Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим

• Название: И-е рус,олим
• Автор: Елизавета Михайличенко
• Жанр: Русская классическая проза

---

У Гриши все вообще здорово изменилось. А что именно? Диван, кресло те же. Картин меньше. На этажерках всякие интересные штуки. Но это все так, пустяки, а ведь ощущение, что именно радикально что-то изменилось... Исчез запах красок и всякой околохудожественной химии. Поэтому у мастерской нежилой облик и какая-то искусственность. Понарошку. И это все из-за меня. В углу теперь компьютер. Интересно, он в Сети бывает?

-- Гриша, а ты к Интернету подключен?

-- Подключен, но не подсажен.

Кинолог перестает есть и хмыкает. Он уже пьян. Значит, мы с Гришей еще больше пьяны. Но Гриша никогда не спускается по ступенькам опьянения. Он словно бы наблюдает за происходящим с лестничной площадки, а потом неожиданно скользит по перилам...

-- Давид,-- говорил Кинолог,-- а это, как ты себя представляешь отцом? Щас... Имею в виду -- каким. Да, вот каким ты будешь отцом? Отвечать не раздумывая!

-- Плохим,-- отвечает за меня Гриша.

Я понимаю, что он прав. Но этого-то я и боюсь. Поэтому буду стараться играть со своим ребенком на опережение рутины. И я зачем-то начинаю объяснять это своим друзьям. Они не понимают.

-- Ты о чем, Давид? -- умиротворенно и сыто растягивая слова, интересуется Кинолог. Как он все не наестся?

-- Ну я же объясняю... Хотя это чисто теоретически, конечно. Я думаю, что главная человеческая, а значит и моя проблема воспитания детей в том, что все идет по одним и тем же схемам. Достаточно предсказуемым, чтобы они заранее вязли в зубах.

Гриша мудро усмехается. Это значит, что он уже на стадии снисходительного презрения к человечеству. Это уже более добрая его стадия, поскольку в трезвом виде он, тщательно и умело это скрывая, презирает человечество остро и горько. И, в общем-то, за дело, во всяком случае после его объяснений, его точку зрения на какое-то время принимаешь.

-- Ты, Гриша, подожди усмехаться,-- я сам с изумлением слышу свой возмущенный голос.-- Это в теории очень просто. Даже слишком просто. Ведь ты знаешь заранее где идет магистраль стандартного процесса воспитания. Поэтому ты можешь не допускать рефлекторной педагогики. А делать что-то нестандартное раньше, чем твои рефлексы отправят тебя на исполнение стандарта. Рефлексия против рефлекса!

Кинолог вдруг начинает истерически хохотать над куском равномерно прожаренной рыбы. Кажется, это камбала.

-- Ты чего? -- вяло интересуется Гриша, тоже наблюдая исчезновение камбалы.

-- Да мужики... Давид тут разливается, город солнца строит, а я же с этими продуктами нашей половой жизнедеятельности каждый день воюю. Эти мелкие суки, это скажу я вам... Ну давай, Давид, за тебя! Короче, сам все скоро почувствуешь!

В каждом слове Кинолога словно бы присутствует сытая отрыжка. При всем этом я вижу -- он за меня рад.

-- Жениться будешь? -- спрашивает Гриша.

-- Да не знаю. Еще как-то... Буду, наверное.

-- Между свадьбой с брит-милой перерывчик небольшой, а?! Да, Давид?! -радуется Кинолог.-- Или у тебя девка?

-- Не знаю. Лея, вроде, была на ультразвуке, но не смогли определить.

-- А тебе не все равно? -- отзывается Гриша.

-- Мне пока еще абстрактно,-- честно сознаюсь я.-- Ничего, кроме ощущения грандиозных перемен.

-- Это старинное китайское проклятие. Чтоб тебе жить в эпоху перемен. А у тебя еще и грандиозные они...

-- А у тебя -- нет? -- встревает Кинолог.

Гриша как-то хмуро и долго вдумывается в смысл простого и краткого вопроса. Кивает:

-- Претерпеваю метаморфозу.

-- Учись,-- говорит мне Кинолог,-- без закуси и такую фразу. Я уже не смогу. Гы. Так ты че, Гришаня, окукливаешься? А нахрен?

-- Освин... освинкчиваюсь, черт, сглазил! -- запинается и злится Гриша.

-- Освинячиваешься? Так не ты один.

Гриша мотает головой и приносит коробочку. Не может развязать узел на веревочке. А я не решаюсь ему помочь. Наконец, перерезает ее ножом. Кажется, ТЕМ САМЫМ. И вытаскивает какую-то штуковину размером с ладонь. Статуэтку. Видно, что древняя. Ставит ее между нами. Это что-то вроде сфинкса.

-- А, понял. Значит ты осфинкс... осфинксяешься, во! Или уже осфинксел вконец.

-- Слегка, по диагонали. Видишь, вместо правой руки уже лапа. Львиная, не при Давиде будет сказано.

А я смотрю на этого сфинкса. Он просто притягивает взгляд. Какой-то он... Не серый. Нет у него определенного цвета. Он, может быть, даже меняет цвет -- вот тут, где падает на его бок луч, он явно рыжеет, а в тени что-то густое, цвета жирного дыма с прожилками огненного мяса. Тело у него звериное, а морда -- не совсем лицо, потому что таких лиц все-таки не бывает, ведь все люди классифицируются по типажам... Это, наверное, человеческая морда. С человеческими чертами, но нечеловеческим выражением. Взгляда у этого существа нет. Глаза есть.

