня в полиции обманули. Отца твоего посадили пожизненно в тюрьму, где сидел главный коммунист Токуда.

…У Намико умерла мать. Теперь она живет у меня, и я с Тами нянчу правнука — твоего сына…”

Ноги подогнулись у Эдано, и он сел прямо на настил, не замечая ни мороза, ни ветра. Лицо его покрылось красными пятнами. Стоявший в стороне Савада подошел и участливо спросил:

— Плохие новости, друг?

— Нет. Помолчи! — шепнул Эдано пересохшими губами и снова взялся за письмо.

“…нянчу правнука — твоего сына. Шустрый мальчишка, такой же разбойник, как ты. Намико боится писать тебе. Ведь она родилась в год тигра…”

— Плевал я на тысячу тигров! — во весь голос крикнул Эдано, распахивая шубу.

— Какие тигры? — удивленно переспросил Савада.

— Желтые! Полосатые! — Эдано обнял своего бывшего механика.

7

Письма, письма… Они всколыхнули в памяти прошлое, перед каждым вставали образы дорогих, любимых людей, картины родного края. И, чего скрывать, тоска по дому стала острей.

А жизнь в батальоне шла своим чередом. Постепенно пленные становились заправскими строителями. Второй дом рос куда быстрее. Эдано от имени взвода вызвал на трудовое соревнование другие подразделения и был крайне удивлен, когда вызов принял Хомма. Бывший поручик уже не надеялся на скорую перемену в настроениях пленных и старался замаскироваться поглубже и понадежнее. Он видел, как офицеров, которые упрямо держались за старые порядки, заменили другими по единодушному требованию их же подчиненных. Пленные сами называли фамилии тех, кого они желали бы видеть своими командирами, и русское командование шло им навстречу. О поклонениях в сторону дворца императора все забыли.

“Опасно, очень опасно!” — терзался по ночам Хомма, но продолжал вести свой “кондуит”, занося в него всех “неблагонадежных”. Список рос, и он иногда зло и горько шутил сам над собой, что лучше бы ему просто взять полный список личного состава батальона.

К письму от отца, которое пришло позднее, Эдано внутренне был подготовлен

“Сын, — писал отец. — Смотри вокруг внимательнее Страна, в которой ты сейчас живешь, — будущее человечества… Надеюсь, мы с тобой будем в одних рядах!”

В тот же день Эдано спросил Гурова

— Скажите, кто может быть коммунистом?

— Тот, кто разделяет Программу Коммунистической партии и готов бороться за её идеи.

— А я могу стать коммунистом?

— Думаю, что сможете. Но вам нужно получше узнать, что такое коммунизм, чего добиваются коммунисты.

— Спасибо! А если мы в батальоне создадим коммунистическую организацию?

— В батальоне, из пленных? Это невозможно. По Гаагской конвенции о содержании военнопленных, в лагерях не разрешается создавать политические организации. Мы только помогаем вам понять, как важно вовремя схватить за руку тех, кто готов разжечь военный пожар, причинить страдания народам. Вот вернетесь на родину и поступайте так, как вам подскажет совесть!

— Понимаю. Такие цели дороги и нам. Мне горько, что мои друзья напрасно отдали свои жизни, — взволнованно сказал Эдано. — Ведь я был камикадзе.

— Вы камикадзе? — удивился Гуров.

— Да! Я случайно остался жив, а мои друзья все погибли. Поверьте, это были хорошие парни. Но теперь нас не обманут, теперь наши глаза широко открыты!

— Верю! — И Гуров крепко пожал руку бывшему камикадзе.

А из Японии приходили плохие вести. Переписка была регулярной, и каждое письмо, попадавшее в батальон, открывало перед пленными новые безрадостные страницы жизни их родины. Один пленный рассказывал, что те, что с пеной у рта призывали к войне и поносили всё американское, теперь с не меньшим рвением пресмыкаются перед амеко и превозносят “американский образ жизни”. Бывшему рабочему завода “Явата” писали, что всеобщую забастовку запретил Макартур, а демонстрацию разгоняли японские полицейские, снабженные американскими резиновыми дубинками.

Волновало батальон и другое событие — предстоящая репатриация. Советское правительство начало возвращать пленных на их родину. Даже Савада нетерпеливо поглядывал на солнце. Его лучи должны растопить лед у берегов, и тогда начнется навигация. Из Японии придут корабли за ними.

* * *

Настал наконец и этот долгожданный день. Всё завертелось с лихорадочной быстротой. Вот в последний раз выстроились они на плацу батальона.

Торжественно, по одному, подходили к столику и подписывали благодарственное письмо Советскому правительству за гуманное отношение к ним. И Эдано вспомнился другой строй, на Лусоне. Тогда они тоже по одному подходили к столику, чтобы выпить последнюю чашечку сакэ, и впереди у них была только смерть.

Прощальный вечер тоже не был похож на вечер в авиаучилище. Никто не бахвалился будущими подвигами, не грозил гибелью другим, не орал пьяных песен, заглушая тоску по оставленному дому. Теперь они обменивались адресами с русскими и строили планы будущей жизни. Эдано сидел рядом с Гуровым и чувствовал себя уже не военнопленным, а скорее товарищем, соратником советского офицера.

— Никогда и никому не удастся заставить нас воевать против вас, — искренне и горячо говорил он Гурову — У нас говорят: корова пьет воду — получается молоко, змея пьет воду — получается яд. Конечно, есть ещё и такие среди нас… Но мы не позволим им начать войну, будем вам добрыми соседями.

Утром, нагруженные покупками и подарками, пленные двинулись на вокзал.

Когда эшелон, украшенный зеленью и лозунгами, скрылся за семафором, майор Попов задумчиво проговорил:

— Ну вот и проводили. Как их там встретят, на родине?

Эдано сидел у открытых дверей и смотрел, как мелькали километровые столбы, убегали назад дома и деревья. Теперь он ничему не удивлялся. Понятной и близкой стала ему эта страна и её народ. На остановках к ним заходил капитан Гуров. Он был начальником эшелона и сопровождал их до транзитного лагеря. А поезд мчался по жаркому Приморью, всё ближе и ближе к океану. Вот и синяя полоска морокой воды мелькнула между деревьями…

8

В транзитном лагере, в ожидании пароходов, собрались военнопленные из Сибири и Дальнего Востока. Сколько разговоров, сколько впечатлений!

Прощальный митинг, и они, построившись колонной, двинулись в порт. Эдано не поверил глазам: у причала стоял “Сидзу-мару” — старый и обшарпанный, со следами камуфляжа на бортах и надстройках. “И ты уцелел, старина”, — с волнением подумал Эдано и посмотрел на мостик, ожидая увидеть там старика капитана. Но на его месте стоял другой, незнакомый человек.

Сколько воспоминаний всколыхнул в памяти Эдано этот старый корабль: и шторм, трепавший их по пути в Манилу, и гибель транспорта на виду у всех, и лица друзей-камикадзе…

Колонна репатриантов подошла к судну. Началась посадка. Эдано на этот раз попал в трюм. В знакомый кубрик теперь поместили офицеров.

Трюм был оборудован для перевозки людей не лучше, чем и раньше. Но сами люди и их настроение были теперь совсем иными. Даже небо и море выглядели по-другому: ласковыми и приветливыми.

Сложив пожитки, Эдано с друзьями вышел на палубу. Вся палуба и надстройки были заполнены репатриантами. Матросы с “Сидзу-мару”, очевидно, привыкли к этому и только беззлобно и лениво ругались, протискиваясь через бурлящую толпу.

Долго ещё пришлось ждать, пока гудок корабля хрипло рявкнул. На берегу оркестр грянул марш, и корабль почти незаметно стал отдаляться от причала.

Сотни рук взметнулись в прощальном привете. Кто-то размахивал красным флагом. Сотни возгласов слились в общий гул, который всё нарастал, креп и постепенно перешел в мелодию полюбившейся всем репатриантам русской “'Катюши”.

Они стояли на палубе до тех пор, пока край русской земли не превратился в узкую, едва приметную полоску.

* * *

Бывшие офицеры сразу же вспомнили о своём привилегированном положении, когда им отвели места в кубрике. Едва “Сидзу-мару” отплыл от советских берегов, как в кубрик пришел второй помощник капитана — сухощавый, с явно военной выправкой мужчина. Весело улыбаясь, он поздравил всех с избавлением от “красного плена” и началом благополучного возвращения на родину. Вслед за ним матрос внёс корзинку с бутылками сакэ и закуской. Выложив всё это на стол и расставив чашечки, матрос бесшумно удалился.