Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим

• Название: И-е рус,олим
• Автор: Елизавета Михайличенко
• Жанр: Русская классическая проза

---

Яков в ответ кивнул головой,

и усмехнулся вдруг:

"Продай первородство за завтрак свой.

Избегни голодных мук.

Весь мир потом иль рыбу -- сейчас?" -

с издевкой он произнес.

Эсав проблему решил на раз,

ответил: "Гавновопрос".

А не пародия ли это на ислам? В конце-концов, если мусульмане передернули ТАНАХ так, чтобы арабы оказались козырной мастью, то Кот доводит ситуацию до абсурда, перетягивая одеяло на свой биологический вид.

Впрочем, и сама эта пародийность может иметь камуфляжный характер, скрывать истинную серьезность намерений. Ибо если одна и та же мысль одновременно и пародируется, и шифруется, то это становится очень подозрительным. А мне, применяя свой метод анализа несоответствий, удалось обнаружить ту же мысль в скрытом виде. Я сразу заметил, что для Ицхака Кот сохранил еврейский вариант имени, а Иакову дал русский. То есть, Кот не признает за нами права на заглавную букву "И", а значит и право на Иерусалим, а возможно и на Интернет, хотя, кажется, его теперь все чаще пишут с маленькой буквы.

Коварный Яков, неверный брат,

предатель, психолог, брут.

Выкупил право на майорат,

право на подвиг и труд!

За рыбу в тесте и я порой

больше давал, чем имел.

Эсав наследство просрал, как герой -

был бескорыстен и смел.

Надо понять истоки такой тяги Кота к рыбе в тесте... Как же мешает то, что Кот еще не совсем взрослый. Очевидно, что склонность к игре сильно запутывает дело. Кот часто делает что-то просто так, для прикола, стеба ради. Словно гоняет клубок шерсти, творя сеть хаоса, а потом плетет из этого пародию на мировую паутину.

Я огорчился, что рыба в тесте мне не по зубам. И просмотрел по диагонали несколько куплетов о том, как Ривка, пока Эсав охотится, посылает Якова к отцу -- отнести блюдо с бараниной.

Отец ослепший благословит,

считая, что ты -- Эсав.

На лжи, предательстве и крови

замешаны чудеса!"

"Эсав -- пушист, а я слаб и лыс.

И сразу отец поймет,

какую таю я заднюю мысль,

и проклянет, проклянет!"

Дала ему Ривка шкурки котов,

чтоб ими руки обвить:

"Готов ты, Яков?"

"Всегда готов!

Как истинный индивид!"

Ицхак в сомненьи пробормотал:

"Лапы Эсава, но...

голос Якова... эх, слепота...

значит, предрешено..."

Я тоже об этом думал. Человек может бороться со всем, кроме собственной слепоты. Именно из-за разных видов слепоты, мы не способны следовать Высшему плану и строим свою жизнь так, что ее приходится постоянно ломать. Ломать, чтобы строить заново. Вот и Гриша не хочет видеть... Задумавшись о Грише, я невнимательно дочитывал, как Яков, украв у старшего брата благословение, покидал отцовский шатер, и вдруг споткнулся о последний куплет:

А там в шатре умирал Ицхак -

последний ослепший сфинкс.

Свершился первый на свете хак.

И мир с той поры завис.

А из под светящегося текста на меня смотрел слепым надменным взглядом Гришин подарок.

Кот

Неужели я вернулся в мой Старый Город, из которого был украден? И завершился круг моего становления? Неужели я смогу обтереть своей шерстью пыль со стен моего Города? Пометить его углы и закоулки? Утвердиться в праве быть сильным и в силе быть правым именно здесь? О, мать моя кошка!

Я уже отдал дань уважения всем помойкам, на которых был вскормлен, всем улочкам, вдоль которых переживал свое детство. Ни одной знакомой морды. Ни одной даже просто располагающей морды. Все кошки и коты, попадавшиеся на моем пути, сверкали на меня глазами из-за пакетов с мусором, припадали к земле, стелили хвосты по залитой гнилью мостовой, да все молча, молча. И шмыгали в тень, но не убегали совсем, а таились там и следили. И это -братья и сестры мои в котовстве моем?!

Забредя на мамлюкский мясной рынок, который я помнил как одно из самых веселых и шумных кошачьих мест ночного Города, я с отвращением увидел кошачье месиво. Коты, кошки и котята жрали мясные нечистоты, вырывали их у друг друга, лизали мостовую, политую днем кровью и веками впитывавшую в себя жир, кровь и грязь мясного рынка. А между тем, я точно знаю, что в Старом Иерушалаиме столетьями копятся мыши и крысы. И мать, уча меня бою с крысой, всегда повторяла, что убийство оправдывается истинным назначением убивающего и необходимостью жертвы -- для передачи жизненной энергии нужна живая кровь и живая плоть, что пожирающий нечистоты -- да будет нечист. Что же, питающийся падалью не может не пасть. Если бы я умел усмехаться, я бы усмехался. Но я просто шел сквозь толпу, сделав морду кирпичом. И передо мной расступались. А жаль. Мне хотелось вцепиться кому-нибудь из этих в дикую нативную морду. Но западло. Впрочем, если бы кто-то из них начал первым, я бы не возражал... Нет, расступались молча и мягко, как пух на птенце. Я больше не принадлежал этому месту, как в детстве. Но связь с ним от этого не ослабевала, может быть потому, что теперь это место принадлежало мне.