-- Какого он цвета, Гриша? -- спрашиваю я.

Гриша словно впервые вглядывается в сфинкса. Кинолог тоже таращится на скульптуру, потом начинает рассматривать ее через стакан с виски. Наконец, придвигает стакан к каменному боку. Цвет слегка похож.

-- Гы! -- радуется Кинолог.-- У него цвет бодуна!

Гриша мотает головой:

-- У него цвет львиного поноса.

-- Это ответ для Давида. А теперь ответь для меня! Если ты, конечно, еще различаешь оттенки.

Но Гриша только печально качает головой и смотрит на сфинкса так, словно хочет поймать его взгляд. Пустое занятие. Пустые взгляды не ловятся. Потом он поднимает этот свой сконцентрированный взор на меня. Я, помимо воли, ежусь.

-- Нравится? -- спрашивает он с каким-то особым выражением.

-- Да.

Я не уверен, что Гриша спрашивал про сфинкса, но отвечал я про него, хотя и не искренне.

-- Дарю,-- словно что-то обрывает внутри себя Гриша.

Я не хочу этого подарка. Очень не хочу. И инстинктивно делаю ладонью отстраняющий жест. Гриша трактует его, как хочет и вкладывает сфинкса мне в руку. Это противно. На ладонях возникает ужасное знакомое ощущение... спекшейся крови. Как было дважды, когда в мае сбил собаку, когда впервые появилось рычание. И второй раз, когда перевязывал Лею... Господи... Я сижу сам, словно окаменев, и держу этого сфинкса на вытянутой руке. Гриша наблюдает за мной с пьяным псевдомудрым прищуром. Кажется, он как раз катится по перилам. Кинолог, совершенно осоловевший и откровенно счастливый, тычется своим стаканом в бок сфинкса.

-- Нет! -- я одновременно мотаю и головой, и руками.

-- А это не тебе,-- обижается Гриша.-- Это Лее -- хавере и модели -- на первый зуб, авансом.

-- Только попробуй не взять,-- возмущается Кинолог.-- Это ведь не просто так, это символ! Гриша вырвал...гы, зуб, который на тебя имел и сложил к ногам будущей матери, да, Гришаня?

Мне вдруг приходит в голову, что если я, как бы неловко, поверну окаменевшую свою руку, то этот сфинкс ведь может случайно выпасть и расколоться. И ладонь моя раскрывается, сфинкс медленно сползает... Кинолог хватает его в последний момент, даже не замечает, что спас статуэтку и начинает жадно разглядывать. Потом с апломбом заявляет:

-- Это, бля буду, золотой зуб! Я угадал, Гришаня, да?

Гриша ухмыляется:

-- Не угадал. Даже не знаю во сколько раз эта штука дороже своей копии. Золотой копии, то есть. По банальным подсчетам -- третье тысячелетие до того как. А может, и четвертое. А может, и хрен его знает какое. Это глубокое потрясение.

-- Я потрясен, аха,-- лыбится Кинолог.-- Глубоко! Пробрасываешься столетиями, как новый русский стобаксовыми купюрами.

-- Да, для специалистов, конечно, потрясение. А для всех -- культурное удивление. Культурные мурашки. И вообще, в Иерусалиме сто лет -- не деньги.

Почему он мне это подарил? А может быть, сфинкс вообще взялся откуда-то издалека и ничуть не имеет ни к чему здесь отношения? А я просто пьян?

-- Ну,-- требует Кинолог,-- мы с Давидом хотим знать... биографию твоего подарка! Где взял?

-- Нашел,-- разводит руками Гриша.-- Гулял в нужном месте в нужное время... смотрю -- валяется... Давид, ты в порядке?

Кинолог треплет меня по плечу:

-- От счастья не умирают. Ты поплачь, гы,-- советует он и снова тянется своим стаканом к сфинксову боку.

Гриша отводит его руку:

-- Тоже мне, нашел собутыльника... Да он старше всего еврейского народа. Ты для него так, тьфу.

-- Отвали,-- возмущается Кинолог,-- я чувствую, что должен с ним выпить! -- он вдруг ставит стакан и начинает истерически хохотать, делая нам какие-то тайные знаки и пытается что-то объяснить,-- Я понял... почему... да, выпить... с ним...-- постепенно он успокаивается, но молчит.

Мы смотрим вопросительно. Я даже сумел ожить и поставить сфинкса на стол. Но Кинолог молчит и лишь поглядывает виновато. Наконец, произносит:

-- Может, не надо?

Но мы ждем объяснений. Он вздыхает:

-- Да посмотрите же... Он мне Линя напомнил. На презентации в Геенне. Ну, вспомнили? Пенопластовый сфинкс с его головой, ну?

Да.

-- Так это, блин... вот нас и четверо. А я думаю -- че это мне так охота с ним чокнуться? А оно -- вот оно что...

Гриша молча берет статуэтку, всматривается в морду, кивает. А я быстро, пока сфинкс у него в руках, говорю: