Жозеф Кессель - Всадники

• Название: Всадники
• Автор: Жозеф Кессель
• Жанр: Прочие приключения

Этот поразительный роман, как комета, что появляется на литературном небосклоне не чаще, чем раз в десятилетие. Автору удалось перенести и, столь осязаемо и ярко, показать мир, который, кажется, расположен в другой вселенной, хотя и существует с нами на одной планете.

---

— Именно так, — ответил Турсен. — И поэтому в Кабуле на нем будет скакать мой сын, Урос.

Турсен колебался. В действительности все было сказано. Но он опять поднял свою руку, показывая, что он еще не закончил.

— Всех вас, кто меня слышит, я призываю в свидетели. Если мой Джехол выиграет в Кабуле шахское бузкаши, то с того момента он будет принадлежать лишь моему сыну.

Турсен не успел снова сесть, а толпа уже кричала, и люди заглушали друг друга:

— Какой подарок!

— Это же необыкновенный конь!

— Какой великодушный и добрый отец!

— Как же сильно он любит своего сына!

И Турсен удивленно подумал: «Это правда? Раз я сделал такое, то должно быть, я его действительно люблю».

Урос смотрел на Турсена с почти детским выражением неверия. Он, который никогда не имел своей собственной скаковой лошади, в нарушение всех традиций семьи, потому что все деньги, которые он получал как победитель, тут же проигрывал, или тратил на дорогую одежду и лучшие сапоги, — он получит Джехола?! Он знает этого коня, он часто ездил на нем. С ним он выиграет шахское бузкаши.

И впервые в жизни Урос целовал плечи отца с искренней благодарностью и думал при этом: «Отец мой. Я горжусь тобой, и я люблю тебя».

Во время обеда, который был накрыт в одной из дальних комнат лавки, Турсен и Урос говорили друг с другом мало. Но в эти минуты они были близки, как никогда раньше.

Обед длился долго. В конце, когда бача уже наклонял над руками гостей расписной фарфоровый кувшин с водой, глава чавандозов сказал:

— Я благодарю хозяина за прием. Теперь мы вынуждены попрощаться. Уже время.

Начинало смеркаться. Маленький губернатор повел своих друзей по почти безлюдным улочкам базара к главной площади Даулад Абаза. Там стояла большая американская машина, старого года выпуска, с откидным верхом. Шофер Осман бея, в чалме и чапане, открыл перед ними дверь. Осман бей предложил главе чавандозов и Уросу сесть вперед на почетные места, а сам сел сзади, вместе с двумя конезаводчиками.

Люди, собравшиеся вокруг машины, улыбались, кланялись, выкрикивали последние напутственные пожелания, лишь лицо Уроса так и осталось застывшим и холодным. Наконец, автомобиль загудел и, подняв облако пыли, уехал прочь.

Турсен посмотрел машине вослед и испытал внезапное чувство пустоты.

Совершенно чужой ему человек, вместе с другими чужими, уехал сейчас прочь по пыльной дороге ведущей к Маймане, Мазари Шарифу, к горам Гиндукуша… а затем…

И опять внутри старого человека поднялась горечь. В этом единственном, несравненном, самом грандиозном бузкаши, на Дьявольском жеребце будет скакать не он.

Маленький губернатор спросил его:

— Не окажешь ли ты мне честь, выпив со мной черного или зеленого чаю?

— Нет, — грубо ответил ему Турсен.

Единственное, чего он сейчас хотел, — быстро умчаться на лошади назад, к тому холму и пруду на поляне.

Когда Турсен проезжал мимо школы, Гуарди Гуеджи все еще стоял на том же самом месте, прислонившись к стене. Он был один. Турсен поприветствовал старика еще раз и хотел было проехать мимо, но внезапно, сам не зная почему, он придержал лошадь и сказал:

— Позволь мне, Предшественник мира, попросить тебя о чести быть сегодня гостем моего дома.

А Гуарди Гуеджи ответил:

— Я благодарю тебя за твою доброту.

Турсен посадил его позади себя, и лошадь, не почувствовав нового веса, быстро поскакала дальше.

— Я хочу показать тебе моего рыжего. Моего коня, — сухо бросил через плечо Турсен.

— Ах, Джехол! Последний Дьявольский жеребец, — догадался древний собиратель историй, и в его голосе послышалось тихое восхищение.

Дальше они ехали в молчании. Подъезжая к имению Осман бея Турсен сделал крюк, чтобы избежать нежеланных ему сейчас встреч.

Сидя под деревьями Рахим улыбаясь, наблюдал, как небо становится темно-синим, и сумерки опускаются над степной равниной. Сегодня был самый лучший день в его жизни.

Едва заметив Турсена, он подбежал к нему, чтобы помочь господину спуститься с лошади.

Но, не двигаясь в седле, Турсен удивленно спросил:

— Что ты делаешь здесь?