Я, дорогой, идя по этой каменной бойне, просто чувствовал себя каким-то героем антиутопии. Все правильно, мы не только чувствуем, но и претерпеваем изменения раньше вертикалов. Тот из них, кто первым это поймет, сможет зацапать огромные деньги на торговле недвижимостью. Если, конечно, успеет. Всего делов-то -- покупай там, где коты толстые и вальяжные и избавляйся от жилья там, где коты алчные и туберкулезные.

Мое нервное напряжение словно бы пропитывало усталость, а усталость прибавлялась и прибавлялась, цементируясь и создавая вокруг ощущение бронежилета. Хех, что можно подумать о коте, сравнивающем что-либо с бронежилетом? Явно, что он -- лазутчик вертикалов, прикидывающийся котом. Но я больше не принадлежу вертикалам. Я нашел своего Хозяина.

А вот матери я не нашел. Никто не помнил о такой кошке. Или попросту не желал вспоминать. Ой, вау-мяу, все наши девять жизней так коротки и похожи, как девять глотков из одной бутылки вина... Вина... Трудно смириться со своей ситуацией, даже если уже безвозвратно изменен. Вот здесь я и пробовал вино -- вот здесь, на углу, во время майского хамсина. Красное терпкое вино, пахнущее солнцем и пылью. Я попался на него, как на блесну. И этот странный вертикал, Похититель, украл меня, воспользовавшись случаем. Жалею ли об этом? Да. Нет. В общем, нет. Хотя сейчас -- да. Потому что все мы беззащитны перед своим детством. Это как теплое молоко из материнского живота, которое не заменить сливками из холодильника.

Этот дом притягивает меня. Раньше он пустовал и мы, котята, проникали через подвальное окно и играли в его гулких пространствах, носились по пустым комнатам за хвостами невидимых призраков. Теперь в окнах свет. И запах жирной жареной рыбы. Меня вдруг пробило на уют, как заметившего костер продрогшего путника. Я запрыгнул на широкий подоконник и приник носом к стеклу, вглядываясь, внюхиваясь и вслушиваясь -- благо, форточка была открыта.

Внутри, на диванах, в мягких подушках, развалились две вертикалки. Они пили что-то из -- вау-мяу -- блюдечек! Кошачьего присутствия не ощущалось. Я как-то утратил самоконтроль и вышел из тени. Гибкая вертикалка черной масти подняла голову, уперлась в меня взглядом и восхитилась:

-- Лея! Смотри! Ну и зверь!

Вторая -- мягкая, полная, светлой масти, кивнула и сказала:

-- Кыс-кыс-кыс... спорим, это кот, а не кошка? Морда требовательная.

Я легко заскочил на форточку, распушил хвост и впрыгнул в круг света у ног Леи. Замурлыкал, чтобы и тень испуга не омрачила наши отношения. Потерся о ноги. Ноги не отодвинулись.

-- Какой рыжий,-- сказала Лея.-- Холеный. И чистый. Чей-то, конечно.

Ну, раз чистый, то что разводить шуры-муры. Голод -- не тетка. Чтобы срезать путь к хавчику, я грациозно, но решительно запрыгнул на колени к Лее и подставил голову под ладонь.

-- Белка,-- сказала она изумленно, гладя меня за ухом,-- это просто праздник какой-то. Смотри, как он меня снимает!

Что-то отдельное от Леи приветственно взыграло в ее животе. Словно вынашиваемый ею детеныш обрадовался возможности поиграть с котом. Но Леина ладонь рыбой не пахла. Ошибочка вышла. Она здесь такой же гость, как и я, дорогой.

-- Завидую,-- ухмыльнулась черная.-- А я уже больше ни одному самцу не нужна.

Лея слегка поддала мне ладонью, и это было, как нельзя, кстати. Всегда предпочитаю, чтоб без обид. Во всяком случае, с малознакомыми, не успевшими мне сделать ничего плохого, вертикалами. Я прыгнул в заданном направлении и оказался на других коленях.

-- Да это не кот, а просто кобель какой-то!

За такое оскорбительное для дорогого кота сравнение, следовало бы вцепиться в морду, но в голосе Белки было истинное восхищение, и я простил. Да и кто сможет не простить женщину, с пахнущими рыбой руками.

Уверенность в том, что накормят, как ни странно притупила голод. Как же я устал! Я развалился на коленях Белки, растекся по всем этим выемкам, мягкостям, теплоте. Вокруг были подушки, вертикалки ворковали, рыба готовилась и благоухала. Освещение было тоже мягким, таким, как я люблю -слегка подсвечивающим темноту. Наконец-то мне было хорошо и просто. Мать моя кошка, как бы я хотел стряхнуть с себя все лишнее и остаться в этой сытой теплой простоте навсегда... ну хотя бы на одну из жизней... Застрять на подоконнике между опасностью свободы и скукой уюта. Ну почему, почему другим можно, а мне, дорогому, нет? И зачем я позволил навязать себе этот Обет?