— Ты приказал мне сам, чтобы я здесь оставался, господин! — ответил Рахим, счастливо улыбаясь.

— Почему ты не рядом с Мокки и жеребцом?

Бача отступил чуть назад.

— А разве ты не знаешь? Они же уехали! Уехали в Кабул!

— Как в Кабул? Не дождавшись моих последних приказаний? Ведь я же говорил саису… — голос Турсена становился все резче и резче.

— А что я мог сделать? — в отчаянии всплеснул руками мальчик. — Приехал большой грузовик и солдаты от маленького губернатора, а еще у них был приказ от господина главы чавандозов, что Джехола нужно забрать.

— Здесь есть только один господин! И это я! — страшно закричал Турсен. — Вот тебе, неверный бача!

И перегнувшись с седла, он дважды ударил плеткой по лицу Рахима. Ее свинцовые концы порвали кожу на щеках ребенка, и по ним потекла кровь.

Турсен пришпорил лошадь и умчался прочь.

Рахим, не двигаясь, смотрел ему вслед. Он не плакал. Он не сердился на него.

Для него Турсен был самой судьбой.

Маленькая речка, Кирин-дарья текла между двух глинистых берегов на самом краю имения. Лошадь Турсена осторожно сошла с высокого берега в воду и легко перешла речку вброд. В самом глубоком месте вода едва доходила до шпор седока. Сложнее было взобраться на противоположный, скользкий берег. Но вскоре за ним земля стала снова сухой, каменистой и ровной, и после короткой скачки, Турсен и его гость оказались возле полукруглого плато расположенного у подножья холма, в тени которого лепились несколько бедных домов из коричневой глины.

В середине этой площадки возвышалась большая юрта в староузбекском стиле — полуюрта, полупалатка кочевников, круглая внизу и острая сверху, частью крытая тростником, частью войлоком.

— Калакчак, — прошептал древний старик.

Возле глиняных домов лошадь остановилась, и седоки спустились на землю.

— Эту юрту построил твой дед, — сказал Гуарди Гуеджи, — после того, как купил этот участок земли за несколько суягных овец.

Турсен уставился на него пораженный. Есть ли что-нибудь, чего этот старик не помнит?

Затем он обернулся к крепкому дехканину, который был уже здесь, придя вместе со своим юным сыном из кишлака у подножья холма. Мальчик вскочил на лошадь и ускакал. Турсен отдал дехканину пару приказов, и только после этого задумчиво спросил:

— Как тебе это удается, Предшественник мира? Ты помнишь о стольких вещах…

— Глаза и сердце не забывают с легкостью то, что они хоть однажды любили, — ответил Гуарди Гуеджи, — твой дед, выбрал для этой юрты особое место. Хотел, чтобы оно отвечало всем стремлениям его души. Это площадка земли бесплодна, она мала, расположена не высоко, и все же, находясь на ней, — человек сам себе господин, а вокруг него только бесконечная степь.

Как часто Турсен сидел здесь вечерами, смотря на огромную равнину перед собой, и каждый раз чувствовал глубокое умиротворение, сердце освобождалось от всех посторонних забот и начинало звучать в унисон с его душой.

А теперь, он впервые подумал о том, что видно и его дед, которого он помнил лишь трясущимся, седым стариком, когда-то сидел именно здесь, и долгими часами смотрел в сторону степи, испытывая такие же чувства.

— Скажи, — спросил Турсен, подумав, — если ты помнишь так много мест и людей, значит ли это, что твои глаза и сердце любили многих?

Гуарди Гуеджи мягко кивнул:

— Под небом есть много мест и людей, которые достойны любви, ты не находишь?

— Нет, — ответил Турсен. — Нет, не нахожу. Тот, кто друг всем — никому не друг.

— Кому же тогда принадлежит твое сердце?

— Ей, — ответил Турсен и показал кивком головы на степные просторы. — Лошадям… и нескольким хорошим чавандозам.

Мальчик вернулся из кишлака назад. Перед юртой он поставил тяжелый, массивный стол из грубого дерева и скамейку.

Мужчины сели рядом.

Солнце медленно опускалось с небес. С дальних холмов потянулись домой стада, подгоняемые пастухами верхом на лошадях. Многие из них играли на самодельных тростниковых дудочках как на флейте, их чистые мелодии пронзали тишину вечера и разносились далеко, достигая и Турсена. С детства он привык к этим жалобным звукам, и они стали для него неотъемлемой частью сумерек. Но сегодня ему показалось, что всю печаль и одиночество этих мелодий он открыл для себя впервые, и ощутил невыносимую пустоту и холод в душе.

— Скажи мне, Предшественник мира, — неожиданно прервал он повисшую тишину, — как зовется то место возле Кабула, где состоится бузкаши?

— Баграми.

Турсен помолчал еще несколько мгновений.